лись  ее успокоить, говорили,  что  тоже не  верим в  виновность
Гиви, дали ей воды. Марина сделала несколько глотков, ее зубы стучали о край
стакана...
     - Но  если  это так, - продолжала Марина, несколько успокоившись,  - то
сделайте что-нибудь. Докажите, что он невиновен. Подумайте,  вы же умные, вы
можете. Я прошу вас.
     Кажется,   она   считала,  что   алиби   -  это   любое  доказательство
невиновности.
     Марина посидела еще несколько минут и ушла.
     - Я  действительно  не  могу  поверить  в виновность  Гиви,  -  нарушил
молчание  Олег.  -  Он  мог  встретиться  с  Виктором, вспылить,  подраться,
наконец, если хочешь,  вызвать его на дуэль, как ни смешно это звучит в наше
время. Но он не мог его ударить в спину... Удар сзади? Нет, это не Гиви!
     - Но как это доказать? Как доказать?! - воскликнул я. - Марина влюблена
в Гиви,  ее слова никого  не убедят, а твои рассуждения о характере Гиви,  о
дуэли - подавно...
     Было уже поздно, Олег поднялся, чтобы идти к себе.
     Неожиданно появился Петрович.
     - Не спите, ребята? Так я и думая. Хочу с вами посоветоваться, - сказал
он, тяжело опускаясь на стул.
     - Плохо идут  дела у нас в лаборатории. Погиб человек, наш товарищ. Это
кого хочешь выбьет из колеи. А тут еще выясняется, что погиб он не случайно.
Вот и получилось  - работа стоит,  коллектив распался. Кто-то  с  недоверием
смотрит на Брегвадзе, кто-то на Листопада".
     - С Листопадом все прояснилось, - перебил я и рассказал то, что удалось
узнать в течение дня.
     -  Только непонятно, почему  Гиви,  зная, что Листопад  в  тот  день не
надевал ботинок с триконями, ничего об этом не сказал.
     Петрович задумался.
     -  Видишь ли,  Игорь, - сказал  он немного спустя.  - Слишком прямо  ты
судишь  о  людях.  Если  знаешь,  то  скажи... А  люди посложнее  будут.  Ты
сопоставляешь  факты,  время,  устанавливаешь, кто где был, кто  кого видел.
Короче - ты ведешь дознание. Может быть,  надо было громко сказать, что тебе
это поручено, но этого мы вовремя не  сделали. Брегвадзе считает, что ты сам
прыть проявляешь. Для пего  помочь  тебе - значит признать твою правоту. Вот
он и молчит.
     -  Так  мне  кажется,  -  добавил он  после небольшого  раздумья.  - Но
вернемся  к главному. Я лично уверен, что если Бойченко кто н столкнул,  так
только какой- нибудь чужак. Никто из наших этого сделать не мог. Думаю, и вы
со мной согласны.
     - Но что же вы предлагаете? - спросил Олег.
     - Положение  сложное. Конечно, хорошо  бы  доказать,  что  и  Брегвадзе
совершенно чист, но как  это сделать - подсказать не берусь. А в остальном -
с дознанием пора кончать. Что  могли - сделали. Теперь же надо в лаборатории
порядок  налаживать. Спрашиваете  как?  О  гибели  Бойченко  постараться  не
вспоминать. Со всеми, включая Брегвадзе,  восстановить нормальные отношения.
Учтите, он не виноват, никто не доказал  его вину. Хватит с этим. Надо делом
заниматься.  Вспомните,   как  было  раньше.   Работа  кипела.  Новые   идеи
предлагались. Спорили до хрипоты. А сейчас...  Нет,  с этим пора кончать.  И
вы, ребята, должны показать пример.
     Петрович  попрощался  и вышел. Его  неровные шаги  постепенно затихли в
конце коридора.
     - А как же Гиви? - почти одновременно сказали Олег и я.
     Действительно, все будут спать спокойно, а он - с тревогой ждать весны,
милиции,  следствия. Если сейчас, по горячим следам,  ничего не выяснить, то
что можно будет сделать через полгода?

ГЛАВА Х

     Рано утром налетел ураган. Дом содрогался и скрипел под ударами бешеных
порывов ветра. Временами  доносился грохот снежных лавин. Я проснулся. Опять
те же мысли. Виктор! Какая ужасная, бессмысленная смерть! Гиви? Как доказать
его невиновность? Как это сделать, прекратив разговоры о гибели Виктора в не
получая новой информации?
