т,  а  на
голове - черную морскую фуражку. При этом он натягивал ее  на  уши,  пытаясь
скрыть свою стрижку под ?ежика?.  Стедман  вручил  сержанту  регистрационный
журнал. Аткинс кивнул и, отойдя немного в сторону, расположился на  скамейке
перед входом в сторожку. Он не спеша раскрыл журнал и  принялся  внимательно
изучать записи. Тут же на скамейке  сидели  плачущая  женщина  и  медсестра.
Последняя ласково поглаживала женщину, пытаясь хоть как-то ее успокоить.
   Стедман стоял теперь в одиночестве и, застыв на месте, не сводил  глаз  с
женщины. Киндерман с интересом вглядывался в его лицо. ?Итак,  какие-никакие
чувства ты-таки испытываешь, Алан, - про себя рассуждал он. - После стольких
лет работы, после всех этих трагедий и  насилия  в  тебе  все-таки  осталась
некая субстанция, которая продолжает чувствовать. Это хорошо. Ведь и я точно
такой же. Мы с тобой являемся частью великой тайны. Если бы смерть была  так
же естественна как, например, дождь, то с какой стати мы бы с  тобой  сейчас
испытывали все это, Алан? Конкретно, ты и я. Почему??
   Внезапно Киндерману до боли захотелось оказаться дома, в  своей  постели.
Усталость опутывала ноги, а затем по костям тяжело утекала в недра земли.
   - Лейтенант?
   Киндерман медленно обернулся.
   - Да?
   Сзади стоял Аткинс.
   - Это я, сэр.
   - Да, я вижу, что это ты. Я это вижу.
   Притворившись, что разглядывает его с откровенным  презрением,  Киндерман
метал один за другим  недовольные  взгляды  то  на  бушлат,  то  на  фуражку
Аткинса. И, наконец, заглянул ему в глаза. Глаза у сержанта были маленькие и
зеленоватые. Они всегда были обращены немного внутрь, в  себя,  и  от  этого
создавалось впечатление,  будто  Аткинс  все  время  находится  в  состоянии
медитации. Киндерману же он напоминал эдакого средневекового святошу, какими
их обычно представляют в кино - не улыбающегося аж  до  гробовой  доски,  на
редкость честного и искреннего, но  непроходимо  глупого.  Однако  последнее
никак не относилось к Аткинсу, и лейтенант об этом прекрасно знал.  Сержанту
стукнуло тридцать два года, он морским пехотинцем участвовал во  Вьетнамской
войне. Призвали его туда прямо из  Католического  университета.  За  внешней
невозмутимостью скрывалась натура яркая и прекрасная, достойная  внимания  и
уважения, проникнутая истинной человечностью. Да и прятал-то Аткинс ее вовсе
не из-за хитрости, а потому, как считал Киндерман, что душа у сержанта  была
весьма нежная. Внешне тщедушный, в минуты испытаний он  проявлял  недюжинные
силу и  храбрость.  Однажды  Аткинс  умудрился  даже  повязать  сумасшедшего
наркомана,  настоящего  верзилу,  когда  тот,  набросившись  на  Киндермана,
приставил к его горлу нож. А когда дочь Киндермана  попала  в  автомобильную
катастрофу, чуть было не закончившуюся для нее трагически, все тот же Аткинс
двенадцать дней и ночей проторчал в больнице возле нее. па работе  он  тогда
взял внеочередной отпуск. Киндерман обожал своего помощника. Аткинс же,  как
верный пес, платил преданностью.
   Я тоже здесь, Мартин Лютер, и я слушаю. Киндерман, иудейский мудрец, весь
во  внимании.  Я  слушаю  тебя,  Аткинс,  ходячее  ископаемое.  Рассказывай.
Докладывай. Какие у нас там добрые вести из Гента?  Обнаружили  какие-нибудь
отпечатки пальцев?
   - И очень много. На всех веслах. Но они какие-то смазанные, лейтенант.
