главных
морских дорог в океане, лечь там в дрейф и встречать Новый год без  лиш-
ней нервотрепки, и вдруг  -  Касабланка...  Так,  Марокко  так  Марокко.
Все-таки - к северу идти, в домашнем направлении... В ночь под Новый год
мой рулевой матрос так перепугался, что убежал с мостика! Честно говоря,
я тоже напугался: вдруг появилась в дожде и теплом тумане с левого борта
белесая и чуть светящаяся в ночном мраке полоса, уперлась нам  в  правый
борт в безмолвии и бескачании. Если бы не множество попутных и встречных
судов, то я бы решил, что мы нормально вылезаем на береговой  накатик  и
сейчас загремим брюхом по камням. А это, вероятно, были фосфоресцирующие
полосы пены, взбитые пролетевшим узким дождевым шквалом на штилевой ноч-
ной гладкой воде... Бр-р! Даже вспоминать противно...  Увидишь  такое  и
потом поверишь в летающие тарелки - что-то бесшумно-космическое  и  зау-
нывное. Недаром морские смерчи в  районе  Марокко  называют  "танцующими
джиннами"... Так. Были все-таки елка, флаги в столовой команды и дед Мо-
роз. На деда Мороза набросился наш корабельный пес Пижон - не узнал сво-
его в таком чудище, облаивал его с ненавистью, хотя всех  своих  узнавал
безошибочно среди десятков чужих где-нибудь на стоянке в порту. Так.  На
подходах к Касабланке сильный шторм, тяжелая качка, и мне довольно  тош-
но, так как я, пусть простит начальство, встретил  Новый  год  крепко...
Дальше... Что, и зачем, и  почему  "дальше"?..  Скособоченные  ураганным
прибоем молы гавани. Тесная гавань. Возле нашего "Александра Пушкина"  -
нос в нос итальянский суперлайнер "Микеланджело",  водоизмеше-ние  сорок
шесть тысяч тонн, модерные прозрачные трубы, специальный  собачник,  где
установлен фонарный натуральный столб, чтобы собачки туристов чувствова-
ли себя в привычной обстановке... На  "Пушкине"  полно  английских  ста-
рух... Старухи сидят в шезлонгах и дуют рашен водку через соломинки  под
сигареты, между ними ездит на детском велосипеде английский  воспитанный
мальчик, как Катька Фомича... Старухи часто режут дуба с перепоя... Реа-
нимация!!! "Поймите, не реаниматор я! Я обыкновенный судоводитель!"
   - Дмитрий Саныч! - заорал я.
   Он ракетой вылетел на крыло мостика.
   - На новый семидесятый год где был?
   - В Касабланке.
   - Так мы же знакомы!
   - Конечно, - совершенно спокойно сказал Дмитрий Александрович.
   - Да я измучился, вспоминая, где и что!
   - А вы бы у меня спросили. Рублев, не лезь на льдинку! Оставь ее сле-
ва!
   И почему я, действительно, у него не спросил? А бог знает  почему.  А
почему так долго его вспомнить не мог? А потому что плох был со  встречи
Нового года, и он мне  подлечиться  дал  -  бутылку  великолепного  шот-
ландского виски. Вот мне и отшибло память. А Саныч  из  деликатности  не
хотел напоминать.
   Какое облегчение испытываешь, когда вытащишь из зубов застрявшую  там
жилу!
   Все становится на места.
   Я даже вспоминаю, как перелезал с "Пушкина" на  "Невель"  (мы  стояли
борт к борту) с драгоценной бу-тылкой в кармане. Была уже ночь, и  "Пуш-
кин" и "Микеланджело" залились веселыми, новогодними огнями иллюминации,
а мой "Невель" зиял абсолютной чернотой без  палубного  освещения.  Даже
над трапом не горела люстра, и я чуть было с трапа не сверзился. И зару-
гался в полную мощь, опасаясь, естественно, более всего  за  целостность
виски в кармане, а не за шею. Во тьме схватил за руку третий штурман Же-
ня: "Молчи, Викторыч! Молчи, бога ради!" Оказывается, этот коварный хит-
рец вырубил огни специально, чтобы цикады убрались с нашего  скобаря  на
шикарные лайнеры - насекомые летят на свет. И они, действительно, понем-
ножку летели на иллюминацию.
   - Женя, пожалей туристов! - сентиментально попросил я.
   - А там не наши, - объяснил Женя. - Там сплошь британцы. Они  колони-
альные песни поют!
