и пальцев выступали наружу, два ногтя на правой руке потрескались и
почернели.
     - Пока достается в среднем одному пальцу в год,  -  задумчиво  сказал
он. - Правда, позапрошлой весной мне во время melee сломали руку.
     Ладони у него были меньше, чем у Фаррелла.
     Ученики сидели и стояли, прислонясь к  стене,  они  стянули  шлемы  и
дышали через открые рты. Все они только-только превратились из  отроков  в
юношей - кроме Маттео деи Серви и щуплого мужчины, сидевшего  в  сторонке,
склонив голову на шлем, который он держал на коленях. Когда мужчина поднял
голову, Фаррелл увидел, что это японец.
     - Не  так  уж  мы  и  бережем  свои  руки,  -  запротестовал   Феликс
Аравийский. Он кивнул в  сторону  Маттео,  уже  начавшего  упражняться  со
щитом, делая обманные выпады и  отступая.  -  Вон,  полюбуйтесь  на  него,
совсем готов. Подождите следующего Турнира Святого Кита, вы  увидите,  как
он будет носиться по полю, набрасываясь на все, способное двигаться.
     Маттео взглянул в их сторону, улыбаясь, как на отпускной фотографии.
     Джон Эрне  беззлобно  хмыкнул  и  отвернулся  от  Маттео,  принявшись
разглядывать ремешок, которым была обмотана рукоять его меча.
     - Ни на какой турнир он не выйдет, и вы это отлично знаете.
     Фаррелл заметил, что зубы у  него  самых  разных  размеров  -  скорее
ассортимент, чем комплект - а нос был по меньшей мере однажды сломан.
     - Музыкантам приходится постоянно упражняться, - сказал Джон Эрне.  -
Но я еще не встречал музыканта, который был бы собой доволен. Поэтому  они
никогда и ни в чем не идут с тобой до конца.
     Фаррелл во все глаза смотрел на него, а инструктор продолжал:
     - Что они умеют, так это учиться. Возьмите  хоть  вашего  друга,  ему
достаточно лишь показать, как  производится  обманное  нападение  или  как
использовать щит в ближнем бою, и он усвоит урок быстрее  всех  в  классе,
потому что привык думать о технике. Но  честно  говоря,  я  предпочел  бы,
чтобы он вообще не лез в подобные дела. Он выучится и тому, и  другому,  и
третьему и чем лучше у него будет получаться, тем сильнее я  буду  злиться
на него, а почему - он так никогда и не поймет. Нет, правда,  я  предпочел
бы, чтобы он в это не лез.
     - Боже мой, - медленно произнес Фаррелл. В голову ему пришла  Джулия,
и он почувствовал, как у него по лицу расползается улыбка. Он сказал: -  А
мы с вами похожи.
     На этот раз тускло-желтый  взгляд  остановился  на  нем  в  некоторой
задумчивости.
     - Да?  Меня  хватает  только  на  то,  чтобы  серьезно  относиться  к
чему-нибудь одному, если вы  это  имели  в  виду,  -  он  грациозно  пожал
плечами, теребя двумя пальцами козлиную бородку. -  Здесь  за  мной  давно
укрепилась  репутация  обладающего  обширными  познаниями   чудака.   Меня
приглашают на занятия по истории, я  показываю  кое-что  и  рассказываю  о
жизни,  построенной  на  уже  не  существующих  принципах.  Рассказываю  о
рыцарстве, чести, prouesse  [геройство  (фр.)],  об  игре  по  правилам  и
наблюдаю за тем, как у них вытягиваются лица.
     Фаррелл с испугом ощутил, как и у него при этих словах  что-то  стало
сдвигаться в лице.
     Хамид беспечно сказал:
     - Конечно, слушая  вас,  они  начинают  нервничать,  Джон.  Это  ведь
Авиценна, люди здесь благосклонно относятся к  теоретическому  насилию,  к
каким-нибудь повстанцам в Парагвае, подрывающим никому  не  известных,  но
безусловно неприятных людей. Точно  так  же  они  любят  и  Средневековье,
вынося, так сказать, за скобки все его неприятные стороны.  А  вы  пугаете
их, им начинает казаться, что это птеродактиль залетел к ним в  аудиторию,
хлопает крыльями, орет и гадит. Слишком уж вы настоящий.
     Круглые глаза, казалось, сморгнули, не закрываясь, как глаза попугая.
     - Динозавр. Вы и вправду так думаете? -  Джон  Эрне  издал  смешок  -
что-то заурчало в ноздрях, не более. - И все же это мое время.
     Он наклонился и с силой похлопал Фаррелла по колену.
