Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Детектив
      Бородин Леонид. Женщина и море -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -
Леонид Бородин /Женщина в море/ Море действует на меня атеистически, и с этим ничего не поделаешь. Мне не нравится такое воздей- ствие, мне бы хотелось обратного, мне бы хотелось. чтобы в душе рождался восторг - источник возвы- шенных чувств, или на худший случай ужас - так тоже душа бывает ближе к божественному вдохнове- нию, но ничего подобного; в душе моей тоска, близ- кая к цинизму, самому бесплодному состоянию чувств, и я в отчаянии от безуспешности настроить себя хотя бы на романтический лад, в том был бы прок, но нет прока от моего добросовестного созерца- ния моря, и я холодно говорю себе, что вот ее сколько, этой мертвой стихии, из которой, по моему воображению, никак не может родиться Афродита, а тридцать три богатыря и триста богатырей могут утонуть, исчезнуть в ней, но никак не возникнуть из нее. Чудовище, задушившее Лаокоона с сыновьями,- вот это уже ближе к моему воображению. Из этой, тупо хлещущей о берег материи может возникнуть, явиться какой-нибудь ихтиозавр или циклоп, то есть непременно нечто чудовищное по форме и нелепое по содержанию, поскольку нелепо само существование столь огромной однородной массы материи, имити- рующей бытие, а в действительности имеющей быть всего лишь средой обитания для кого-то, кто мог бы при других условиях быть чем-то иным, возможно, При всем том, странно! я не боюсь моря, я его совершенно не боюсь. Увы, я очень немолод, если не сказать печальнее, да, я немолод, и у меня нет ни сил, ни времени на искушения, коими полны мои чувства, когда смотрю на море. Слишком поздно свела меня судьба с морем, даже не свела, а так, провела около . . . С пирса я кидаюсь в волны, плыву под водой, выныриваю, выплевываю горько-соленую воду, рас- кидываю руки и лежу на воде, а волны что-то проде- лывают со мной: голова - ноги, голова - ноги, но я не могу утонуть, я не верю, что могу утонуть; пусть не омулевую бочку, пусть что-нибудь посущественней, и я пошел бы от берега в самое сердце, в самое нутро, в безграничную бессмыслицу этого неземного бытия. чтобы вокруг меня был круг, а я в центре круга. и пусть бы оно убивало меня, оно, море, убивало бы, а я не умирал... Я боюсь змей и вздрагиваю от паука на подушке. но чем выше волны, тем наглее я чувствую себя по и отношению к морю, этому вековому, профессиональ- ному убийце, а наглость моя - это нечто ответное на вызов стихии, и вдруг понимаю я всех моряков и мо- репроходцев и догадываюсь, что, кроме жажды новых земель и прочих реальных оснований, руководило ими еще и чувство дерзости, которое от гордости и совер- шенно без Бога. Это потом опытом постигается страх, и как всякий страх перед смертью, морской страх справедливо апеллирует к Богу, и тогда, лишь тогда запускается в глубины Посейдон... Вот оно плещется у моих ног, пенится, вздыблива- ется, расползается, но все это лишь имитация бы- тия. Море столь же безынициативно, как скала, как камень, как самый ничтожный камешек на дне. Ветер треплет водную стихию, как хочет или как может, в сущности, это все равно, что пинать ногами дохлую кошку... Но отчего же печаль, когда пытаешься считать волны, сравнивать их или берешь в руки обкатанный волнами камень и представляешь ту глы- бу времени, что понадобилась для его обкатки? Я, говорящий это, пишущий это, вот таким обра- зом думающий, сопоставляющий себя, искорку нич- тожную, с вечностью этой колыхающейся мертвечи- мы, разве могу я не оскорбиться несправедливостью, что хлещет меня по глазам, иглой вонзается в сердце, обесценивая самое ценное во мне - мою мысль! Море действует на меня атеистически, а я хочу сопротивляться его воздействию, я говорю, что вре- мя - это только мне присущая категория, я гово- рю, что время - это способ существования мысли, только мысли, но не материи, у материи вообще нет существования, ибо материя не