   И действительно, туристы пели грустную песню. Известно, что для того,
чтобы стать настоящим англи-чанином, то есть убежденным шовинистом, чуж-
дым всякой сентиментальности коммивояжером, сквернословом, но  человеком
честным, надо попасть в изгнание - так утверждает  Грэм  Грин  (а  может
быть, Пристли).
   В Касабланке англичане-туристы ощутили себя  изгнанниками.  И  запели
старинную песню: "Далеко, далеко на родном берегу,  помолитесь,  друзья,
за душу мою..."
   Певуньи-старушки печалились о былом мужестве первопроходцев,  колони-
заторов и моряков. В их душах взбалтывался коктейль из деятельного прош-
лого, бездельного настоящего и рашен водки.
   - А помните, о чем мы разговаривали, когда я к вам потом  пришел  чай
пить? - спросил Дмитрий Александрович посередине моря Лаптевых (на  жар-
гоне: "Море лаптей").
   - Помню. Только что померла старуха туристка. И вы намучились с  тру-
пом.
   - Это мелочи, - сказал Дмитрий Александрович. - Я другое запомнил. Вы
очень интересно про собак рассуждали. Тогда "Аполлон-двенадцать" недавно
только вернулся с Луны. Сели они еще спиной вниз, в оверкиль. И  вот  вы
переживали: будут теперь собаки и волки выть на луну или не будут? Пото-
му что мол, месяц теперь опошлен, и космос замызган, и влюбленным  смот-
реть на луну уже как бы бессмысленно, и что придется переписывать старые
сказки, где действует месяц, потому что оттуда американцы сперли камушек
и луна уже не луна, а черт знает что такое. Очень интересно вы рассужда-
ли.
   - Н-да, действительно, интересно... - согласился  я  на  этот  сомни-
тельный комплимент.
   ...Первым отвалил из Касабланки "Микеландже-ло"  -  двести  семьдесят
пять метров стали, каждый метр - образец изящества и элегантности... Да,
а все-таки жаль, что авиация прихлопнула эти прекрасные лайнеры!
   За "Микеланджело" отвалили в моря от борта "Пушкина" мы.  Отшвартовка
происходила под взглядами английских туристов. Пришлось нацеплять  форму
и вообще изображать морской театр - с архичеткостью  команд  и  лихостью
выборки тросов и т. д. И я тогда в какой-то степени вдруг понял,  что  у
неморяков существует особенный интерес к морякам, какой-то  завораживаю-
щий интерес. Англичане - морская нация, а лезли друг через друга,  чтобы
посмотреть на обыкновенную отшвартовку одного судна от другого...
   Через час после того, как Касабланка  -  фигурные  пальмы,  опутанные
цветущими растениями, кокетлиные  паранджи  женщин,  лукавые  и  веселые
женские глаза в прорезях паранджей, причудливые фонтаны и  пришедшая  из
пустыни поглазеть на водяное изобилие бродячая голь,  сувенирные  лавки,
ятаганы, пуфы, ковры, пушистые и ослепительные овечьи шкуры, кувшины,  и
т. д., и т. п. - осталась за кормой нашего скобаря, нас догнал и  перег-
нал "Пушкин", следуя попутным курсом - на Саутхемптон. Он  был  отчаянно
красив - в огнях, в пене, в брызгах, - он бы понравился Александру  Сер-
геевичу, и, пожалуй, Александр Сергеевич воскликнул  бы:  "Ай  да  "Пуш-
кин"!"
   2
   Щедрина открываю редко. Я и восхищаюсь  огромностью  и  постоянностью
его издевательского потенциала-запала, и скучаю по красоте, когда читаю.
Когда художник обозлен социальной действительностью до колик, он  спосо-
бен сохранить до конца чувство смешного (ибо это одна  из  инстинктивных
форм самозащиты и самоспасения), но теряет эстетическую  ариаднину  нить
искусства. Сам юмор, конечно, несет частицу красоты,  но  непроявленной,
растворенной в сложной смеси, как золото в морской воде. Душа же  просит
красоты с тем большей тоской, чем труднее обстоятельства.
   Помню, как долго не мог понять, чем настораживает  пейзаж  Голсуорси,
точный, с настроением, с ритмом близких и дальних планов,  отлично  сде-
ланный пейзаж. Кажется, теперь понял. Он пишет  не  вольную  природу,  а
подстриженные садовниками деревья частных  парков,  парковые,  сделанные
рабочими водоемы, розарии и ирисы вокруг сделанных декораторами  лужаек.