     Когда  я вышел к  завтраку,  почти все уже были  на  своих местах.  Мне
показалось, что климат лаборатории чуть-чуть  потеплел.  Возможно,  это было
следствием усилии  Б.  В. и Петровича.  Быть  может, разбушевавшаяся природа
сблизила  небольшую группу  людей, затерянных в  диких,  пустынных горах. За
столом шел  не очень оживленный,  но все же  общий разговор  об  ураганах на
Памире,  о снежных лавинах - словом, безобидный разговор о погоде. И это уже
было  достижением по  сравнению с предшествующими днями. Листопад, вероятно,
знал, что вопрос  о триконях на его ботинках теперь  для  всех  ясен. Обычно
молчаливый,  в  это утро  он  был оживлен  и  даже  пытался  шутить. Гиви же
по-прежнему был угрюм и мрачен.
     Тетя  Лиза подошла  к нему, придвинула перец. Потом принесла  из  кухни
кусок пирога, оставшийся со вчерашнего ужина, и положила на тарелку Гиви.
     - С вареньем. Попробуй, какой вкусный.
     Кажется, тетя Лиза подавала пример, как нужно себя вести.
     После  завтрака  я подошел к  Гиви  и спросил  об усилителе, который он
должен был отремонтировать.
     Трудно было рассчитывать на  вполне дружелюбный  разговор, но того, что
произошло, я не ожидал.
     Гиви покраснел, его глаза стали совсем круглыми, усы топорщились.
     - Тебе зачем  усилитель? Ты разве про усилители думаешь?  -  воскликнул
он,  все  более  повышая  голос  и  энергично жестикулируя.  -  Если  хочешь
спрашивать, где  я бил,  что дэлал, сразу говори.  Зачем  притворяешься?  Ты
угадал - это я, я, Гиви Брегвадзе, подкрался  к Бойченко сзади и ударил его!
Теперь ты доволен, да?
     Гиви  оттолкнул Олега, который во избежание худшего хотел встать  между
нами, и выскочил из столовой.
     Начало  вашего разговора  осталось незамеченным.  Но возбужденный голос
Гиви в жестикуляция привлекли к вам общее внимание. Последние слова "я, Гиви
Брегвадзе, подкрался к Бойченко сзади и ударил его" слышали все.
     - Выходит, товарищ признался, - нарушил молчание Харламов.
     Эти слова, неожиданно прозвучавшие среди  полной тишины, поразили всех,
как удар грома. Вера и Б.  В. недоуменно  переглядывались.  Петя смотрел  на
меня в ждал, что я скажу. Марина закрыла лицо руками.
     - Ничего он не  признался, -  громко  сказал Петрович, - понимать  надо
человека. Да  если  б  и признался, то надо  еще доказать, что  он и  впрямь
виноват.
     В этот  день из-за  урагана  Б.  В. запретил  выходить из  лаборатории.
Работы на Альфе и Бете были отменены, и я поплелся в свою комнату.
     Мои невеселые мысли были  прерваны  появлением Пети. Он  был возбужден,
глаза блестели, на щеках розовел румянец.
     - Игорь! Я придумал. Надо проверить след.
     - Какой след? Сколько дней прошло. Давно все следы снегом замело.
     -  Ты  не  повял. След на спине,  синяки. Ведь ты фотографировал.  Надо
посмотреть, подходит ботинок Гиви или нет.
     Я  представил  себе  все трудности.  Пленка  заперта  в  сейфе. Как  ее
получить?  Потом  надо   увеличить  изображение   до  натуральных  размеров,
раздобыть  ботинки  Гиви, сравнить... И тем не менее  это была  идея.  Идея,
которая имела хоть какую-то перспективу.
     Через несколько минут я был у Б. В.
     - Борис  Владимирович,  я,  кажется, недостаточно  тщательно  обработал
пленку  с фотографиями. Понимаете, волновался, торопился. Боюсь, что к весне
она станет  некачественной,  покроется  пятнами.  Хорошо бы  сейчас  сделать
увеличенные изображения. Тогда к нам не будет претензий.
     Я говорил нарочито спокойным, деловым тоном, стараясь  не  выдать своих
истинных планов.
     Б. В.  с сомнением посмотрел на меня, потом, после недолгого колебания,
все же пленку достал.
     - Только будьте предельно внимательны и аккуратны. Пленку вернете лично
мне.
     Вскоре  мы  с  Петей  заперлись  в  фотокомнате,  установили  на  столе
увеличитель и заложили в него пленку.
     - Включаем? - спросил я.
     - Чего тянешь, включай.
