бо начальство отлично знало, что  это  самый  ло-
яльный из лояльных будет оратор и трибун.
   Перед убытием на конференцию, как и положено, на судне было проведено
собрание, чтобы выработать почины, наказы делегату и соцобязательства  о
перевыполнении плана по разным показателям.
   Как и положено, нашлись  всякие  недостаточно  сознательные  элементы
(вроде нашего Копейкина или тети Ани) и обрушили на  делегата  необосно-
ванные претензии, бессмысленные жалобы и пошлые выпады в сторону высшего
морского начальства - в диапазоне от требования оплаты сверхурочных  ра-
бот в инпортах в инвалюте до отказа от обязательной подписки  на  газету
"Водный транспорт", потому что в этой газете про речников пишут  больше,
чем про моряков.
   Фомич тщательно фиксировал все отрицательные выпады  и  положительные
почины-обязательства. Затем систематизировал  зафиксированное:  на  одну
бумажку то, что можно будет говорить перед сверхначальством, а на другую
все то, что ни в коем случае говорить нельзя, если не хочешь сломать се-
бе шею и остаться на береговой мели навечно.
   Прибыв на конференцию, Фомич, как и положено, сдал в секретариат  бу-
мажку 1 1. А когда вылез на трибуну перед министром,  начальником  паро-
ходства и другими божествами, то случайно вытащил из кармана бумажку 1 2
и приступил к чтению. И сразу вся внешняя, окружающая в этот момент  Фо-
мича-чтеца реальность полностью перестала им замечаться и на  него  воз-
действовать. И трибун не заметил ни гробовой тишины, наступившей в  зале
конференции; ни редких, восхищенных смелостью оратора  кряхтений  других
смельчаков-либералов и нигилистов из задних рядов; ни остолбенело  выпу-
ченных (как у меня на мосту через Дунай) глаз начальника  пароходства  и
секретаря парткома; ни даже того, что министр в президиуме проснулся.
   Читая написанное, он, как я уже объяснял, никогда не вникал в смысл и
суть, никогда ничего не понимал из произносимого, ибо еще и вел борьбу с
челюстями. И потому он нес с трибуны истины жуткие, никакому  публичному
обсуждению не подлежащие; сумасшедший  смельчак,  решившись  говорить  о
них, должен был бы кричать, потрясать кулаками, негодовать. А  Фома  Фо-
мич, абсолютно уверенный в благонамеренности своего текста  1  1,  читал
его бесстрастно и монотонно, как дьяк по тысяча первому покойнику. И эта
спокойная и добро-торжественная интонация спасла Фомича. Он уверен  был,
что зачитывает товарищам начальникам о превышении его экипажем планов  и
увеличении подписки на газету "Водный транспорт"!
   А нес - про инвалютные сверхурочные!
   И только сняв очки и не дождавшись положенных по штату всякому высту-
пающему аплодисментов, повернулся к президиуму и что-то тревожное  начал
ощущать, ибо профессионально дальнозоркими глазами увидел, что начальник
пароходства сыплет себе в рот таблетки  (вероятно,  валидол)  из  полной
пригоршни, а секретарь парткома, сильно качаясь, идет за кулисы (вероят-
но, вешаться).
   Обличай он и ущучивай, высказывай претензии и фантастические требова-
ния разных Копейкиных в другом тоне - со страстями и негодованиями  -  и
песенка Фомы Фомича Фомичева была бы спета. Но  тут  случился  полнейший
хеппи энд.
   Министр встал и сказал, что он наконец-то понял, что приехал сюда  не
напрасно, что все предыдущие ораторы были только амебы, а капитан  Фуфы-
ричев - единственный человек, который по-настоящему болеет  за  дела  на
флоте. И что на месте начальника пароходства он,  министр,  отправил  бы
капитана Фуфайкина в Гренобль на международный спецтренажер для  судово-
дителей суперсухогрузов.
   Вот после этой истории Фомич не только прокатился в Париж на  поезде,
но и получил кличку Драйвер - за полнейшее бесстрашие. Правда, прокатил-
ся он в Гренобль и даже посетил Лувр уже в почти вовсе облыселом виде  -
волосы начали у него выпадать пучками еще на трибуне,  когда  он  увидел
качающегося секретаря парткома и разобрал на своей бумажке: "1 2".
   Между прочим, сохранял эту бумажку Фома Фомич, чтобы не  забыть,  кто
из его команды главный оппортунист и кто что на собрании наговорил  лиш-
него.