И чириканье садовых птиц...
   Нам изменили точку встречи с дальневосточными  ледоколами  к  северу.
Идем курсом восемьдесят пять. По-видимому, будем пробиваться  в  Восточ-
но-Сибирское море проливом Санникова.
   Да, как бы фанфаронски это ни звучало, но надо идти навстречу  жизни,
надо идти на нее грудью, подставлять себя под поток ледяной лавы. И тог-
да хотя бы на мгновение чувствуешь крепость в ногах.
   03.08. 18.00.
   Легли в дрейф среди голубой непорочности и тишины. Не верится, что  в
шести милях мрачный и тяжкий лед.
   Длинная и почти незаметная зыбь с запада перете-кает по морю Лаптевых
в чистейшей голубизне.
   Три усталых судна покорно и чутко кланяются при  каждом  его  вздохе,
как благоговейно кланялись наши языческие предки, когда  их  заносило  в
чуждые, но прекрасные миры.
   Тончайшим белым штрихом далекий лед отчеркивает голубые воды от голу-
бых, нежно вечереющих в покое небес.
   И, разжалованный из старших помощников шикарного лайнера, второй  по-
мощник лесовоза "Державино" чуть слышно пробормотал:
   - Мы у ворот Снежной королевы...
   Да, живет в его душе артистизм, и жаль, что судьба пронесла его  мимо
ВГИКа. Я использую момент всеобщей размягченности и спрашиваю:
   - И как вы вышли из положения с Соней?
   - А! Списал. Нашел повод и списал. Потом пере-горело.
   - А здесь как встретились?
   - Так она же ничего не знала. Мне в те времена грешить  никак  нельзя
было. И не только из моральных соображений. Особенный момент был,  когда
или вот-вот станешь капитаном, или не станешь никогда. Понимаете?
   - Да, - сказал я. - Момент этот характеризуется  поразительной  неус-
тойчивостью. Легчайший ветерок от локона судьбы способен  толкнуть  чашу
весов с тобой и твоим будущим в любую из сторон света.
   - Точнее все-таки сказать: в зенит или в надир.
   - Да, так точнее. В подобной позиции все время думаешь: "Как бы  чего
не вышло!" -  и  ведешь  себя  удивительно  миролюбиво,  и  послушно,  и
нравственно.
   - Именно так я веду себя и ныне, - сказал Дмит-рий Александрович. - Я
еще не потерял всех надежд. Не имею права терять.
   И стало ясно, откуда у него такая выдержка при общении со старпомом и
Фомичом, - его судьба в их руках. Они будут сочинять  послерейсовую  ха-
рактеристику, как он сочинял на сонь, маш, нин и роз.
   И вспомнились "Воровский", невозмутимый капитан-эстонец Каск. Он сох-
ранял полнейшее спокойствие не только в ураганах, но даже когда музыкан-
ты сфотографировали голенькую нашу уборщицу и пустили фото-"ню" по рукам
и глазам всего экипажа. Помню, Михаил Гансович вызвал  меня  и  приказал
расследовать дело. "Да, - сказал он. - Это не Бегущая по волнам.  Небось
сама попросила. А теперь музыканты ее шантажируют. Расследуйте.  Только,
пожалуйста, деликатно. И так плачет и переживает. Утешьте и ободрите".
   Когда он произнес "расследуйте", я уже собрался лезть в трубу  или  в
бутылку: я здесь не следователем работаю и прочее... А потом понял,  что
он думает не об официальных вещах, а жалеет девчонку и хочет помочь ей в
той дурацкой ситуации, куда ее занесло по глупости. Помню, как  засел  в
каюте, вытащил паспорта всей нашей женской составляющей - паспорта у ме-
ня хранились как у четвертого помощника, ибо мы без  заходов  в  инпорты
работали. И я искал паспорт "ню".