     Раздался   щелчок   тумблера,  и   перед   нами  появилось   негативное
изображение:  на  темном   фоне   группа   светлых  пятен.  Я  отрегулировал
фокусировку, начал менять увеличение. Изображение  росло и  сжималось, пятна
расходились  и сходились.  Как получить изображение в натуральную  величину?
Если б я звал, что эти пятна так важны, то, фотографируя, положил бы рядом с
ними линейку или хотя бы спичечную коробку.
     - Ничего не выйдет, - сказал я упавшим голосом, - нет масштаба.
     - Почему не выйдет? Постарайся.
     -  Пойми,  пятна  расплывчатые.  Меняя  увеличение,  я  могу  подогнать
изображение почти под любой ботинок.  Могу  под ботинок Гиви, могу  под твой
или свой.
     Вновь я был один в своей комнате в снова думал.
     Все неприятное, связанное с Гиви, концентрировалось вокруг двух отметок
времени:  в одиннадцать двадцать  он  вышел  из  лаборатории; в  одиннадцать
тридцать пять  кто-то столкнул Виктора. Где  находился Гиви  в течение этого
промежутка?
     - Ну, что ж, -  продолжал  я  думать. -  Как поступают  физики в  таких
случаях? Если  экспериментальные данные  приводят к сомнительным выводам, то
эти данные снова и снова проверяют. Значит, и мне надо перепроверить время.
     Одиннадцать двадцать - это было указано по  часам  Марины. Олег, как он
потом мне сказал, в тот момент также посмотрел на часы. Значит, это время не
вызывает сомнений.
     Необходимо, следовательно, проверить цифру - одиннадцать тридцать пять.
Это время показывали часы Виктора, остановившиеся, как  мы  решили, от удара
при падении.  А  что  если  часы,  испортившись при ударе, продолжали  идти,
например, минут десять и лишь потом остановились?
     В  часовых механизмах среди  нас разбирался  только Петрович.  Меня  он
понял с полуслова.
     - Сам думал об  этом.  Нет, у  Бойченко  часы  были высшего  класса,  с
противоударным механизмом. Если  такие часы портятся от  удара,  то, значит,
поломка серьезная, скажем, кончик оси  сломался, тогда они чуть покачаются и
станут. Десять минут они ходить не будут. Если сразу не стали, значит, будут
продолжать нормально ходить.
     Какая-то  смутная  мысль  родилась в моей голове. Она постепенно росла,
крепла, расталкивала другие соображения, выходила на первый план...
     - И долго они будут идти? - спросил я, хотя ответ мне был уже известен.
     - Долго ли? Пока завод не кончится, - ответил Петрович, пожав плечами.
     -  Но  послушайте,  Сергей  Петрович! Завод  мог кончиться ночью.  Часы
показывали одиннадцать  тридцать пять ночи! Мы нашли Виктора после полуночи.
Часы  могли  остановиться  за  час  до  нашего  прихода.  Как  я  раньше  не
сообразил?!  Эти  одиннадцать  тридцать  пять никакого  отношения к  моменту
гибели Виктора не имеют! Надо сейчас  же посмотреть,  сломаны часы  или нет,
надо их вскрыть...
     Я говорил  быстро, волнуясь, чувствуя, что появился  какой-то проблеск,
выход из тупика.
     - Погоди, не горячись. Говоришь,  ночью остановились? Кончался завод, и
остановились?
     Петрович растерянно  улыбнулся. Видимо,  ему  было неловко, что он  сам
упустил такую возможность.
     -  Но  вскрывать часы не  хотелось  бы,  -  продолжал он, - да и  Борис
Владимирович  не   разрешит.   Скажет,   что  трогать  нельзя,  вещественное
доказательство, весной, мол, приедут специалисты, тогда и разберутся.
     - Но, Петрович,  простите,  Сергей Петрович, ведь нельзя  оставлять  до
весны лабораторию в таком состоянии. Если часы Виктора спокойно шли почти до
полуночи, то с Гиви снимается самое тяжелое.
     - Кажется, есть выход, - сказал Петрович минуту спустя. Можно, конечно,
попробовать завести часы и посмотреть - пойдут ли? Но это не лучший  способ.
Во- первых,  могут сказать: "Зачем крутили завод? Почему  не оставили  часы,
как  они  были?". Во-вторых, пусть пойдут  часы. Что это докажет?  Когда они
остановились,  ночью или  днем? Не ясно.  Может, Виктор забыл  их  с  вечера
завести.  А  выход вот  такой: помнишь,  часы  Виктора  с календарем,  через
маленькое  окошечко  число  показывают.  Часовая  стрелка за сутки два  раза
проходит  циферблат, а число  меняется  только один раз  -  около двенадцати
ночи. Что если,  не вскрывая часов, чуть  двинуть стрелки? Сдвинется  число,
значит, наверняка часы  ночью  остановились.  Останется на месте  -  значит,
днем. Потом стрелки можно вернуть в старое положение.