     - Время оружия. Дело даже не в том, что у каждого есть пистолет, дело
в том, что каждый хочет сам стать пистолетом. Людям хочется превратиться в
пистолеты, в ножи, в пластиковые бомбы, в служебных  собак.  Время,  когда
что ни день  открывается  десять  новых  заведений,  в  которых  преподают
карате, когда школьников третьего класса обучают кун-фу, а мать с портрета
Уистлера владеет черным поясом  айкидо.  Я  знаком  с  одним  малым,  тихо
обитающим на неприметной улочке, так он целое состояние нажил  на  savate,
это что-то вроде французского кик-боксинга.
     Фаррелл наблюдал за лицом инструктора, все  еще  пытаясь  определить,
сколько же ему лет. Двигаясь или разговаривая, он выглядел совсем молодым,
но улыбаясь, сильно старел.
     - Бесчисленные разновидности искусства самозащиты, -  продолжал  Джон
Эрне, - и каждый занимается им всего-навсего потому, что боится грабителей
или полиции, или оттого, что это один из путей  дзена.  Но  никакое  новое
оружие не может  долго  оставаться  неиспользованным.  Очень  скоро  улицы
заполнят миллионы людей - заряженных, взведенных и с отчаянным нетерпением
ожидающих, когда кто-нибудь нажмет на приделанный к ним  курок.  И  кто-то
непременно сделает это - достаточно будет одному человеку толкнуть другого
или косо посмотреть на него, вот тогда все и начнется.
     Он раскрыл ладонь и подул на нее, словно сдувая пушок одуванчика.
     - Воздух  наполнится  таким  количеством   смертельных   рефлекторных
движений и старинных приемов обезоруживания  противника,  что  все  вокруг
заволочет голубая дымка. И  единственное,  что  будет  слышно  -  это  как
граждане Соединенных Штатов, все до последнего, рубят друг  друга  ребрами
ладоней по шеям.
     - И к чему тогда все ваше рыцарство? - тихо спросил Фаррелл.
     Маттео деи  Серви  и  еще  один  ученик  начали  отрабатывать  приемы
владения мечом и щитом, кружа  один  вокруг  другого  странной  ковыляющей
поступью, такой же, как у инструктора. Ротанговые клинки  они  держали  на
уровне шлемов и, отводя  их  назад  до  почти  горизонтального  положения,
молотили друг друга по венцам щитов  в  едва  ли  не  фехтовальном  ритме,
продолжая между тем  кружить  и  кружить.  Джон  Эрне  наблюдал  за  ними,
постукивая ногтями по своему щиту.
     - Мертвая форма искусства, - сказал он, -  подобно  лютневой  музыке.
Такая же неестественная, как животное в опере  или  в  балете,  и  все  же
никому, надевающему хотя бы картонные  доспехи,  не  по  силам  обойти  ее
стороной - как вам не по силам обойти строной тот факт,  что  ваша  музыка
верует в Бога, в ад и в Короля. Мы с вами суть то,  что  принято  называть
свидетелями, мы собственными жизнями свидетельствуем о том,  чего  никогда
не видели. И самое паршивое, что мы  всего  лишь  хотели  стать  знатоками
своего дела.
     Он неожиданно  обернулся  и  крикнул  двум  осторожно  спарингующимся
ученикам:
     - Теперь оба разом!
     На миг они замерли, затем удвоили темп. Каждый, нанося удар,  успевал
прикрыться щитом от удара противника. Джон Эрне сказал:
     - В Лиге не  наберется  и  дюжины  бойцов,  не  прошедших  через  эту
комнату. Я научил их владеть палашом, двуручным мечом, щитом  и  кинжалом,
молотом, перначем,  боевым  бичом,  алебардой  и  боевым  топором.  Сейчас
некоторые из моих учеников уцелеют,  даже  если  их  забросить  в  Испанию
визиготов или в гущу Крестовых походов.
     - Если только не станут ничего пить, - сказал Фаррелл, а Ловита  Берд
почти мгновенно добавила:
     - И если успеют прихватить кассетные плееры.
     Инструктор смерил их взглядом, но промолчал. Противник Маттео  нанес,
целя ему в голову, размашистый секущий удар, но Маттео  загородился  щитом
и, переступив, рубанул по ноге, открывшейся,  когда  щит  качнулся,  чтобы
уравновесить широкий замах. Послышался такой звук, словно кто-то прыгнул с
высоты на матрас. Получивший удар ученик крякнул и слегка согнулся.
     Джон Эрне крикнул:
     - У вас стало одной ногой меньше, сквайр Мартин.