   И замелькали штампы прописок, мест рождения: город Дружковка  Донской
области... село Землянки Глобинского района Полтавской области... дерев-
ня Бушково... село Заудайка Игнинского района Черниговской области...  А
вот и литовка, татарка, украинка (26 листопада 1946 - это  родилась.  25
травня 1966 - уехала в Мурманск). Посмотришь, у иной  весь  паспорт  уже
синий от штампов прописок и работ, замужеств и разводов - а ей  двадцати
еще не исполнилось. И где ее уже на мотала судьба. И сжалось нечто в ду-
ше. Вот они качаются там, внизу, под сталью палуб, посуду моют, картошку
чистят, погоду заговаривают, чтобы ветер стих и  вечером  танцы  состоя-
лись, мечтают на танцах богатого рыбачка подцепить, еще разок замуж выс-
кочить... Как в них залезть, в их души простые? Как об их  жизни  правду
узнать, написать? И ясно тогда вдруг почувствовал, что это не проще, не-
жели о проблеме времени и  пространства.  Попробуй  представь  провинци-
альные исполкомы и военкоматы, сельсоветы и больницы, милиции и  домоуп-
равления, штампы которых украшают паспорта уборщиц, корневщиц, горничных
и дневальных... Помню, оторопь вдруг взяла от четкого сознания, что  ни-
когда не сможешь описать художественно обыкновенную, каждодневную жизнь;
не сможешь украсить поэзией вывеску отделения милиции в городе  Дружков-
ка. Помню, смотрел на штампы о разводах в девятнадцать лет, видел за ли-
ловым кругом больницы, аборты, измены разные и обыкновенный разврат.  Но
там ведь и радости, и запи-си детишек, и подвенечные платья, и  графские
дворцы бракосочетаний. И как все это написать, в это вникнуть,  выяснить
хотя бы одно - что девчонок мотает по белу свету, заносит в Мурманск  на
теплоход "Вацлав Воровский"?
   И вот восемь лет прошло, а ни во что я не вник, ни-чего толком не уз-
нал, кроме тонкой пленки поверхности жизни. Да, велика и безнадежно глу-
бока Россия - шестой океан планеты. Тяжело разобраться...
   Пролежали в дрейфе у кромки льдов до шести утра.
   Начальство Восточного сектора вводить нас в сплошные  ледяные  прост-
ранства не решилось. Приказ идти на Тикси и ждать там у моря погоды.
   В сборнике "Судьбы романа" на двухстах восьми страницах ни разу  пока
не произносились слова "красота", "наслаждение от чтения романа", "эсте-
тическое впечатление"... Авторы сами не замечают, что, защищая роман  от
неведомых угроз, они смотрят на все глазами психологов или социологов, а
не художников. Если в романе Роб-Грийе или Саррот есть  красота  и  если
появляется желание возможно дольше находиться в мире героев или  автора,
то и все в порядке.
   Но от "нового романа" (если я что-то про него чув-ствую) нельзя  ожи-
дать эстетического переживания. Тогда для чего утилитарные анализы  про-
изводить?
   Иногда мне хочется читать философию, иногда заниматься ею, читая  ро-
ман. Я наслаждаюсь, например, Фришем или Базеном. Но я не люблю покойни-
ков и никогда не испытывал желания общаться с покойниками. Из этого сле-
дует, что современный роман не покойник. Тогда почему по нему  плачут  и
голосят на миллионах страниц? И голосят умные, блестящие  люди!  Что  из
этого следует?
   Что я туповат.
   Как монотонно из века в век идет спор о синтезе и анализе, и о смерти
поэтического духа человечества, и о способах его реанимации!
   Еще полтора века назад Бейль  писал:  "Поэтический  дух  человечества
умер, в мир пришел гений анализа. Я глубоко  убежден,  что  единственное
противоядие, которое может заставить читателя забыть о вечном "я", кото-
рое автор описывает, это полная искренность".
   Так что Феллини не открывает никаких америк, когда заявляет, что даже
в том случае, если бы ему предложили поставить фильм о рыбе, то он  сде-
лал бы его автобиографическим.
   А критики уже поднимают тревогу о том, что взаимопроникновение  мему-
арной и художественной условности зашло так далеко, что мемуарист, лице-
дей такой, не перестает чувствовать себя в первую очередь писателем. Так
же и в автобиографиях. Например, вспоминают критики, Всеволод Иванов - а
он, от себя замечу, серьезный был в литературе мужчина,  не  склонный  к
анекдотам и партизанским наскокам на литературу, - так вот он  несколько
раз писал... новую автобиографию, непохожую на предыдущую. И на вопросы,
почему он так поступает, сбивая с толку настоящих и будущих исследовате-
лей, отвечал: "Я же писатель. Мне скучно повторять одно и то же". И кри-
тики со вздохом вынуждены признавать, что прошлое всегда остается  одним
и тем же, но вспоминается оно всегда по-разному.

   АРКТИЧЕСКАЯ "КАМАРИНСКАЯ"
   Очередной раз в Певек приплыли без приключений, но там плотно  засто-
порились.
   "08.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   09.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   10.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   11.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   12.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   13.О9. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   14.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки.
   15.09. 19.17. Несмотря на ранее установленную очередность, т/х  "Про-
копий Галушин" был поставлен к причалу впереди нас.  Диспетчер  не  смог
объяснить причину нарушения очередности и отказался связать  капитана  с
главным диспетчером для решения возникшей ситуации".
   Невыносимость стояночной мути. Бесцельная бездеятельность.
   Сутки за сутками. А ведь это дни нашей единственной жизни. И они  ле-
тят псу под хвост.
   Обнаружились семь номеров "Октября". Ощущение от чтения такое же мут-
ное, как и от стоянки в ожидании причала и разгрузки на краю земли в Пе-
веке.
   Плавают за бортом взад-вперед грязные льдины. Слабый шум от них - как
будто кто-то безнадежно усталый из последних сил  наваливается  на  вес-
ла...
   На Чукотском берегу такая мразь жизни, пьянство, очереди за вялым пи-
вом и гнилыми папиросами, что и носа туда нет охоты высовывать.
   А среди человеков встречаются, как и везде, самоцветы.
   Эти самоцветы добывают где-то здесь, в вечной мерзлоте,  обыкновенное
золото.
   Угодили в гости к горнякам.
   И один из инженеров - Леонид Мурафа - подарил нам стихотворение,  ко-
торое так и назвал: "Песня в подарок друзьям".
   Жарою летней дышит  Ленинград,  Нагреты  докрасна  дворцов  ограды...
Взять курс в прохладу Арктики вы рады Не ради денег, премий и наград.
   Вам плавать за границу надоело - Там нищета, там правит капитал,  Там
души продают за тот металл, Который тут предметом плана стал.
   Вам надоел валютный звон в кармане, И подставляет "Колымлес" бока Под
звонкие удары льда, пока Джо Конрад не опишет все в романе...
   "16.09. На якоре в ожидании причала и разгрузки".
   Эх, как Русь любит быструю езду на тройках и очереди!
   Из спецпсихпособия: "Ностальгия - тоска по родине,  дому  -  является
крайним проявлением заболевания. Замечено, что моряки, которые  чувстви-
тельны к монотонности, как правило, неуживчивы в семьях, трудны во взаи-
моотношениях в коллективе, - это так называемые экстраверты, стремящиеся
к активному контакту с внешним миром. В условиях же отрыва от  привычных
раздражителей они-то и страдают прежде всего. Интраверты, привыкшие  пе-
реносить тяготы и невзгоды в себе и редко делящиеся мыслями с окружающи-
ми, а порой и с друзьями, легче переносят длительные рейсы".
   А куда я-то отношусь?
   Понятия не имею.
   В середине чукотской стоянки пережил душевное потрясение, ибо утратил
необходимые для нормального существования вещи.
   Сюда входили:
   1. Пилотка подводника с замазанными черной краской кантами. Не  расс-
тавался с пилоткой пятнадцать лет - талисман, сгусток морского суеверия,
материализованная уже в книгах легенда, чрезвычайно удобная для работы в
море штука, - не срывает никакими ветрами, клапана  опускаются,  надежно
прикрывая уши; придает мужчине лихой, непривычный для  торгового  моряка
вид, хранит башку мужчины от ударов о всевозможное судовое железо.
   2. Ботинки сорокового размера.
   Эти музейные вещи напялили на капитанчика,  размер  ботинок  которого
был сорок пятый.
   Вы спросите, как возможно напялить сороковой на  ногу  сорок  пятого?
Ответ получите, если останетесь ночевать  на  пароходе  у  вовсе  нового
дружка в порту Певек.
   Короче говоря, когда я собрался возвращаться на родное судно, то  об-
наружил странный люфт в ботинках. Мои миниатюрные, аристократические но-
ги болтались в ботинках, как в спасательных вельботах.
   А собственные вещички тем временем уплыли на Колыму!
   18.09. Выгрузка. У заместителя начальника  причала  Совенко  возникли
претензии к состоянию пломб на лазах трюмов, где находятся спирто-водоч-
ные изделия. Вызваны представители ОБХСС, милиции и начальник коммерчес-
кого отдела порта, которые в присутствии судовой администрации осмотрели
пломбы на трюмах. Установлено следующее: пломбы  повешены  с  нарушение