субстанция, а функ- ция, как, к примеру, движение моей руки не суще- ствует само по себе, это лишь функция руки... Про- должая думать таким образом, я готов стать обьек- тивным идеалистом, субъективным идеалистом, геге- льянцем, берклианцем, самым последним солипси- стом, пусть даже обзовут меня еще страшнее и непо- нятнее, на все готов, лишь бы не унижаться перед мертвечиной, которая переживет и меня, и мою мысль, и мысли всех мыслящих и мысливших, если признать за материей существование. Не признаю! Да здравствует мир как комплекс моих ощущений! Да здравствует вторичность материи и первичность меня! Раскаленный шар опускается в воду, но возмуще- ния стихии не происходит; красный от накала шар касается моря и затем начинает медленно погружать- ся в него, и я знаю, догадываюсь: шар не бесчувствен к погружению... В нескольких шагах от меня в воду входит женщи- на, .в закатных отблесках она почти красная, а мед- ная, это уж точно. Вот ее ноги коснулись воды, и губы чуть дрогнули; каждый мужчина знает это движение женских губ, оно- пробуждение... Вода чуть выше колен, сладострастная улыбка рождается на лице женщины, она играет с соблазном в поддав- ки... Вода выше, все тело ее сладко напрягается, мне стыдно и неприятно смотреть на нее, но совсем невоз- можно отвернуться, я присутствую при извраще- нии- живое совокупляется с мертвым... На лице женщины блаженство, для нее сейчас в мире только она и море, даже я, всего лишь в нескольких метрах болтающийся на воде и подсматривающий ее страсть, я для нее не существую как живой, я для нее не свидетель. Вода коснулась груди, взметнулись руки, упали за голову, глаза закрыты, на лице истома... Кошка! Это я кричу-шепчу в злобе и ныряю под воду, глубоко, к самому дну, и, запрокинув голову, вижу проплывающей надо мной ту, что только что отдалась морю... Обычные плавательные движения рук и ног со дна кажутся продолжением ее чувств, что были мной подсмотрены. Они непристойны... Мне бы испугать ее, дернуть за ногу... Не забывайтесь, гражданка, ведите себя прилично в общественном месте! Но мне не двадцать, и за то, что она напомнила мне о моих недвадцати, я ненавижу ее, я всплываю и уплываю, не оборачиваясь. Раскаленный шар еще не исчез под водой, но уже исчезает, раскатывая в той стороне воистину ита- льянское небо. В России такого неба не бывает. Я видел подобное в заграничных фильмах и не верил в подлинность. Теперь верю. Но это не наше небо, хотя оно и прекрасно, потому что всегда жить под таким небом невозможно, под таким небом можно отдыхать, но можно ли работать, когда над тобой ослепительная и изнурительная голубизна да еще с сотнями оттенков? Шар почти погружен, лишь кусок каленой оболочки еще держится на поверхности моря, мгновение, и я уже не вижу его, но не вижу и женщины. Она только что была рядом, впрочем, рядом был я, а она была в море, там я ее и нахожу. Она далеко. Она вызывающе далеко. Я вижу ее головку, и эта головка удаляется от меня и от берега. Никаких плаватель- ных движений, море само несет ее куда-то, куда ему нужно, нужно морю и ей. Они в греховном сговоре. В конце концов это их личное дело. Но я встревожен, ведь она уже за буем, а это вызов. Мне же и в голову не пришло плыть так далеко. Женщина бросает вызов мне, еще в эпоху культа личности переплывшего Ан- гару, во времена волюнтаризма перемахнувшего через Лену в районе Усть-Кута... Правда, в годы застоя рек я не переплывал. Я в основном переезжал их в ваго- нах без окон, когда по изменившемуся эху колесного перестука догадываешься, что поезд идет по мосту, и пытаешься представить... впрочем, речь не об этом, а о том, что, хотя мне уже далеко не двадцать, но я все же не могу позволить какой-то греховоднице переплюнуть меня в смелости и потому плыву, снача- ла довольно быстро, затем медленно, потом совсем медленно, но все же заметно приближаясь к косматой головке, качающейся на волнах уже не зеленовато- голубых, как час назад, но серых и будто бы даже