     Молодой человек отступил на  шаг  и  повернул  к  зрителям  сердитое,
запыхавшееся лицо.
     - Такой удар не пробил бы доспехов. Надо же доспехи разрубить.
     - Кто из нас двоих более сведущ в свойствах стали?  -  мягко  ответил
Джон Эрне. - Вы лишились ноги, Мартин.
     Ученик  пожал  плечами  и  замедленным  плотной   одеждой   движением
опустился на колено. Он съежился, прикрываясь щитом и выставив наружу лишь
руку, держащую меч. Фаррелл ожидал, что по ней-то Маттео и ударит, но  тот
предпочел направить атаку поверх щита, попытавшись вслепую  достать  низко
опущенную голову и почти насильно заставив коленопреклоненного  противника
нанести ему рубящий удар по плечу. Джон Эрне только вздохнул.
     Ему не пришлось кричать, отмечая ранение;  Маттео  немедленно  бросил
щит, перекинул меч из правой руки в левую и снова пошел в наступление,  на
сей раз с большей осторожностью, пытаясь извлечь выгоду  из  неспособности
своего врага  далеко  доставать  мечом.  Но  приближаясь  к  скорчившемуся
противнику, он слишком высоко поднял меч,  и  когда  последовал  логически
неизбежный секущий удар по его ногам, Маттео пришлось отскочить и  нанести
ответный удар, еще  не  обретя  равновесия.  Потребное  для  удара  усилие
заставило его пригнуть голову достаточно низко, чтобы сквайр Мартин  успел
произвести  отчаянный  колющий  выпад  в  тот  самый  миг,  когда  на  его
мотоциклетный шлем обрушился меч Маттео. Джон Эрне гневно крикнул:  "Убиты
оба!", и бойцы с готовностью рухнули и, выдерживая должный стиль, жалостно
перекатились на спины. Мартин, пластмассовый  щиток  которого  раскололся,
потирал сочившийся кровью нос.
     - О Господи, -  пробормотал  Джон  Эрне.  Он  поднялся,  опять  начав
теребить бородку. Пока продолжался разговор, его мальчишеское тело  так  и
оставалось натянутым, точно трос.
     - Джон, - сказал Хамид,  -  объясните  нашему  гостю,  почему  вы  не
желаете иметь отношения к Лиге. Вы давным-давно могли бы возглавить ее.
     Птичий взгляд Джона Эрне прогулялся от Хамида к Фарреллу  и  обратно,
но лицо осталось безмятежным, как часовой циферблат.
     - У меня здесь своя Лига, получше, - сказал он, постучав себя по  лбу
точно над заостренным краешком брови. - И она мне нравится гораздо больше.
     Фаррелл смотрел ему вслед, пока он, опустив глаза и выступая  немного
по-голубиному, возвращался к ученикам. Неровно покрытая  влажными  пятнами
тенниска прилипала к торчащим лопаткам. Кивком подняв на ноги двух  павших
бойцов, он встал перед полукругом юношей в масках.
     - У этого человека серьезное расстройство рассудка, - сказала  Ловита
Берд.
     Хамид сложил под собою длинные  ноги  и  откинулся,  прислонившись  к
стене. Карие глаза его вглядывались во что-то, лежащее далеко отсюда:
     - Может быть, все это и позволяет ему оставаться нормальным.
     - Странное  дело,  -  начал  Джон  Эрне.  -  Единственному,   что   я
по-настоящему знаю о бое на мечах, всем вам придется научиться  у  кого-то
другого. Первый же, с кем вы встретитесь на Турнире Святого Кита, заставит
вас осознать и то, насколько важно уметь пользоваться щитом, и то, что  вы
этого совсем не умеете. Меч вы освоили довольно прилично, но все,  что  вы
знаете о щите, сводится к умению вовремя выглянуть из-под гладильной доски
и тут же нырнуть обратно.
     Он вздохнул и, кривя рот, пожал плечами:
     - Вот одна из причин, по которой я избегаю смотреть, как  бьются  мои
ученики.
     Крупный, светловолосый юноша, отвислый живот которого походил на узел
с предназначенным для прачечной бельем, подал голос:
     - Сэр Фортинбрас, - тот, у кого я  как  бы  состою  в  оруженосцах  -
говорит, что щит следует выбирать настолько большой  и  легкий,  насколько
это тебе по руке. Если он тяжелее, чем нужно, он просто расколется.
     - Именно поэтому сэр Фортинбрас за три года ничего  не  приобрел  как
боец, - спокойно ответил Джон Эрне. - Равно как и Рауль Каркассонский  или
Симон Дальнестранник. Столь полюбившиеся им длинные щиты предназначены для
конников, в ближнем бою человек с таким  щитом  выглядит  попросту  жалко.