   Апогея облысения Фомич достиг в женском туалете,  куда  спрятался  от
окруживших его в перерыве восхищенных и потрясенных его бесстрашием пок-
лонников-нигилистов. Он заперся в женском туалете, ибо был  занят  мужс-
кой, и сидел там томительно долго, обдумывая случившееся и выщипывая  из
недавно приличной шевелюры остатки кудрей.
   Возле туалета собралась толпа  разъяренных  стенографисток  и  других
дам, которые ломились в дверь, но даже они, когда Фомич, наконец, из ту-
алета выскочил, не разорвали его в клочья - такое  уважение  и  почтение
вызвал у всех, даже у сухопутных женщин, героический трибун...
   В какой-то далекой степени Фомич напоминает мне иногда и  штабс-капи-
тана Максим Максимыча.
   Он легко сам говорит про себя: "Я, знаете, службист, всю жисть  служ-
бист. А как мне иначе было? Мамы да папы в Москве не имел. Лез, лез, лез
всю жизнь в ледяную гору, карабкался, значить, медленно, все сам, ничего
не отпускал, все через себя перепускал, в руках себя  держал,  и  ночные
бдения, и все такое  прочее,  и  власть  капитанскую  контролировал,  уж
будьте уверены, полностью. А теперь, значить, сам чую - вожжи-то  отпус-
каю, передоверять все больше другим, значить, начинаю, грести-то  больше
уж и не могу так, за всем сам следить... Другие мыслишки-то уже  мелька-
ют: как бы здоровьишка до пенсии хватило, и всякое такое, значить... Са-
ма-то власть на что она мне?.. Вот раньше на ветеранов равнялся, себя  в
сторонку, а ветеранам свой кусок отдашь - заслужили, мол, с почтением  к
им. Теперь вроде и сам ветеран, а, значить, не замечаю, чтоб  ко  мне  -
как я раньше-то к другим ветеранам. Отпихивают, и все... Мне вот, к при-
меру, только в пятьдесят восьмом комнату за фронт дали,  официальную,  а
всю войну отчухал. Ну, по правде если, у меня к тридцати годам  жилищный
вопрос решился, однако, значить, без ихней помощи, своими силами обеспе-
чился..."
   Но! В отличие от штабс-капитана Максим Максимыча, который никогда  ни
от какого дела или ответственности не отлынивал, капитан дальнего плава-
ния Фома Фомич отлынивать умеет замечательно.
   Ушастик рассказывал, как они угодили в приличный шторм в Северном мо-
ре, но все у них было нормально, и можно было спокойно следовать по наз-
начению. Однако Фомич, который Норвежских шхер боялся всю жизнь (и  сей-
час боится), залез за какой-то островок в шхерах  и  дал  в  пароходство
РДО: "Укрылся урагана Норвежских шхерах, отдал левый якорь,  ветер  про-
должает усиливаться. Что делать?" В ответ он получил от Шейха РДО корот-
кое, как бессмертные строки из рубаи Хайяма: "Отдайте правый".
   Когда нам выпадает сейчас самостоятельное плавание во льдах, Фома Фо-
мич теряет всякий покой и всеми силами, правдами и неправдами  старается
обратить внимание на свое бедственное  положение,  стать  где-нибудь  на
якорь и дождаться ледокола, или другого судна, или  каравана.  Когда  же
это происходит, то Фомич, угодив в руки ледокола, начинает всеми кривда-
ми из-под него выбираться, ибо плавание на дистанции в два кабельтова  и
"полным" ходом в тумане под началом ледокола куда тяжелее для  нервов  и
опаснее для судна (законы ледовых проводок - законы хирургии).
   Далее. Всю жизнь Фомичу казалось и кажется, что  не  его  вахта  была
легкая, хорошая, без всяких сложностей, а ему специально бог  и  гнусные
люди подсовывают плохую.
   Как-то ледокол вынужден был бросить на время караван и опрашивал  ка-
питанов судов об их ледовом опыте, чтобы выбрать и назначить старшего. И
в эфире произошел такой диалог:
   - "Механик Рыбачук"! Вы здесь плавали?
   - Нет, я лично здесь не плавал, но "Механик Рыбачук" плавал.
   - Механик плавал или ваше судно здесь плавало?
   - Да, судно плавало, а я лично здесь первый раз,  но  штурмана  здесь
работали...
   Фомич, слушая диалог, бормотал с глубоким презрением:
   - И охота ему, дураку, в начальники напрашиваться!  "Судно  плавало"!