     Я готов был расцеловать Петровича. Через несколько минут мы уже были  у
Б. В., и я, волнуясь и немного путаясь, изложил ему суть дела.
     Б. В. выслушал меня, нахмурив брови, с явно  недовольным  видом пытался
возражать, но в конце концов сдался. Он открыл сейф, достал часы. Мы подошли
к  окну.  Б.  В.  выдвинул головку часов и  начал медленно ее  поворачивать.
Минутная стрелка сдвинулась, а немного спустя дрогнуло - и сменилось число в
окошечке. Часы остановились ночью!  Никакого отношения  к  смерти Виктора их
показания не имели.
     - Не понимаю, как можно было забыть, что часы дважды в сутки показывают
одно и то же  время, -  сказал Б. В. -  Такая  элементарщина.  Откуда вообще
взялась идея определить момент гибели Бойченко по его часам?
     С совершенно невинным видом я заметил:
     - Но это же ваша идея, Борис Владимирович.
     Б.   В.   растерянно   посмотрел   на   меня,   потом   на   Петровича.
Воспользовавшись замешательством, я выскользнул из комнаты.
     После   "опыта"   с  часами   момент   гибели   Бойченко   вновь   стал
неопределенным.  Предположим,   что   преступление  произошло   примерно   в
одиннадцать двадцать пять.  Тогда никто не  сможет утверждать, что Гиви ждал
Виктора  на дороге. В это время он попросту спускался по  тропинке. Но  если
допустить, что Виктор погиб в одиннадцать тридцать пять  или, скажем, сорок,
то вновь возникает старый вопрос: где был  Брегвадзе, что он делал в течение
десяти - пятнадцати минут? Когда  же  погиб Виктор?.. Крик слышали несколько
человек. Неужели  никто не  взглянул  на часы?  Да, конечно, никто!  Чепуха!
Зачем смотреть на часы, когда слышишь крик человека?
     Вечером  я заглянул  в радиорубку. Петя был  за Своим любимым делом. Он
часами просиживал у приемника, почти непрерывно меняя настройку, переходя от
одного  диапазона  к  другому.  Поймать  какую-нибудь  дальнюю  экзотическую
станцию - вот что его прельщало!
     - Игорь, а я только что Бразилию поймал. Сначала музыка, а потом диктор
сказал, вроде "иси радио Бразивиль".
     - Наверное, Браззавиль. Это не Бразилия, это Конго, Африка.
     - Конго? Ты уверен?
     Петя взял со стола тетрадку и что-то в ней исправил.
     - Смотри, - сказал он,  протягивая тетрадь, - вчера вот Эквадор поймал.
Тут уж  без ошибок. Так  и  сказал диктор:  "Радио  Эквадор".  Вот,  смотри,
записано: Эквадор, частота - 7,24 мегагерц, время - 22 часа 48 минут. Тут уж
я не ошибся. Южная Америка, вот здорово!
     Я  с  любопытством  листал  тетрадь.  Каждая  страница  была  аккуратно
разграфлена  вертикальными линиями. Без труда можно  было установить, какого
числа, в какое время, на какой частоте Петя слушал ту или иную станцию.
     - Зачем ты такую бухгалтерию завел?
     - У  нас, у радистов, закон: как установил  с кем связь, так немедленно
все запиши: когда начал, когда кончил, частоту, словом - все подробности.
     - А  когда с Москвой  или Хорогом связываешься, тоже все записываешь? -
спросил я с интересом.
     - Конечно. Тут уж я обязан. Специальный журнал есть.
     - Покажи. Любопытно взглянуть.
     Петя протянул мне  журнал. Я  быстро перелистал страницы. В день гибели
Виктора сеанс связи  с  Москвой  начался  в одиннадцать  часов и кончился  в
одиннадцать тридцать три.
     Я смотрел на эту запись, не веря своим глазам. Петя слышал крик Виктора
минуты через  две  после окончания  сеанса. Значит  все-таки Виктор погиб  в
одиннадцать  тридцать  пять?! Неужели  круг замкнулся  и  все возвратилось к
исходному  положению?  Снова   проблема  Гиви.  Снова  вопрос:  где  он  был
двенадцать  минут? Я чувствовал себя  как человек, который попал  в глубокую
яму, пытался выкарабкаться, почти достиг края и снова свалился на дно.