   - Какая жалость.
   - Несколько окурков, - протянул Аткинс с неуловимой надеждой в голосе.  А
это уже кое-что да значило. По ним можно было определить состав крови. -  Да
еще пара волосков на трупе.
   - Вот это уже теплее. Гораздо теплее. -  Подобная  находка  действительно
могла облегчить поиски.
   - Да,  вот  еще,  -  добавил  Аткинс,  протянув  Киндерману  целлофановый
пакетик.
   Следователь осторожно взял его  в  руки  и,  поднеся  поближе  к  глазам,
нахмурился. Внутри пакета находилась розоватая пластмассовая безделушка.
   - Что это?
   -  Заколка  для  волос.  Женщины  такие  носят.   Киндерман   прищурился,
пристально разглядывая заколку.
   - На ней что-то написано.
   - Да, ?Большие Виргинские водопады?.
   Опустив пакет, Киндерман взглянул на Аткинса.
   - Такие штуковины продаются в сувенирных ларьках  рядом  с  водопадом,  -
сообщил он. - У моей Джулии была такая же. Но  это  было  давно.  Я  сам  ее
покупал дочке. Вернее,  даже  не  одну,  а  пару.  У  нее  их  было  две.  -
Следователь вручил пакет Аткинсу и глубоко вздохнул. - Это детская заколка.
   Аткинс пожал плечами. Бросив взгляд  на  сторожку,  он  сунул  пакетик  в
карман.
   - Эта женщина все еще там, лейтенант.
   - Сделай одолжение, скинь, пожалуйста, эту козырную  фуражку.  Мы  же  не
собираемся снимать фильм о морском флоте, Аткинс. Война  давно  закончилась,
хватит бомбить Хайфон.
   Аткинс послушно стянул с головы фуражку и, засунув  ее  в  другой  карман
бушлата, поежился от холода.
   - А теперь надень ее, - тихо приказал Киндерман.
   - Да нет, все нормально.
   - Ошибаешься. Твой ?ежик? еще козырнее. Надевай.
   Аткинс колебался, а Киндерман продолжал настаивать:
   - Давай-давай, надевай. Холодно ведь.
   Аткинс снова натянул фуражку. _ Женщина еще там, - повторил он.
   - Кто - там?
   - Ну, та самая старушка.
   Труп обнаружил на пристани воскресным  утром  13  марта  Джозеф  Манникс,
владелец лодочной станции. Он спозаранку приехал в тот день на работу:  надо
было приготовить закуски, снасти и различное  снаряжение,  а  также  и  сами
лодки для туристов: обычные двухвесельные, каяки и каноэ. Заявление Манникса
отличалось краткостью. Вот оно:
   Меня  зовут  Джо  Манникс  и  что  дальше?  (В  этом  месте  его  перебил
полицейский.) Да. Да, я вас понял, я все понимаю. Меня зовут Джозеф  Фрэнсис
Манникс, я проживаю по адресу: 3618 Проспект-стрит,  Джорджтаун,  Вашингтон,
округ Колумбия.  Я  владею  лодочной  станцией  на  Потомаке,  и  сам  здесь
управляюсь со всем хозяйством. Я приехал сюда утром, около половины шестого.
Обычно я так и приезжаю на станцию. Надо приготовить закуску и сварить кофе.
Посетители являются не раньше  шести,  иногда  им  приходится  даже  чуточку
подождать меня. Сегодня, правда, никого  не  было  в  это  время.  Я  поднял
газету, которую мне обычно оставляют на пороге, и - о Боже мой! Боже!
   (Небольшое замешательство, свидетель пытается успокоиться.)
   Я открыл дверь,  вошел  внутрь  и  поставил  кофе.  Потом  отправился  на
пристань, чтобы пересчитать лодки. Иногда их отвязывают. А бывает, пускают в
ход и кусачки, тогда хана цепям. Поэтому я их всегда  пересчитываю.  Сегодня
все лодки оказались целехоньки. Когда я  поворачиваюсь,  чтобы  вернуться  в
домик, и вдруг вижу тележку этого мальчугана и пачку газет, а потом  вижу...