Этот щит ослепляет вас в той же мере, в какой  ограждает,  он  безобразным
образом  лишает  вас  равновесия,  и  стоит  вам  вооружиться  им  -  все,
какое-либо дальнейшее развитие вашей техники становится невозможным. Я мог
бы пройти через целое поле, забитое людьми, вооруженными этими штуками,  с
одним только ножом, которым намазывают масло на хлеб.  Это  ерунда,  а  не
щит.
     Он ткнул пальцем в ученика-японца, стоявшего со сложенными  на  груди
руками и слушавшего его с алчной гримасой на лице.
     - Большая часть из вас, вероятно, ощущает некоторое превосходство над
ронином Бенкеи, глядя, как он вечно мается с дотом, который его покрывает.
Но ронин Бенкеи танцует со своим  щитом,  танцует  весьма  древний  танец,
ката, изображающий нападение и защиту. Он говорит, что танцует его  дважды
в день. Кто-нибудь из вас  способен  на  это?  Мартин?  Арнульф?  Орландо?
Можете вы танцевать с вашим фанерным оружием? - они,  ухмыляясь,  пожимали
плечами. В лице ронина Бенкеи ничего не переменилось.
     - Со стыдом вынужден признаться, что и я не могу, - сказал Джон Эрне.
Он  вытащил  собственный  щит  из  висевшего   на   спинке   стула   чехла
измахрившейся зеленой фланели. Подобно щиту ронина Бенкеи, этот  тоже  был
изготовлен из стали и обтянут кожей,  но  форму  имел  круглую  и  немного
выпуклую. Щит крест-накрест пересекали две стальные скрепы,  увенчанные  в
месте  пересечения  массивным  кожаным  навершьем,  вокруг  которого   шел
писанный красками узор из листьев и полумесяцев.
     - Сейчас мы займемся обманным натиском, - объявил Джон Эрне. -  Смысл
его, в отличие от настоящего нападения, которое,  как  мы  с  вами  знаем,
сводится к умению  обрушить  на  противника  удар  в  надежде  лишить  его
равновесия, смысл его в том, чтобы заставить противника  открыться  с  той
стороны, на которую вы  нацелились,  причем  так,  чтобы  самому  остаться
неуязвимым.  На  Турнире  Святого  Кита  вам  предстоит  познакомиться  со
множеством хитроумных приемов этого рода. Некоторые из них будет применять
ваш противник, так что вам лучше научиться и обороняться от них,  и  самим
ими пользоваться.
     Он кивком подозвал юного сквайра Арнульфа:
     - Подойдите, я покажу.
     Арнульф опустил на лицо фехтовальную маску, поправил на руке  длинный
щит и занял позицию перед инструктором. Джон  Эрне,  сохраняя  исполненную
безразличия прямую осанку, немного сместил, почти не оторвав их  от  пола,
ступни и нанес юноше безыскусный и размашистый, нацеленный в голову  удар,
который тот легко парировал, на  несколько  дюймов  подняв  щит.  На  долю
секунды венец щита лишил юношу возможности  видеть  происходящее,  и  Джон
Эрне, сделав тугой балетный шажок,  стремительно  атаковал  его,  на  ходу
хлестнув, словно скорпион, между краем щита  и  опущенным  мечом.  Арнульф
покачнулся и поднял меч к безликой голове. Джон Эрне отпрянул, на лице его
не было никаких следов  торжества,  одна  лишь  насупленная  академическая
серьезность.
     - Как я это сделал? - требовательно осведомился он.
     Арнульф не  ответил,  но  ронин  Бенкеи  чуть  шевельнулся,  привлека
внимание инструктора.
     - Та нога, что была сзади, - сказал он. - При первом ударе вы немного
сдвинули ее влево, соблазнив его чуть-чуть сдвинуть щит в сторону как  раз
перед тем, как ему пришлось поднять щит и лишить себя обзора. После  этого
вы вернулись в прежнюю позицию, сделали поворот и нанесли удар.
     У него был очень мягкий, однотонный голос.
     Джон Эрне отрывисто кивнул.
     - Очень важно все время держать щит в одном и том же положении. Стоит
лишь немного сдвинуть плечи, и вы оглянуться  не  успеете,  как  окажетесь
завязанными в узел с каким-нибудь сэром Грегори Громоздким, лупящим вас по
затылку, - он снова  издал  беззвучный  смешок,  щеки  его  обращенного  к
ученикам лица покрывал похожий на ржавый налет румянец.
