двоих человек
оставался. Уже не помня себя от паники и отвращения,  Гек сплеча рубанул его
по переносице и отступил назад, к умывальнику. В голове прояснилось; Гек все
еще не видел и не слышал ничего вокруг, но уже помнил: надо мыть руки!
     Вымыл, стараясь делать это тщательно, вытер о трусы, для чего втянул  в
себя живот и сунул в  штаны мокрые кисти рук,  вышел на  свет и сделал шаг в
сторону. Никто ничего  не понимал: два залитых кровью человека  корчились на
каменных  плитах, заключенные сбились в кольцо вокруг них; никто не  решился
подойти ближе, чтобы не завязнуть в чужих заморочках.
     Гек оказался  в переднем ряду зрителей,  задние, напирая, спрашивали --
что  случилось?  Гек пожимал плечами и молчал,  втихаря  выковыривая остатки
мыла из-под ногтей. Он не  испытывал ни малейшей жалости к людям, которых он
изуродовал  навсегда:  ведь если  вдуматься  --  так  они  остались  в живых
благодаря  ему,  Геку.  Если  бы  он  оплошал,  их  наверняка  убили  бы как
посягнувших   на  святую  святых  островного  мироздания  --  престиж  всеми
уважаемого Падрино. Да если бы они и подохли, Гека это нимало не трогало: он
не совершил ничего  такого, что выходило бы за привычный  круг его понятий о
совести, целесообразности, добре и зле.  Хорошо жить, чтобы никому не мешать
и чтобы тебе не мешали, -- это все так. Ну а если приходится  выбирать между
собственным здоровьем и благополучием других --  так любой дурак не ошибется
в правильном выборе, если он  не совсем дурак.  Пусть живут  как знают,  а я
свое дело сделал.
     Красота: свидетелей не было! Следствие заглохло в самом начале, так как
не осталось  никаких улик происшедшего. Охрана оплошала, упустив на миг этот
злополучный  кусочек  пространства,  а в этот  миг  все  и  случилось.  Сами
потерпевшие не  могли пролить  свет  на происшедшее: один так и  не вышел из
коматозного состояния --  осколки переносицы проникли  в мозг, --  другой не
сумел  толком вспомнить, сколько было нападающих --  то ли двое, то ли трое.
Их  уже удалили с острова, и оставшийся  в живых лежал в  госпитале, где его
лечили  и безуспешно  допрашивали.  Конечно,  может,  кто и видел,  как  все
происходило на самом деле, да что толку! Люди хорошо помнили тот день, когда
дону  Паоло  публично выказали неуважение  те  двое. Все  восхитились  тогда
кротостью,  истинно  христианской,  и  благородством, с  которым он  перенес
хамство  этих бандитов. Бог примерно покарал  обидчиков, и  хотя несомненно,
что  орудием   кары  небесной  Всевышний  избрал  одного  из  смертных,   не
по-христиански да и не по-сицилийски было  бы вмешиваться в дела, непонятные
простому человеку. А ведь в  самую точку угадал дон Паоло: мало надежды, что
они когда-нибудь прозреют! Так оно и вышло...
     Всех почему-то поразила эта фраза, упавшая из уст дона Паоло,  и теперь
обитатели тюрьмы с благоговейным ужасом повторяли ее друг другу.  Докатились
слухи и  до  администрации,  но  дона  Паоло даже не побеспокоили вопросом о
нелепом  совпадении,  напротив --  поспешили  предать  забвению  инцидент  с
террористами, которых, слава богу, перевели от них подальше.
     Но  истинный  виновник  переполоха  остался  ни  с   чем.  Его  забыли.
Тонюсенькие, едва заметные  ниточки контакта с людьми дона Паоло, хотя  бы с
тем же Чичероне, порвались. День сменял день, на каждой прогулке Гек ждал, и
ждал напрасно, что дон Паоло  или  кто-то  из  его  людей подойдет  к  нему,
выкажет  расположение  или что-нибудь такое в этом роде  и он  войдет в круг
людей уважаемых и привилегированных в масштабах всей тюрьмы, а может быть, и
за ее пределами. Да ладно, черт с ними,  знать бы  точно, что  его самого не
убьют -- с них станется! Новый срок не навесили -- и то хлеб. Да что  там --
великолепно  обошлось. Да,  но...  Не  спорол  ли  он  серьезного косяка  по
неведению? Что они его мурыжат, что молчат?