хмурых. Здесь, на юге, темнота наступает мгновенно, и я догадываюсь, что женщина надеется вернуться на берег потемну, чтобы никто ее не осудил, ведь берег опустеет к тому времени. Мне противно быть свидетелем, и все же я настигаю ее, она уже в десят- ке метров и не видит меня, не подозревает о моем существовании так близко... Вот она вскидывает руки нервно и сладострастно и погружается в воду полно- стью, даже руки исчезают. Ее нет долго, так долго, словно ее вообще не было. Как ни хочется проделать то же самое, воздерживаюсь, потому что устал, а она не устала, ее вес еще нет. И вдруг она выныривает совсем рядом, я ведь не стоял на месте, я плыл. Она не выныривает, а выпрыгивает чуть ли не по грудь, колотит по воде руками и хрипит дико неприлично, и погружается снова, и снова выбрасывается на вол- ну, кашляя и захлебываясь. Изумленный, но еще не потрясенный, я констатирую, что она, эта женщина, всего-навсего... тонет... Только этого мне не хватало, шепчу. Я попал в ловушку, спасти я ее не смогу, я не умею, она утопит меня, истеричка. Но и не спасать я не могу, я же рядом, совсем рядом, в двух взмахах рук, не спасти утопающего в такой близости от него равносильно убийству. Ее голова уже не курчавая, волосы прилипли к голове, теперь эта голова не похо- жа на женскую, и вес мои надежды на то, что волосы ее густы и крепки. Волна подбрасывает меня вверх, ее швыряет вниз, с высоты волны я протягиваю руку, хватаю или хватаюсь за мокрые волосы и в се- кунду этого действия успеваю с удоволетворением отметить, что волосы хороши, их даже можно на пол- оборота намотать на руку. Что-то происходит с наши- ми телами, рука моя странно выворачивается, лицо женщины в сантиметрах от моего. Она кашляет мне в глаза, и отчетливый запах винного перегара приво- дит меня в короткий шок. Так она просто пьяна! Судя по густоте перегара, по степени его омерзитель- ности, она заглотнула канистру коньяка или самогона с золотым корнем. "Козел!"- кричит она мне в лицо, бьет меня по лицу, точнее, по лбу так сильно, что я сам на мгнове- ние погружаюсь и успеваю нахлебаться морской соли, при том, конечно же, выпускаю из рук ее волосы. Я выныриваю, она погружается. Ее ноги в судорогах погружения стукаются о мои, я брезгливо отталки- ваюсь, но волна накидывает меня, и я ощущаю, что теперь сам почти топчусь на ней, тут же нога моя оказывается в хватке, я успеваю нырнуть сам и всплыть вместе с ней, уже утратившей разум, уже полуутопленницей. Но истерика или агония ее созна- ния продолжается, и она снова отталкивается от меня, только я теперь умнее, я же все понял, она - самоубийца. Волосы на затылке прочно в моей руке, рука вытянута, я выворачиваю ей голову подбород- ком к небу и, слава Богу, держусь сам на плаву. Такое возможно только на морс, в пресной воде нам обоим уже был бы конец... Она молотит руками по воде, хрипит, кажется, что горло ее вот-вот разорвется от дикого хрипа-кашля. "Что дальше?" - пытаюсь сообразить. До берега метров триста. Я недавно на море, но уже заметил: к берегу плыть всегда труднее. С ней мне не доплыть, мне с ней даже на плаву долго не продержаться. Я, конечно, не утону, я отпущу ее, прежде чем начну тонуть, я предчувствую, что поступлю так в опреде- ленный момент, когда мой личный инстинкт самосох- ранения заявит о себе. Становится тошно. "Пьяная шлюха!" - кричу несколько раз и, ка- жется, даже матерюсь. Отчаяния, однако же, испытать не успеваю. Я вижу моторку, шлепающую днищем по волнам, стремительно приближающуюся, слишком стреми- тельно. Боясь быть раздавленным, отпускаю женщи- ну и подаюсь в сторону... В лодке на меня нападет дрожь, стучу зубами, трясусь и стараюсь не смотреть, как два здоровенных парня мнут грудь утопленницы-самоубийцы, как она хрипит и плюется, стараюсь не смотреть, но вижу, потом*' что не могу отвернуться, все мое тело в судо- рожной тряске. О чем-то меня спрашивают, что-то отвечаю, но как только лодка втыкается в прибреж- ную гальку, выпрыгиваю