я вижу...
   (Свидетель жестом указывает на тело жертвы; он не в состоянии  продолжать
рассказ. Полицейский вынужден отложить дальнейший допрос.)
   Жертвой оказался Томас Джошуа Кинтри,  двенадцатилетний  темнокожий,  сын
Лойс  Аннабель   Кинтри,   тридцативосьмилетней   вдовы,   преподавательницы
иностранных языков в  Джорджтаунском  университете.  Томас  Кинтри  развозил
номера газет ?Вашингтон Пост?. Предполагалось,  что  газету  он  должен  был
доставить на пристань  примерно  в  пять  часов  утра.  Манникс  позвонил  в
полицейский участок в 5 часов 38 минут. Труп был опознан сразу же, поскольку
на зеленой клетчатой ветровке, принадлежавшей жертве, обнаружили  нашивку  с
его именем, адресом и телефоном: Томас Кинтри был немым от  рождения.  А  на
этом участке он работал всего тринадцать дней, поэтому-то Манникс его  и  не
узнал. Зато Киндерман с ходу опознал жертву. Этого мальчугана он встречал  в
полиции.
   - Старушка... - печальным  эхом  отозвался  Киндерман.  Затем  его  брови
изумленно поползли вверх, и он снова уставился на реку.
   - Она в сторожке на пристани, лейтенант. Киндерман  обернулся  и  в  упор
глянул на Аткинса.
   - Ей там тепло? - забеспокоился он. - Вы уж пошустрите там, чтобы она  не
замерзла.
   - Мы ее закутали в одеяло и, кроме того, раскочегарили камин.
   - Ее надо покормить. Дайте ей супчику, горячего супчику.
   - Она уже попила бульон.
   - Бульон тоже хорошо, лишь  бы  он  был  горячим.  Ее  заметили  ярдах  в
пятидесяти от сторожки. Она стояла на берегу пересохшего канала ?Си-энд-Оу?.
Канал этот нынче не судоходен, а случались времена, когда  по  нему  плавали
баржи,  запряженные  лошадьми,  и  перевозили  пассажиров  на  расстояние  в
пятьдесят миль. Сейчас же  его  использовали  под  свои  ежедневные  моционы
местные жители - любители утренних пробежек трусцой. Старушке  на  вид  было
лет семьдесят, а то и больше. Ее подобрала поисковая бригада. Старая женщина
дрожала как осиновый лист; нелепо подбоченившись, она испуганно озиралась по
сторонам, чуть не плача, словно потерялась и не знала, куда теперь идти. Она
не отвечала на вопросы. Очевидно, старушка была либо чем-то потрясена,  либо
находилась просто в старческом  маразме.  Никто  так  и  не  смог  выдвинуть
мало-мальски толковое предположение, что могла здесь делать старая женщина в
столь ранний час. Ни одного жилого дома поблизости. Старушка  была  одета  в
хлопчатобумажную пижаму, голубой шерстяной халат с поясом, на котором кто-то
вышил цветочки, и бледно-розовые домашние тапочки. А на улице стоял холод.
   Подошел Стедман.
   - Вы уже  закончили  с  телом,  лейтенант?  Киндерман  взглянул  вниз  на
запятнанную кровью простыню.
   - По Томасу Кинтри уже все выяснили? - осведомился он.
   И опять донеслись до него всхлипывания. Киндерман покачал головой.
   - Аткинс, отведи миссис Кинтри домой, - попросил он и глубоко вздохнул. -
И прихвати медсестру. Пусть она подежурит у нее весь  день  сегодня.  Я  сам
оплачу ей сверхурочные, не беспокойся. Отвези ее домой.
   Аткинс хотел было что-то сказать, но Киндерман продолжал:
   - Ах да, я помню. Старушка. Я сейчас как раз иду к ней.