     Гек  терзался;  его  не утешало и  то, что в его  родной камере заметно
укрепилась  дисциплина,  и  без  того  изрядная:  даже  курить   сокамерники
старались в углу, максимально  далеком от того места, где разместился Гек. А
уж когда  он  засыпал -- затихала вся камера, сам староста бдительно  стерег
его покой...
     Так уж  совпало,  что  свой  восемнадцатый день  рождения  Гек  отметил
торжественно  и пышно,  хотя и анонимно, да  и  повод  для празднования  был
другой.
     В тот день во время ужина  Чичероне опять  подошел к Геку и заговорил с
ним  так,  словно со времени последней беседы прошло  несколько часов, а  не
месяцев.
     -- Привет! -- с улыбкой воскликнул Чичероне.
     Гек кивнул.
     -- Что поделываешь сегодня вечером?
     -- Думаю сходить на пляж, позагорать...
     -- А ты не мог бы отложить это дело до завтра?
     -- Мог бы.
     -- Ну и чудесно. Дон Паоло просит, если ты можешь, зайти к нему сегодня
вечером, -- у него есть для тебя весточка от твоих родных и близких. Ты как?
     -- Что -- как?
     -- Ну, зайдешь?
     -- Ключи дома забыл. От камеры.
     -- Ты скажи -- хочешь пойти? Если да -- скажи да, без выкрутасов.
     -- Да,  если этого хочет дон  Паоло.  А  ты, если  не  хочешь выглядеть
дураковатым, по делу говори, а не загадки загадывай.
     -- Я уже сказал. Пойдешь? Если да, то за тобой зайдут.
     -- Конечно, пойду.
     За Геком зашел надзиратель...
     Просторная камера, где  содержался дон Паоло, была роскошно и вместе  с
тем уютно обставлена. В углу даже стоял цветной телевизор.
     Посреди комнаты (ее  трудно было назвать камерой)  раскинулся обширный,
богато уставленный  яствами  стол. За  столом уже  сидело шесть человек,  не
считая самого дона Паоло, который лично встретил  Гека и его сопровождающего
у  дверей своих "апартаментов". Он тепло поблагодарил стража порядка,  сунул
ему что-то в ладонь и, когда дверь закрылась, повернулся к Геку.
     -- Много слышал о тебе, Тони,  -- я правильно  назвал твое имя? Ты ведь
Тони?
     -- Да,  дон  Паоло, это мое имя. Надеюсь,  вы не слышали обо мне ничего
дурного.
     Дон неопределенно хекнул.
     --  Во всяком случае, хорошего слышал больше, иначе  я бы не  пригласил
тебя поужинать с нами. Знакомься: это мои друзья, надежные товарищи в беде и
радости...
     Он поочередно  представил их по именам, усадил  за стол Гека, а сам сел
во главе. Гек отметил, что Чичероне здесь нет и что блюда стоят нетронутые.
     --  Ну  что  нахохлился,  Тони?  Отведай,  не стесняйся,  на  столе все
домашнее и, думаю, достаточно вкусное.
     -- Спасибо, дон Паоло, но я вроде как уже поужинал...
     Дон Паоло засмеялся:
     --  Да уж знаю,  каковы  здесь  ужины! После таких ужинов в  камерах не
продышаться от вони! Ешь-ешь, не ломайся. Только  вот позвольте мне  сказать
небольшой тост, раз уж мы здесь собрались...
     Дон произнес  небольшую цветистую речь о дружбе, сделал изрядный глоток
из бокала, пододвинул поближе первое блюдо, и ужин начался.  Ни проглоченный
ранее тюремный ужин,  ни тревога на сердце  не помешали  Геку отдать должное
обильной и очень вкусной жратве; только вино он прихлебывал очень аккуратно,
запивая острую и жирную пищу, -- за столом он всегда все запивал,  даже суп.
И сейчас ему хотелось пить, а попросить воды  было неловко. На столе же было
только вино -- черное, красное, белое, желтое и еще черт знает какое. Гектор
выбрал желтое -- менее противное, по его мнению, чем остальные.
     -- Кстати, Тони, спасибо тебе за услугу -- хотя и непрошенную, а все же
полезную.
     Старый  дон  стремительно  покончил  с  очередным  блюдом   и,  видимо,
вознамерился сделать небольшой перерыв.
     -- Извините меня великодушно,  дон Паоло, я не совсем  понимаю,  что вы
имеете в виду.
     --  Не  притворяйся,  скромник,  я  о тех  двух  негодяях,  которых  ты
отделал... Карате, а? Или что другое, как оно там называется?
     -- Клянусь Мадонной, дон Паоло, я тут ни при чем!  -- Гек покосился  на
сотрапезников. -- Я ничего не видел и не...
     -- Ладно, -- построжал дон Паоло, -- хватит! Еще будешь комедию ломать!
Тут не  дурачки перед тобою, всему знай меру. Иначе  твои достоинства, прямо
скажем,  далекие  от совершенства, обернутся недостатками... Тебе, по-моему,
уже говорили, что неумно клясться по всякому поводу, да еще святыми  вещами.
-- Дон перекрестился. -- Итак, чья работа была?
     -- Моя, дон Паоло... -- Гек опустил голову.
     Дон выждал  несколько  секунд во всеобщем  молчании, хлюпнул из бокала,
подцепил кувшин  и  сам долил себе почти до  краев. Парнишка  вновь озадачил
его:  смущение, отнюдь не гордость за  лихой поступок, чувствовалось  в нем.
Все, кто докладывал дону Паоло об этом самом Тони, отмечали его необычность,
непохожесть на сверстников. Сила и жестокая решительность сочетались в нем с
терпением  и  скромностью  в словах  и поступках. Дон  Паоло  еще помнил  те
времена, когда эти качества, плюс  голова на  плечах, считались идеалом  для
центральной и западной Сицилии, а умение  стрелять и личное богатство играли
куда  менее  важную   роль  в   глазах  простых  людей,  населяющих  села  и
провинциальные городки. И не такими ему представлялись уроженцы Бабилона.
     -- Поначалу  я подумал, что  ты  очень уж  бойкий  паренек, из тех, кто
тянет саженец за ветки, чтобы рос быстрее. Но похоже все-таки, что ты парень
скромный и не дурак. Хотелось бы в это верить... И люди, которые знают тебя,
неплохо о тебе отзывались. Да, они передают тебе привет.
     Гек  с готовностью  кивнул  и  слегка приподнял голову,  но  глаза  его
по-прежнему были опущены долу.
     -- В тебе заметно хорошее воспитание: ты  не наглец,  уважаешь старших,
не  болтун и не строишь  из себя пуп земли...  Ты, должно быть, хороший сын.
Надеюсь, ты чтишь и уважаешь своих родителей?
     -- У меня нет никого родных, дон Паоло.
     --  Ах,  да! Ты из Бабилона,  по  рождению, а родители  умерли. Извини,
сынок, что потревожил их память...  Они что,  родом с севера были? Сордже...
Сордже... Что-то я слышал о них; я правильно фамилию называю?
     -- Дон Паоло, -- в замешательстве споткнулся Гек, -- дело в том... я бы
хотел...
     -- Что мнешься, -- удивился дон Паоло, -- в туалет надо, что ли?
     --  Дон Паоло, я  бы хотел, если возможно,  поговорить  об этом  с вами
наедине.
     --  Наедине? Но ведь я  не духовное лицо, Антонио. Я  не  знаю,  что ты
собираешься рассказать, в  каких грехах покаяться, если  они у тебя есть. Ты
можешь  смело  высказываться в присутствии этих людей.  Они мои  друзья, мне
нечего скрывать от  них, и тебе  также  не след  от всех нас таиться. Поверь
моему слову -- все они честные и достойные люди...
     "Особенно вон тот, с мордой палача!" -- подумалось Геку.
     -- Так говори, что у тебя, Антонио?
     -- Дело  в  том, что я не Сордже. Меня действительно зовут  Антонио, но
моя настоящая фамилия -- Руссо, а не Сордже.
     -- Как так, -- еще больше удивился дон Паоло, -- а мне казалось...
     -- По моим нынешним документам я Сордже, а на самом деле -- Руссо.
     -- Да, я понял уже... А зачем и у кого ты взял чужие документы?
     --  Свои документы я потерял,  а эти мне помог выправить один  человек,
которого я уважаю, --  сдавленно  пояснил  Гек.  --  С моей  стороны было бы
черной неблагодарностью рассказывать  о нем и его делах без разрешения... Но
если вы требуете...
     -- Я ничего не требую, интересуюсь -- вот и все.
     -- Спрашивайте, дон Паоло, отвечу как на духу!
     -- Ну уж, как на духу...  Ешь давай, а то остынет.  Ешь да рассказывай.
Руссо -- известная фамилия, у тебя есть родственники у нас, на Сицилии?
     --  Нет.  А может  быть, и есть, я  не знаю.  Мне  родители  ничего  не
говорили об этом.
     -- А ты действительно сирота, или только по документам?
     -- Да. Отец  давно уже умер, я  еще маленький был, а матушка в  прошлом
году.
     -- Печально... А братья, сестры?
     -- Младшая сестренка  была, она в два годика умерла, почти сразу  после
отца. Так они вместе лежат, на кладбище Святого Серафима, -- мы же католики.
     -- И мать там же?
     --  Нет,  мама в  другом городе.  Мы до  этого  не так  давно в  Иневию
перебрались жить, мама думала, легче будет...
     -- А матушка отчего умерла?
     -- Она через полгода умерла, в  больнице. Только мы обживаться стали...
И так быстро все случилось: вечером в больницу отвел, а наутро пришел -- она
уже скончалась... Врачи мудреную какую-то болезнь назвали,  но я так  понял,
что от сердца...
     -- Стенокардия?
     -- Вроде того, да я и не запоминал -- что толку?
     --  Сочувствую  тебе...  И  ты  один  остался...  Сочувствую.  Несладко
пришлось одному?
     --  Всяко бывало. Работы не найти.  Родители  ни в каких профсоюзах  не
состояли,  страховок не платили,  да и сбережений не оставили.  Подрабатывал
где придется... А потом решил: рвану в Европу, в Неаполь, авось заработаю.
     -- А почему не в Штаты? Там и сицилийцев, и бабилонцев полно.
     -- Не знаю, сюда проще...
     -- Но в Неаполь-то зачем? В этой помойке можно прожить сто лет, если не
зарежут, и не встретить  ни одного  приличного  человека из  местных. Прости
меня, Пресвятая Дева, но это  сущая правда! Хотя, между нами, ваш Бабилон...
Говорят, что у вас без пулемета средь бела дня на улицу не выйти... Уж  коли
ты Руссо, да сицилиец...
     -- Наполовину, дон Паоло...
     --  Нельзя  быть  наполовину  другом,  наполовину  верным нельзя  быть,
сицилийцем  -- то же  самое! Или оно есть  -- или его нет. Запомни покрепче.
Ну, дальше?
     -- А дальше сперли у меня сумку с документами в Марселе -- я ведь через
Францию добирался...
     -- Нелегально?
     -- Почему нелегально, у нас с ними соглашение...
     Последний опасный поворот сошел более или менее гладко -- не полезут же
они  проверять  французское  консульство.  Гек   уже  начал  рассказывать  о
знакомстве с моряками, но дон его остановил.
     --   Дальше  я   знаю   твою   историю,  Антонио;  с   тобой  поступили
несправедливо.  Но это будет тебе  хорошим  уроком:  не доверяйся незнакомым
людям -- американцы они там, бушмены -- и не гонись за легкими деньгами, все
равно не впрок будут...
     Слушая Гека, он не забывал о еде и теперь, насытившись, допивал крепкий
кофе  с молоком. Видно  было, что он знает  толк в  еде, а язву  в  грош  не
ставит. Белая  рубашка, облегавшая тяжелое брюхо,  потемнела от пота, щеки и
шея налились багрянцем. Дон вытащил огромный носовой платок в цветную клетку
и протер себе лоб и шею. Один из сидящих  метнулся в  ближний к Геку  угол и
уже   через   секунду   прилаживал  вентилятор,  чтобы  дону   Паоло   стало
попрохладнее.  У  толстяка в кругу друзей и  партнеров было прозвище "Пуля",
так не вязавшееся с его внешним  видом и  манерой держаться. Но носил он его
недаром.
     Марио  и Бутера, "крестные" Гека, подробно и не раз  пересказывали дону
все,  что они  слышали от  "Тони" о его прошлом. Первый раз  непосредственно
после посадки,  потом после истории с Фра  Доминико и исключительно  дотошно
после эпопеи с "красными".
     Дон  распорядился  через  своего  старшего  сына,  его  доверенные люди
звонили в Бабилон, чтобы тамошние друзья проверили достоверность сказанного.
Все это необходимо было сделать тщательно, быстро и в  полной  тайне. Другое
дело,  что  в  Бабилоне  некому  было теперь заниматься  чужими вопросами  и
проблемами, но ради дона Паоло кое-какие справки вроде наводили. Кроме того,
дон внедрил в камеру  Гека дополнительного наблюдающего. Острый  и тонкий ум
дона Паоло безошибочно вычленил Гека из прочего арестантского люда. Мало ли,
что  за этого  Тони просили  друзья  его людей! Нужно  еще  и проявить  себя
человеком, достойным внимания. И этот Тони проявил  себя так, что одно время
дон  всерьез обеспокоился:  он  подумал,  что паренек --  орудие  хитроумных
конкурентов, которые  и  здесь  не  оставляют  надежды  до  него  добраться.