     - Помните, господа мои, - продолжал он, - мы с вами играем в смерть и
ни во что иное. Здесь нет ни  системы  очков,  ни  электронных  судей,  ни
олимпийских команд. Речь идет о том, что кто-то очень старается  расколоть
вам череп железкой весом в восемь фунтов. Если во время схватки  все  ваше
сознание не заполняет одна только эта мысль, значит, вы  проглядели  самую
суть происходящего и, строго говоря, у меня на занятиях вам делать нечего.
     Фаррелл услышал тонкий ноющий звук, сопровождавший  сделанный  Джоном
Эрне вдох, и вдруг сообразил, что боевой инструктор - астматик.
     Он спросил об этом Хамида  -  потом,  когда  они  вместе  с  Феликсом
Аравийским, Ловитой и  Маттео  уже  удалялись  от  старого  дома.  Сарацин
кивнул, редкие серебряные волоски в его бороде блеснули  в  голубом  свете
городской луны.
     - Сейчас он держит болезнь под контролем, но, думаю, в молодости  она
его едва не прикончила. Это единственная известная мне о  нем  подробность
личного свойства.
     - Ну что же, - сказал Маттео, - может быть, потому он и вкладывает  в
свое занятие столько пыла - своего рода компенсация.
     Однако Феликс Аравийский перебил его презрительным шиканьем.
     - Психология из полуфабрикатов, - сказал он. - Ловита права, он самый
обыкновенный чокнутый, только и всего.  Способный  к  разумным  действиям,
вполне безобидный - хотя я могу представить себе обстоятельства, в которых
от его безобидности мало чего останется - но совершенно рехнувшийся.
     Они еще продолжали  спорить  об  этом,  когда  прощались  с  Ловитой,
Хамидом и Фаррелом, переходившим на другую сторону улицы,  чтобы  сесть  в
Фарреллов автобус. Дойдя до угла, Маттео окликнул Фаррела:
     - "Василиск" репетирует каждую среду по вечерам. У меня дома -  Хамид
расскажет вам, как добраться.
     Фаррел, улыбаясь, помахал ему рукой.
     - Собираетесь присоединиться к ним? - спросила Ловита.
     Фаррел ничего не ответил, пока они не свернули в боковую  улочку,  на
которой стояла, нарушая правила парковки, Мадам Шуман-Хейнк.
     - Единственное, к  чему  я  когда-либо  присоединялся,  это  профсоюз
укладчиков линолеума. Я несколько лет не играл в ансамбле.  Возможно,  мне
не удастся приладиться к ним.
     - Вы все же попробуйте, - сказал Хамид. - Музыку они играют  хорошую,
а работать с ними - одно удовольствие. И к тому же вы  совсем  не  обязаны
состоять в Лиге, от музыкантов никто этого не ожидает. Да, "Василиск" это,
возможно, почти то, что вам нужно.
     Под дворником на ветровом  стекле  Мадам  Шуман-Хейнк  билась,  будто
попавшийся в западню мотылек, штрафная квитанция. Фаррел сунул ее в карман
и, взявшись за ручку дверцы, обернулся к своим спутникам.
     - Я видел Пресвитера Иоанна, - сказал он.
     Лицо Хамида мгновенно стало чрезвычайно спокойным.
     Фаррелл продолжал:
     - Вы же griot, человек, который  помнит,  вы  все  знаете  про  Лигу.
Скажите мне, что произошло с Пресвитером Иоанном.
     Хамид ибн Шанфара, чьего настоящего имени Фаррел  так  никогда  и  не
узнал, искоса глянул на Ловиту Берд, но ответом  ему  был  надменный  взор
Царицы Нубийской. На занятиях по бою она большей частью хранила  молчание,
старательно разглядывая свои ногти  и  воображаемое  пятнышко  на  кожаной
юбке. Теперь она, обращаясь к Фаррелу, произнесла:
     - Дорогуша, он ничего вам не сможет сказать.  Он  и  мне-то  не  стал
рассказывать, что у них там стряслоь, а уж перед  вами  выкладываться  ему
тем более не резон.
     Хамид обнял ее  рукою  за  плечи  -  то  было  единственное  неловкое
движение, совершенное им на памяти Фаррела.
     - Там что-то связанное с этой девицей, - продолжала Ловита, - так  я,
во всяком случае, поняла.  Какую-то  она  учинила  серьезную  пакость,  но
говорить об этом никто не желает. Ни он и никто другой.
     - Пресвитер  Иоанн  был  другом  Джулии,  -  сказал  Фаррел.  -   Мне