Сказал бы, что не плавал сам, да и уклонился! А он: "Штурмана здесь  ра-
ботали"!..
   Но!
   Второй механик, тезка Пети Ниточкина, с которым  они  вместе  вводили
массы в нужное заблуждение при помощи наукобезобразной демагогии,  расс-
казал мне (с истинным уважением и почтением рассказал), как в  последнем
перед автоаварией рейсе Фомич проявил подлинно драйверские качества.
   В каком-то испанском порту экипаж североамериканского танкера  дерзко
бросил вызов экипажу "Державино", предложив сыграть в футбол.
   И не как угодно составить команды, а обязательно включить  капитанов,
старших механиков и по равному количеству женщин, если таковые существу-
ют на судах.
   И Фома Фомич дерзкий вызов принял, хотя американскому  капитану  было
на десять лет меньше. Ушастик взвыл, но драйвер приказал старшему  меха-
нику, значить, не разговаривать, а искать подходящие трусы и майку.
   Матч, говорит второй механик, был замечательный именно благодаря  Фо-
мичу. Главным форвардом американцев оказался их капитан, и Фомич взял на
себя "оставить его без мяча" - такое есть выражение  у  профессиональных
футболистов. Оно означает, что защитник должен сделать все  возможное  и
невозможное, чтобы самый бандитски-опасный форвард был обезврежен.
   И Фомич ихнего капиталистического капитана довел до истерики  (помни-
те: "ту драйв мед" означает еще "сводить с ума").
   При этом никаких внешне героических поступков он не совершал, на час-
ти не разрывался и не носился по испанскому полю метеором или матадором.
Он просто приклеился к американскому лидеру, как банный лист или  прили-
пала к акуле, и сопровождал  его  всюду,  куда  тот  пытался  от  Фомича
скрыться, но делал это на внутреннем, коротком радиусе.  Американец  со-
вершал стремительные рывки, метался с фланга на фланг с такой скоростью,
что просто исчезал из поля зрения болельщиков, а Фомич трусил рядом  не-
торопливой рысцой и, как только противник готовился принять мяч,  оказы-
вался тут как тут, и отвязаться от него американскому капитану оказалось
невозможно. И к концу игры американец выглядел полностью изможденным,  и
его усталость особенно бросалась в глаза, поскольку  рядом  трусил  све-
женький Фомич.
   - Если бы нашему капитану поручили опекать Пеле, -  закончил  рассказ
Петр Иванович, - он, как знаменитый Царев, и Пеле бы довел до  инфаркта!
Я вам точно говорю, Виктор Викторыч!
   Я спросил, кто из наших женщин играл и как все это получилось. Оказа-
лось, в американском экипаже на танкере была одна женщина - барменша.  И
этой барменше Соня на второй минуте вывихнула ногу, или руку, или  голо-
ву. Произошло это на первом  же  соприкосновении  футболисток.  Барменшу
эвакуировали, а нашим назначили пенальти, и только из-за этого неотрази-
мого пенальти наши и проиграли со счетом ноль - один. Пропустил  неотра-
зимый пенальти в наши ворота Иван Андриянович, ибо ни на что, кроме вра-
таря, годен не был. Но и как вратарь, представлял  собой,  по  выражению
Петра Ивановича, гайку без болта, то есть дырку от бублика.
   К слову, наш стармех, который и спровоцировал капитана взять  в  рейс
супругу, рассчитывая под этим соусом прихватить в Арктику и свою Марьюш-
ку, последнее время пристрастился в свободное  время  развлекать  первую
леди "Державино" игрой в "слова" и "морской бой".
   Ведь Галина Петровна от тоски и скуки уже готова в гости к тюленям  и
моржам сигануть без всяких спасательных поясов. И вот  отчаянный  футбо-
лист Фома Фомич Фомичев явно заревновал супругу к  гайке  без  болта.  И
каждые полчасика покидает мостик, даже при движении во льду, чтобы  слу-
чайно заглянуть в каюту к супруге.
   Фомич отчаянно ревнив. Ибо собственник.
   Прямо Сомс Форсайт, а не Фома Фомичев.
   Ну, о том, что любую самостоятельно и удачно проведенную в жизнь ини-
циативу или мысль своих помощников Фомич искренне и бесповоротно  припи-
сывает потом себе, и говорить нечего.
   Но!
   Как-то он:
   - Я всегда за справедливость и всегда все в глаза - привык так, приу-
чил себя. И самокритичен я. Помню, в тридцать два года надумал жениться.