и бегу к своей одежде. Не хватало, чтоб ее украли. Но, слава Богу, одежда на месте. . . Я согреваюсь резкими движениями. Я остаюсь у моря, уже почти невидимого, темнота сползла с гор и растворила в себе побережье, фонари бессильны против тьмы, их свет уныл, словно они понимают мизерность своих возможностей, лишь отблески их мечутся по хребтам волн, но сами волны теперь только в звуке, а звук отчетлив и требователен. Невидимое море умело имитирует существование. В сознание просятся штампы, дескать, некое чудище. ухающее и ахающее в темноте... но банальности толь- ко просятся на язык, к реализации же я их не допускаю и упрямо говорю себе, что и в темноте можно пинать дохлую кошку, а кому-то постороннему померещится нечто живое и мечущееся. Мертвечина, повторяю. Эта мертвечина недавно едва не убила меня и женщину, о которой я поначалу подумал совсем неверно. А женщина, кажется, красива. Не могу вспомнить лица, помню лишь судороги, гримасы, а все же дума- ется почему-то, что она красива, но красота эта должна быть порочной, существует же такое - штамп порочности на идеальной форме. Он, этот штамп, или след иногда неуловим, неопределим, но никакой косметикой его не скрыть... А впрочем, ну ее! Она осложнила мое и без того сложное отношение к морю, а только оно интересует меня сегодня. я должен определиться, я должен успокоиться, мне не нравится, что море меня волнует, ведь я заранее сказал себе, что не удивлюсь ему, потому что уди- вляться морю банально. Ему все удивляются. а истины не бывает у всех,- таким вот образом моя гордыня сражается за мою индивидуальность, при этом проигрывая много чаще, чем выигрывая. И вообще я раздражен. Причина раздражения - женщина в море. Невозможно перечеркнуть тот факт, что она собиралась умереть, а из неперечеркнутого факта следует, что в море я столкнулся с драмой, что больше всех моих собственных драм, а жизнь мне их подкидывала изрядно, но ни одна из них не поставила меня на грань жизни и смерти, и если иногда и поду- мывал о том, чтобы уйти, то уход этот мыслился лишь неким театральным действом, и потому не мог служить побуждением к действию. Всякий человек пуще прочего уважает свои траге- дии, от них ведет отсчет жизненного опыта, ими возвышается над окружением, которое видится через призму беды более благополучным и соответственно достойным панибратского снисхождения. Но сознательный выбор смерти - против этого не попрешь, но споткнешься в растерянности и снимешь шляпу в благоговении и почтительности. А решиться умереть в море, вот так, как она, медленно войти в него и отдаться ему, и раствориться в нем, и в тот момент, когда над головой распластыва- ется итальянское небо, когда багровый диск солнца, как в колыбель, опускается в море, когда оно, море, почти в истоме, когда только и можно понять его, как нечто живое и доброе, и вот именно тогда решиться на уход,- это ведь не просто необычно, это чрезвы- чайно. А то, что женщина была пьяна, - несуще- ственно, даже если она хроническая алкоголичка - и тогда несущественно, ведь она уплыла за буи, то есть за пределы социального, она решила исчезнуть без обнаружения, ведь случайность, что там же бол- тался и я, что нас заметили с проходящей лодки. Нет, теперь мне ясно, что если я не увижу этой женщины, это значит, перешагну через набитый ко- шелек, из всех возможных сравнений я выбираю это, наиболее пошлое, чтобы сохранить циничный оттенок в своем изумлении перед событием, где я как уча- стник на вторых ролях. Этим вечером, прощаясь с морем, я грожу ему пальцем, дескать, наша любовь впереди и мы еще разберемся на тот счет, что ты есть для меня. "Прощай, дохлая кошка ветров",- говорю угрюмо и угрожающе. Как только я заикаюсь старшей сестре, что хотел бы видеть женщину, которую вчера вечером привезли с пляжа, она мгновенно из официальной дамы превра- щается в своего человека. щедрит улыбками, уговари- вает меня посидеть минут пять вот здесь, вот в этом углу и подождать и