     - По каким часам ты определил время окончания сеанса? Часы были верные?
Может быть, они спешили или отставали?
     Петя указал на большие  часы, которые стояли на шкафу  и весело тикали,
как бы посмеиваясь надо мной.
     - Часы правильные, я их каждый день по московскому радио проверяю.
     Делать было  нечего. Я вышел  из радиорубки, не зная,  что  предпринять
дальше.  Какое  удивительное совпадение!  Часы Бойченко остановились  ночью.
Между их  показанием и моментом его гибели никакой связи нет. И тем не менее
часы  показывают одиннадцать тридцать пять.  Неужели  они остановились ровно
через  двенадцать часов после падения,  с точностью до минуты?!  Нет, что-то
здесь не так. Я вернулся в радиорубку.
     - Петя, послушай,  ты действительно определил время окончания сеанса по
своим часам?
     - А  почему ты сомневаешься?  Ведь вы же сами установили,  что Бойченко
погиб в одиннадцать тридцать пять, а сеанс я закончил минуты за две до того,
как услышал крик. Вот и в журнале записано одиннадцать тридцать три.
     Что-то  неестественное  послышалось  в   голосе  Пети.   Я  внимательно
посмотрел на него.
     - Но тогда непонятно, почему ты никому не сказал о своей  записи?  Хотя
бы  тогда, когда мы еще не  выяснили, что ты столкнулся с Петровичем. Покажи
ты тогда журнал, и сразу было  бы  очевидно,  что  за две  минуты до  гибели
Бойченко ты находился в своей радиорубке?
     -  Мне  бы не поверили. Могли сказать, что  я  подогнал  время,  сделал
запись потом, вечером, на следующий день...
     - Что за чепуха! Ведь  ты всегда можешь связаться с Москвой и попросить
подтвердить твою запись. Раз есть правило вести журнал, то московский радист
также записал, когда кончил с тобой говорить. Не так ли?
     Петя молчал, растерянно поглаживая хохолок на затылке.
     -  Молчишь?  -  продолжал  я. - Тогда  слушай. Время  гибели  Виктора -
одиннадцать  тридцать  пять -  было  определено неверно,  произошла  ошибка.
Виктор погиб раньше.  Выходит,  что ты  кончил сеанс связи после  того,  как
услышал крик и побежал на дорогу. Как ты это объяснишь?
     "Виктор погиб раньше". Почему я так сказал? Не было никаких объективных
данных.  Но я не сомневался в невиновности Гиви, верил  ему. А  если так, то
крик  Виктора  раздался  через  минуту-другую после  ухода Гиви с Альфы.  Не
позже.
     - Ошибка?  - Петя был  явно смущен. - Ладно, Игорь, скажу по  честному,
все  как  было.  Я забыл тогда  записать время  окончания сеанса, понимаешь?
Принял  последнее  сообщение и попросил московского радиста  позвонить моим,
домой.  А  потом  и задумался -  вспомнил  мать, сестренку... Услышал  крик,
выбежал... Дальше все знаешь. Остался у  меня пропуск в журнале. Нельзя так:
это  -  нарушение.  Когда  вы  установили,  что  крик  Бойченко  раздался  в
одиннадцать  тридцать  пять,  я  отсчитал  две минуты и  написал  в  журнале
одиннадцать тридцать три. Виноват я, сам понимаю.
     Петя  стоял  красный  и  пристыженный,  как  школьник, которого педагог
уличил в  неблаговидном поступке. А я не мог сдержать радость. Разгадка была
близка. Я встал, подошел к смущенному парню, хлопнул его по плечу.
     -  Ладно,  подними  нос. Свяжись побыстрее с  Москвой  и запроси; когда
окончился тот сеанс.
     - Можно только завтра, в одиннадцать.
     - Ну, завтра, так завтра. И как узнаешь, сразу мне сообщи.
     На следующее утро время тянулось невероятно медленно. Я  сидел за своей
установкой на Альфе, делая вид, что готовлю опыт,  а в действительности чуть
ли  не  каждую  минуту поглядывал  на  часы.  Наконец  появился  Петя. Он  с
таинственным видом подошел ко мне и зашептал на ухо:
     - Одиннадцать двадцать. Москвич ручается. Точная запись в журнале.
     Я  почти  предугадывал  этот  ответ  и  все  же  почувствовал  огромное
облегчение, будто гора с плеч свалилась. Собрался с мыслями,  потом подозвал
Олега и Марину  и все им рассказал. Собственно, рассказывать было  не так уж
много: Виктор  погиб в од