И вот на женщин смотрю и думаю: эта не то, эта дама - не та...  А  потом
вдруг и озарился: а сам-то я? Сам я кто такой? Что за  ценность?  Пентюх
из-под Бологого!..
   И действительно умеет говорить в лоб неприятные вещи, и действительно
самокритичен, то есть сам понимает свою мелкость и недалекостъ, но он же
знает, что он хитер, и зверино-осторожен, и настойчив, и за все  это  он
себя высоко ценит: цыплят, значить, по осени... Он из тех клерков, кото-
рые высиживают без взлетов и падений, ровно и беспрекословно  высиживают
до губернаторов и пересиживают всех звезд и умников.
   Но!
   Фома Фомич не стал и фельдфебелем. Например, очень деликатно  и  пре-
дупредительно убирает голову, когда смотрит  кино  в  столовой  команды,
чтобы не заслонять экран какому-нибудь молоденькому мотористу.
   А на тактичный подкус Андрияныча в отношении ревности к  супруге  Фо-
мич, посасывая леденец и загадочно ухмыляясь, ответил:
   - Наша династия, Ваня, она, значить, еще поглубже всяких там царских.
Ты на мою королеву как следует погляди. Зад-то какой! Как у сухогруза на
двадцать тысяч тонн! Куда тебе до нее? Нет, Ваня, я  в  своей  династии,
значить, полностью уверен.
   И, действительно, людей он своим звериным чутьем чует и знает про них
многое. Он знает, что Дмитрий Александрович в западне и потому его можно
держать в струне даже и без всяких яких.
   Мне, например, Саныч не говорил, что у него тяжело больна жена.  Жену
надо два раза в день возить на какие-то дефицитные  уколы,  и  она,  как
женщине и положено, посчитала согласие мужа на арктический рейс бегством
от тяжелого и трудного в житейской жизни, закатила недельный припадок со
слезами и попытками отравления и всем прочим. А Саныч знал, что если  он
откажется от арктического рейса, то в кадрах  его  песенка  будет  спета
навсегда и не видать ему капитанства, а его супруге - хорошей квартиры в
новом доме и полного материального достатка и всего прочего, что следует
за капитанством.
   Так вот обо всем этом Фомич полностью информирован.  Он  даже  знает,
что у Степана Разина "узы Гименея" слабину дали еще лет двадцать  назад,
когда с койки по боевой тревоге соскакивал...
   А с чего я начал? С того, что Фомич зачитывал лоцию  Восточно-Сибирс-
кого моря по принудительной трансляции и я проснулся и представил  себе,
как он сейчас спустится в каюту и запишет в гроссбух мероприятие.
   Но!
   Фома Фомич явился ко мне. Узнал от доктора, что я приболел после воз-
душных путешествий в Тикси, и принес кусок жареного муксуна  -  гостинец
от Галины Петровны.
   Был Фомич в тулупе, и, раздеваясь, обнаружил в кармане тулупа очеред-
ной леденец. Я который раз передаю ему вместе с вахтой и  тулупом  такие
презенты. И он каждый раз удивляется находке и радуется ей:
   - Ваша конфетка? Нет? Съем ее, значить. А то на голодный живот курить
вредно. Вот я ее перед вахтой и первой сигареткой и употреблю,  конфетку
эту. Значить, чем бог послал закушу, а тогда уж закурю,  чтобы  не  так,
значить, вредно курить было...
   Явившись ко мне с муксуном, Фомич, порассуждав в отношении  конфетки,
вдруг довольно крепко выругался.
   - Чего это вы вспомнили? - спросил я.
   - Про науку, - объяснил он, усаживаясь у меня в ногах на койку. -  По
науке нынче размножение рыб зависит от птиц. Птица рыбу проглотит, а по-
том летит, и - кап! - из нее икринка и  вываливается  в  другой  водоем.
Раньше, значить, мальков завозили самолетами из моря в море. Но они  все
обратно эмигрируют на родину.
   И Фома Фомич опять выругался.
   Конечно, что греха таить, на флоте еще сильно  ругаются.  И  капитаны
ругаются, и восемнадцатилетние щенки. И, простите, я тоже к  этому  при-
вык. Но вот в последнее время начал ощущать смущение. Я еще не борюсь со
своим пороком, но уже понял необходимость борьбы.
   Хотя такой умный человек, как вице-губернатор Салтыков, заметил,  что
первым словом опытного русского администратора во  всех  случаях  должно
быть слово матерное.
   - Так вот я об чем, Викторыч, с тобой потолковать хотел, - сказал Фо-
ма Фомич, нервно посасывая леденец. - Дураком себя не считаю, и  образо-
вание кое-какое есть. Но вот чего не пойму, это как они с  л[cedilla]та,
с воздуха оправляются?
   - Это вы про кого?
   - А про живоглотов этих, чаек. Летит со Шпицбергена, ведьма, на Новую
Землю... Ведь честно если, оправиться по-малому и  нам-то,  мужикам,  на
ходу трудно, а как чайки-то на ходу гадють? Давно я об этом думаю.  Ведь
обязательно, ведьма, на видное место, на эмблему норовит. До того  химия
въедливая! Помню, матросом плавал, сколько раз от боцмана по  уху  схва-
тишь! Если ввечеру нагадят, к утру краску до металла проест. А он,  боц-
ман-дракон, тут как тут - по уху без всяких партсобраний, не то что нын-
че... А ты как, Викторыч, к этому вопросу подходишь?
   - Знаете, Фома Фомич, - сказал я, - мне  с  л[cedilla]та  трудно  уг-
наться за вашей мыслью, меня, честно говоря, больше ледовый прогноз  ин-
тересует. И еще. Что, Тимофеич вовсе рехнулся? Почему  он  за  карты  не
расписывается? Мне это дело надоело.
   - Я сам, гм, понимаю, что старпом  того...  Сам  я  люблю  подстрахо-
ваться. И молодых осмотрительности и осторожности учу, но старпом в дан-
ном вопросе... Утрясем, Викторыч, утрясем...
   - Мне кошмары сниться стали, - сказал я. - Покойники к чему снятся?
   - К деньгам, - авторитетно сказал Фомич. - Мне давеча тоже вроде  как
покойник снился. В Певеке аванс, наверное, получим - переведут из  паро-
ходства. Я им две радиограммы послал... А снилось, будто  я  в  сельской
местности. Человек идет, и вдруг копье летит и прямо - бац! - ему в спи-
ну! Он, значить, поворачивается, вижу, копье-то его насквозь прошибло  и
конец из груди торчком торчит. И вижу, что это, значить, Арнольд Тимофе-
ич. Он это нагибается, хвать камень и в меня! Потом по груди шарит  вок-
руг копья, но крови нет! - очень многозначительно  подчеркнул  Фомич.  -
Просыпаюсь, значить, и отмечаю, что крови не  видел.  Кровь-то  к  вовсе
плохому снится. Ну, думаю, все равно или у нас дырка будет, или Тимофеич
скоро помрет - одно из двух.
   О скорой смерти своего верного старпома Фома Фомич сказал безо всяких
эмоций. А концовка рассказа про сон оказалась неожиданной и  произнесена
была возбужденным и ненатуральным тоном:
   - А ведь чем еще меня чайки эти так раздражають?! Никаких икринок они
не переносят, просто рыбу жрут!
   Вот только тут я почувствовал, что у Фомича есть ко мне дело,  и  ка-
кое-то сложное, неприятное для него, и что он плетет чушь про птиц и во-
доемы от нервов и по привычке темнить и тянуть кота за хвост.
   - Перестаньте вы, Фома Фомич, про чаек, - сказал я. - В  этих  белос-
нежных птичек души потонувших моряков воплотились, а вы для них рыбы жа-
леете!
   Он встал, прошелся по каюте, нацепил очки, посмотрел бумажки на  мост
столе, потом поднял очки на лоб и сказал:
   - Вот вы их защищаете, а в Мурманске теперь только скользкого кальма-
ра купишь... - И продолжал грустно: - И это в самом центре  рыбной  про-
мышленности! А что про Бологое говорить? Там кильку-то последний раз  на
елке в золоченом, значить, виде наблюдали! А для меня это не просто  за-
кусь. Мне для жизни ее надо. Во всей династии нашей,  как,  помню,  рыбу
уважали. Вот деда, например, помню, Степана Николаевича,  так  он  любую
селедку с хвоста начинал и жабрами заканчивал. В костях-то самая  польза
для мозга. А ты, Викторыч, такую чушь насчет их душ порешь...
   Мне немного надоела эта сократовская беседа, и я  поклялся,  что  все
хвосты и все позвонки от селедки, которые мне до конца  рейса  положены,
буду с теплой симпатией отдавать Фоме Фомичу.
   Он отлично понял, что я понял, что  он  здесь  с  какой-то  серьезной
целью и что мне надоело ждать сути дела. И он вытащил бланк  радиогр