   Аткинсу ничего не оставалось, как выполнить просьбу  Киндермана.  А  тот,
тяжело опустившись на одно колено, чуть не застонал от напряжения.
   - Прости меня, Томас Кинтри, -  еле  слышно  пробормотал  следователь,  а
затем, бережно приподняв краешек простыни, вновь осмотрел руки, ноги и грудь
мальчонки. ?Какой же тоненький и хрупкий, точь-в-точь крошечный  воробушек?,
- подумал Киндерман. Мальчик был сиротой и переболел пеллагрой  . Лойс Кинтри усыновила мальчонку, когда
тому исполнилось три годика. У Томаса началась новая  жизнь.  А  теперь  она
оборвалась. Мальчика распяли, прибив запястья и  щиколотки  к  двум  веслам,
сколоченным в виде креста. И такими же  трехдюймовыми  болванками  раскроили
ему голову: сначала размозжили  череп,  а  потом  вбили  их  в  мозг,  кровь
извилистыми струйками стекала около глаз, все  еще  раскрытых  и  отражавших
последний в жизни мальчика ужас. Открытый рот его застыл в беззвучном вопле,
в диком немом крике от невыносимой боли и кошмара.
   Киндерман  внимательно  осмотрел  порезы  на  левой  ладони  Кинтри.  Да,
действительно, они смахивали на символ Близнецов. Затем следователь взглянул
на другую руку мальчика и обнаружил, что на  ней  не  хватает  указательного
пальца. Его отрезали. Киндерман почувствовал вдруг, как по  спине  пробежали
мурашки.
   Он осторожно опустил простыню и  с  трудом  поднялся.  Киндерман  не  мог
отвести взгляд от  этого  тела,  и  вдруг  он  ощутил  в  душе  непреклонную
решимость. ?Я найду твоего убийцу, Томас Кинтри?, - мысленно пообещал он.
   Даже если это преступление совершил сам Господь Бог.
   - Ну хорошо, Стедман, действуй, - сказал он вслух. - Бери тело и исчезни,
наконец, с глаз моих долой. От тебя за версту несет формалином и смертью.
   Стедман направился к ?скорой помощи?.
   - Хотя нет, подожди еще чуток, - вслед ему прокричал Киндерман.
   Стедман обернулся. Следователь подошел к нему вплотную и тихо пояснил:
   - Погоди, пусть сначала уйдет его мать.
   Стедман кивнул.
   К пристани пришвартовывалась драга. Тотчас  с  нее  спрыгнул  полицейский
сержант в черной кожаной куртке на меху и подошел к Киндерману. В  руках  он
нес какой-то предмет, завернутый в тряпку. Сержант собрался было заговорить,
но Киндерман жестом остановил его.
   Сержант непонимающе уставился на следователя, а затем  проследил  за  его
взглядом. Киндерман смотрел туда, где Аткинс беседовал с медсестрой и миссис
Кинтри. Вот миссис Кинтри кивнула, и обе  женщины  встали.  Киндерман  отвел
глаза, когда заметил, как мать на мгновение задержала  взгляд  на  прикрытом
холстом теле своего сына. Подождав немного, следователь спросил:
   - Ну как, они уже ушли?
   - Да, садятся в машину, - сообщил Стедман.
   - Хорошо. Ну, сержант, - начал Киндерман, - валяйте, показывайте.
   Сержант молча  развернул  коричневую  ткань  и  показал  то,  что  в  ней
находилось: деревянный молоток для отбивания мяса. Сержант держал его  очень
осторожно, чтобы случайно не коснуться пальцами.
   Киндерман взглянул на молоток и объявил:
   - У моей жены почти такой же. Для шницелей. Только чуть поменьше.
   - Таким пользуются в ресторанах, - заметил Стедман. - Или в  столовых  на
предприятиях. Я сам видел такие на кухне в армии.
   Киндерман поднял глаза.
   - И такой штуковиной можно все это проделать? Стедман кивнул.
   - Пусть его возьмет Делира, - проинструктировал сержанта Киндерман. - А я
пойду взгляну на старушку.
   В  сторожке  на  лодочной  станции  было  тепло.  Поленья  вспыхивали   и
потрескивали в огромном камине,  выложенном  из  крупных  и  округлых  серых
булыжников, а вдоль стен, в специальных отсеках стояли легкие байдарки.
   - Пожалуйста, мэм,  назовите  свое  имя.  Старушка  сидела  у  камина  на
ободранном  диване,  обитом  желтой  искусственной  кожей,   рядом   с   ней
расположилась сотрудница полиции. Киндерман стоял перед  ними,  он  сопел  и
комкал поля своей шляпы. Казалось, старая женщина не  замечает  следователя,
ее сосредоточенный взгляд был устремлен Бог знает куда. Киндерман  изумленно
прищурился. Присев на стул рядом со старушкой, он бережно пристроил шляпу на
стопку видавших виды журналов - разорванных,  без  обложек,  забытых  здесь,
вероятно, во времена оны и сваленных на маленький деревянный  столик.  Шляпа
накрыла древнюю рекламу виски.
   - Вы не  могли  бы  назвать  свое  имя,  милая?  Ответа  не  последовало.
Киндерман  вопросительно  взглянул  на  сотрудницу  полиции.  Та  кивнула  и
объяснила:
   Она повторяет это бесконечно, кроме тех моментов, когда мы ее кормили.  И
даже тогда, когда я причесывала ее, - добавила она.
   Киндерман снова  взглянул  на  старушку.  Она  делала  какие-то  странные
ритмичные движения руками.
   И вдруг следователь увидел нечто такое, чего раньше почему-то не заметил.
На столике рядом с его шляпой лежала  маленькая  розовая  вещица.  Киндерман
поднял ее и прочитал  надпись:  ?Большие  Виргинские  водопады?.  Буква  ?н?
оказалась стертой.
   - Никак не могу найти вторую, - пояснила сотрудница полиции, - поэтому  я
не стала закалывать эту и отложила ее.
   - А она носит эти заколки?
   - Да.
   Следователь внутренне напрягся: с одной стороны, это было открытием, а  с
другой...  Заколки  приводили  его  в  замешательство.  Старушка  несомненно
являлась свидетельницей преступления. Но что  она  потеряла  на  пристани  в
такой час? Да еще на таком холоде? И совсем непонятно, с какой стати занесло
ее на пересохший канал?  Поначалу  Киндерман  решил  было,  что  она  просто
слабоумная и, скорее всего, выгуливала собаку. ?Собаку?  Да,  наверное,  пес
куда-то удрал, а она, пытаясь  его  найти,  заблудилась.  Тогда  становилось
понятным, почему она так плачет?. Поразмыслив над этим, Киндерман  пришел  к
страшному  выводу,  что  несчастная   женщина   своими   глазами   наблюдала
разыгравшуюся здесь трагедию,  и  от  этого  потеряла  рассудок,  во  всяком
случае, на некоторое время. Поэтому сейчас она не в состоянии отвечать ни на
какие вопросы.  Киндерман  ощущал  какую-то  смесь  жалости,  возбуждения  и
раздражения. Надо было во что бы то ни стало разговорить ее.
   - Мэм, не могли бы вы назвать свое имя? И снова молчание.  В  наступившей
тишине следователь наблюдал, как она опять и опять повторяет одни  и  те  же
пассы руками. Высоко в небе солнце выскользнуло, наконец, из облаков, и  его
приглушенные зимние лучи, как нежданная милость, коснулись ближайшего  окна.
Осветилось  и  лицо  старушки.  Казалось,  что  глаза  ее   наполнены   этим
божественным сиянием. Киндерман слегка подался вперед: ему вдруг почудилось,
что в движениях пожилой женщины, казалось бы  бессмысленных,  прослеживается
определенная ритмичность и очередность. Ноги старушки были плотно  сдвинуты,
она  последовательно  то  одной,  то  другой  рукой  совершала  движения  по
направлению к бедрам, затем рука взмывала высоко вверх над головой, и  после
нескольких коротких и резких толчков все повторялось снова.
   Киндерман некоторое время наблюдал за старушкой, потом поднялся со стула.
   - Пусть она побудет в приемной, Джордан, пока мы не установим личность.
   Сотрудница полиции кивнула.
   - Вы причесали ее, -  тепло  проговорил  Киндерман.  -  Это  очень  мило.
Останьтесь пока с ней.
   - Слушаюсь, сэр.
   Киндерман повернулся и вышел из сторожки. Проинструктировав своих  людей,
он поехал домой. Жил Киндерман  недалеко  от  Фоксхолл-роуд  в  небольшом  и
уютном коттеджике в стиле эпохи Тюдоров. Он переселился  сюда  из  городской
квартиры всего шесть лет назад по  настоянию  жены  и  называл  теперь  свое
жилище, расположенное на окраине, не иначе как ?деревней?.
   Киндерман вошел в дом и позвал:
   - Пончик, я уже дома. Это я, твой герой, инспектор Клюзо .
   Он повесил шляпу и пальто в крошечной прихожей на вешалку,  вырезанную  в
виде дерева, затем  отстегнул  кобуру  с  пистолетом  и  запер  ее  в  ящике
небольшого деревянного комода, стоящего рядом с вешалкой.
   - Мэри?
   Ответа не последовало. Почувствовав аромат только  что  сваренного  кофе,
Киндерман, тяжело ступая, направился в кухню. Джулия, его двадцатидвухлетняя
дочь, по всей вероятности, еще спала. Но где же Мэри? А Ширли, его теща?
   Все на кухне было выдержано в этаком колониальном  стиле.  Хмуро  оглядев
медные кастрюльки и многочисленную утварь, развешенную над старинной газовой
плитой, Киндерман попытался представить, что всем этим хламом набита не  его
кухня, а какая-нибудь ночлежка в Варшаве, в самом нищем районе. Он  медленно
подошел к столу.
   - Стол из клена, - вслух  пробормотал  он.  Находясь  в  одиночестве,  он
частенько разговаривал сам с собой. - Ну какой еврей отличит его от дуба или
ясеня? Конечно, никакой, это просто невозможно.
   И тут Киндерман заметил на столе записку. Он поднял ее и прочитал:
   "Дорогой мой Билли,
   Не обижайся, но когда нас сегодня  разбудил  телефонный  звонок,  матушка
настояла на том, чтобы мы  отправились  в  Ричмонд.  Наверное,  это  тебе  в
отместку. Поэтому я решила: чем скорее мы уедем,  тем  быстрее  управимся  и
вернемся. Она говорила, что все евреи на юге должны  держаться  друг  друга.
Кстати, кто у нас в Ричмонде?
   Как твои дела на работе? Интересно? С нетерпением жду твоих рассказов.  Я
приготовила на завтрак твое любимое блюдо - загляни в холодильник. Вернешься
ли ты к вечеру домой или, как всегда, отправишься  кататься  на  коньках  по
Потомаку вместе с Омаром Шарифом и Катрин Ден„в?
   Целую тебя, Мэри?.
   Ласковая улыбка осветила и согрела его лицо.  Положив  на  стол  записку,
Киндерман открыл холодильник и  обнаружил  там  на  блюде  сливочный  сырок,
помидоры, копченую лососину, маленький  маринованный  огурчик  и  миндальный
соус. Он зажарил пару тостов и, налив  кофе,  уселся  завтракать.  Слева  на
стуле следователь заметил свежий номер ?Вашингтон пост?. Еще раз взглянув на
еду, Киндерман вдруг обнаружил, что, хотя его желудок и пуст, он  не  сможет
проглотить ни кусочка. Аппетит безнадежно пропал.
   Он сидел и потягивал кофе. А потом  под