Допросив Бутеру,  дон  поуспокоился --  слишком тонка  должна  быть подобная
задумка, в  жизни так не бывает. Однако вниманием  к Геку не остыл: парнишка
был  отнюдь не зауряден. Тем временем подоспели новости из  Бабилона.  Из-за
целого урагана проблем, возникших там в  прошлом  году, местным было  не  до
тщательных проверок, но так -- все вроде сходилось...
     "Попробую,  --  решился  однажды  дон.  --  Познакомлюсь  лично,   если
подойдет,  возьму под крыло. Всем носы поутираю...  И  родственников у  него
нет..."
     -- ...Мы, старики, конечно, и побрюзжать любим, и молодежь  поругиваем,
а все же бывает, что и не зря. Тебе сколько лет -- двадцать?
     -- В мае девятнадцать исполнится.
     -- Я в твои годы пас коз и кормил младших братьев и сестер,  шестеро их
было:  братьев двое и четыре сестры --  невесты. Мама  старая уже была, отец
погиб, так  что  и мне через край  досталось... Но у  меня были друзья,  они
всегда помогали мне в трудную минуту, и  я старался быть хорошим другом моим
друзьям...
     Дон неожиданно икнул,  прервав  свою речь,  и, придерживая живот рукой,
икнул еще раз. Он отпил остывший кофе, на несколько секунд задержал дыхание.
     -- А ты вот -- все один и один, Антонио.  Это нехорошо, гордыня ли тому
причиной, угрюмый нрав или нечистая совесть. Правильно я говорю, синьоры?
     Синьоры, которые тоже не  зевали за богатым  столом, похоже, размякли и
подобрели. Во время  затянувшегося  разговора,  когда  дон Паоло,  казалось,
вознамерился выслушать  всю историю жизни Тони день за днем, они не решались
его  перебивать,  только слушали.  Теперь  разговор  становился  общим,  все
оживились, заулыбались.  Один  из  них, невысокий крепыш с  большими  седыми
усами, предложил тост за дона Паоло -- достойнейшего человека и христианина,
но сам дон Паоло пить уже не стал. Он пригубил только и отодвинул бокал.
     -- Не знаю, как вы, синьоры,  а я  что-то устал сегодня и чувствую, что
мне пора отдохнуть, -- сказал он через некоторое время, когда веселье было в
тихом разгаре.  С этими словами  он стал грузно выбираться из-за  стола. Все
поспешно последовали его примеру.
     -- Ты нравишься мне, Тони. Но  мне кажется,  что тебе не хватает друга,
старшего  брата,  что  ли,  наставника,  который  мог  бы  уберечь  тебя  от
неосторожных поступков, так свойственных молодости, помочь найти свою дорогу
в жизни... Если тебе еще  не надоели  нравоучения старика,  вспоминай иногда
обо мне, может, и я когда-нибудь смогу оказаться тебе полезным.
     -- Мне очень лестно, дон Паоло,  что вы заметили меня и не очень строго
осудили мои недостатки. Я  постараюсь  исправить их и сделать все, чтобы  не
потерять вашего  расположения. Я был бы  счастлив во  всем следовать советам
человека такого ума и такого сердца, как вы, дон Паоло!
     Он взял протянутую для прощания руку  дона Паоло в свои руки, склонился
над квадратной ладонью и поцеловал перстень, надетый на безымянный палец. От
пальцев густо разило чесноком. В комнате воцарилось напряженное молчание.
     -- Ты скор... но умен, мой мальчик. Со временем, быть может, ты станешь
одним из любимых моих сыновей... Я рад, что не ошибся в тебе...
     Ты выбрал свой  путь, и очень  надолго. Я не говорю -- навсегда, потому
что все мы смертны, но сколько бы ни отпустил нам Господь, все мы будем идти
вместе...
     Мы живем в  конце двадцатого столетия и не будем цепляться  за бумажные
образки, не будем резать пальцы. В наше быстротечное время важна суть  вещей
и не так уж необходимо соблюдение архаических форм. Мои друзья отныне и твои
друзья, Тони!
     Дон Паоло прижал его к своей потной груди и расцеловал в обе щеки. Были
они  почти  одного  роста, только Гекатор  пуда на  три  полегче.  Остальные
присутствующие  как  по  команде  выстроились за  доном Паоло  и  поочередно
обнимали его, улыбаясь и поздравляя, кто сдержанно, кто горячо...
     -- А теперь -- спокойной ночи, синьоры, спокойной ночи, Тони.  Нам всем
необходим отдых. Может быть, завтра тебя переведут в другую  камеру, получше
и поближе ко