почитать журнал "Здоровье", пока она пойдет и узнает у дежурного врача. Но не прохо- дит и пяти минут, как из-за угла ко мне спешит молодой человек спортивной наружности, и еще через минуту я заглядываю в служебное удостоверение сотрудника уголовного розыска. Симпатизирую я этим молодым сыщикам, они, как поджарые, сноровистые волки, пробуждают во мне тоже что-то вольчье, порою я даже испытываю по- требность вздыбиться загривком и рвануть по какому- нибудь следу, хотя бы по своему собственному, кого- то непременно догнать, пусть даже самого себя, и вцепиться в холку, и прижать к земле, а после небрежно отряхнуться и сказать: "Шутка!" Я чувствую в этих соколах удачи присутствие чего- то нечеловеческого, и вовсе не в дурном смысле слова, это всего лишь нечто, не присущее большинству и не сотворенное от Начал, но приобретенное и ставшее необходимым человечеству. Ей-Богу, я люблю сыщиков. Когда они идут не по моему следу. Но особенно приятно, это вот как сей- час. Здесь какая-то история, в которой я ни при чем, но он, молодой волк, этого еще не знает, и азартно раздувая ноздри, шуршит по ложному следу. Я вижу, как он напрягается для игры со мной, и мне черто- вски сложно удержаться от игры с ним, ведь как- никак, это его работа... Скоро все выясняется, и он смотрит на меня равнодушно, вяло предлагает мне расписаться в не- разглашении сведений предварительного следствия. Я не соглашаюсь и резонно настаиваю на обладании теми сведениями, кои мне не рекомендуется разгла- шать. После некоторого колебания он говорит мне, что арестована группа аферистов и мошенников, что интересующая меня женщина играла в этой группе одну из главных ролей, что узнав об арестах, она скрылась, и успев кое-кого предупредить, видимо, ре- шила покончить с собой. Поскольку она обладает большой информацией о действиях преступной груп- пы, допускается, что кто-либо из ее сообщников захо- чет узнать о ее состоянии, а возможно, и повлиять! известным образом на это состояние. - Жуткая история! - говорю я почтительно и добиваюсь цели, молодой сыщик снисходительно машет рукой, дескать, обычное дело. Я закидываю еще парочку простеньких червячков в зубы юного честолюбца, а затем слегка потягиваю за веревочку. - Как бы там ни было, а я все же спаситель, я так сказать, на блюдечке подал вам преступницу живой и потому имею моральное право на свидание с ней, хотя бы на несколько минут, хотя бы только затем, чтобы извиниться перед ней за свое безапелляцион- ное вмешательство в ее судьбу... Неожиданно он соглашается дать мне, как он гово- рит, "пятиминутку" с глазу на глаз, а я догадываюсь, что, если дело столь серьезно, как он мне намекает, третьи глаза в помещении каким-то способом, но бу- дут обеспечены. Я взволнован. Я не уверен в том, что поступаю правильно. Не уверен, что мне нужно ее видеть, а ей нужно ли видеть меня... Короче, порог палаты я пе- реступаю сомневающимся человеком. Палата вызывающе пуста, то есть, кроме койки и женщины, сидящей на ней, ничего. Впрочем, стул. Я здороваюсь и все еще не смотрю на нее, то есть я, конечно, вижу ее, но глаза мои бегают по голым стенам, по чисто выметенному полу, по окну с узорчатой решеткой... - Здравствуйте,- говорю и наконец смотрю на нее. Красивая. От тридцати до сорока - обычный диапазон возраста женщины, особо любящей жизнь. Ищу предположенную мной порочность в ее лице и, кажется, нахожу что-то в рисунке губ - жесткое, может быть, хищное, но так думать не хочется... Нет, объясняю ей, я не следователь, я, так ска- зать, ее спаситель. И теперь только смотрю ей в гла- за, не то серые, не то темно-голубые. - Ждете благодарности? - спрашивает спокой- ным, неприятным голосом. - Нет,- отвечаю.- Как раз наоборот. Жду про- клятий. - Считайте, что я их вам уже выдала. На ней больничный халат захлопнут по самое гор- ло. На кровати она сидит прямо, смотрит на меня равнодушно, но не гонит. - Какое сегодня море

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору