на корточках, прислонившись спинами к
газетному киоску.  Они  рвались  отворить  мне  дверцу,  выгрузить  багаж,
смахнуть пыль с ботинок. И что бы они ни делали, руки их  в  любой  момент
готовы  были  поймать  брошенную  мелочь.  Таксист  не  шелохнулся,  затем
приоткрыл окно и с отвращением сплюнул на обочину.
   На  верхней  ступеньке  лестницы  стоял  величественный   швейцар.   Он
обернулся на шум, мгновенно оценил обстановку и накинулся  на  оборванцев,
громовым  голосом  изрыгая  им  вслед  какие-то  ругательства.  Затем   он
спустился ко мне.
   - Добрый день, сеньор! - произнес он  на  сей  раз  с  такой  изысканно
вежливой интонацией, что я с изумлением взглянул на него, почти  не  веря,
что это исходит от того же человека.
   - Если не ошибаюсь, сеньор Хаклют?
   Я кивнул и расплатился с таксистом, дав ему большие чаевые. Он вылез из
машины и помог бою выгрузить  мой  багаж.  Повернувшись,  я  посмотрел  на
площадь.
   - Что-то случилось? - поинтересовался я. - Почему площадь  закрыли  для
проезда?
   Швейцар прервал разговор с боем и устремил на меня  холодный  ироничный
взгляд.
   - Не знаю, сеньор. Думаю, ничего особенного.
   Я понял, что произошло что-то  важное,  во  всяком  случае,  достаточно
важное, чтобы произвести неприятное впечатление  на  иностранца,  и  решил
выяснить все при первой же возможности.


   Я вошел в номер. Сверху из окна хорошо  просматривалась  часть  города,
примыкавшая к площади. Прежде всего следовало позвонить в муниципалитет  и
договориться с начальником транспортного управления  о  встрече  на  утро,
затем  надо  было  принять  душ  и  переодеться,  а  уж  потом   можно   и
побездельничать. Приступая к новой работе, я обычно часов по  четырнадцать
в  сутки  знакомлюсь  с  фактическим  состоянием  дел,   чтобы   составить
собственное суждение. А перед этим не грех отдохнуть и расслабиться.
   Пока я договаривался о встрече, бой быстро  и  умело  распаковывал  мои
чемоданы. Несколько раз, когда он не знал, как поступить с незнакомыми для
него предметами вроде теодолита  или  портативного  компьютера,  он  молча
протягивал их мне, глазами спрашивая, куда положить.
   После его ухода я бегло осмотрел свое снаряжение, дабы  убедиться,  что
при переезде оно  не  пострадало,  и  решил  спуститься  вниз  чего-нибудь
выпить.
   Холл был просторным и уютным. Архитектор  со  вкусом  разместил  в  нем
пальмы и разнообразные лианы, которые росли в  высоких  вазонах.  Интерьер
был выдержан в черно-белых тонах, даже низкие столики были  инкрустированы
в виде шахматных досок.
   Я не сразу заметил, что сидевшая рядом со мной пара  увлечена  игрой  в
шахматы, и именно столешница служит им шахматной доской.
   Мое внимание привлекла женщина. Возраст ее  нельзя  было  определить  с
первого взгляда. Ей можно было  дать  от  тридцати  до  пятидесяти.  Копна
блестящих черных волос обрамляла почти совершенный овал лица. Утонченность
черт несколько нарушал лишь резко  очерченный  волевой  подбородок.  Цвета
глаз я не мог разглядеть за  густыми,  длинными  ресницами.  На  ней  было
прямое без рукавов платье цвета кардинал. Изящные золотые часы  на  тонком
запястье почти сливались с золотистым загаром, что  невольно  наводило  на
мысль о холености и состоятельности их владелицы. Длинные  пальцы  сжимали
незажженную сигарету.
   Дама играла хорошо, атакуя с откровенной  прямотой,  что  поставило  ее
противника в затруднительное положение. Я немного подвинул  кресло,  чтобы
следить за ходом игры.
   Появился официант и сказал партнеру дамы, что его  просят  к  телефону.
Тот извинился и встал, как  мне  показалось,  с  явным  облегчением.  Дама
кивнула и откинулась в кресле. Только теперь она поднесла сигарету ко  рту
и открыла сумочку.
   Я галантно щелкнул зажигалкой, что ее ничуть не удивило. Она прикурила,
затянулась и посмотрела на меня.
   Глаза у нее были с фиолетовым отливом.
   - Спасибо, - любезно произнесла она по-испански.
   Незаметно подошел официант, чтобы убрать шахматные фигуры.  Она  жестом
удержала его и, показав на шахматную доску, спросила:
   - Хотите доиграть партию?
   Я улыбнулся и покачал головой. У белых не было никаких шансов.
   Она кивнула официанту, чтобы убрал фигуры, и пригласила меня  пересесть
к ней за столик.
   - Сеньор - иностранец, - констатировала она. - Скорее всего,  он  здесь
впервые.
   - Совершенно верно. Но разве это так заметно?
   -  О  да.  Вы  были  удивлены,   увидев,   что   шахматные   столешницы
действительно предназначены для игры.
   Интересно, как и когда ей удалось заметить это. Я пожал плечами.
   - Да, вы правы, - признался я.
   - Вам придется еще встретиться с этим здесь, в Вадосе,  да  и  по  всей
стране.  Можно  сказать,  шахматы  стали  у  нас  таким  же   национальным
увлечением, как и у русских.
   Она вспомнила про свою сигарету, затянулась и стряхнула пепел.
   - Наш президент, конечно, мечтает в  один  прекрасный  день  открыть  в
Вадосе второго Капабланку. Поэтому все  мы  с  раннего  детства  играем  в
шахматы.
   - А сам Вадос тоже шахматист? -  спросил  я,  чтобы  как-то  поддержать
разговор.
   - О да, разумеется.
   Мой вопрос, видимо, удивил ее.
   - Говорят, он прекрасно играет. А вы?
   - Я шахматист весьма посредственный.
   - Тогда сеньор, если он останется здесь, должен  оказать  мне  честь  и
сыграть со мной партию. Позвольте узнать ваше имя?
   Я представился.
   - Хаклют, - задумчиво повторила она. - Знакомое имя. Меня  зовут  Мария
Посадор.
   После того как мы обменялись общими, ни к чему не обязывающими фразами,
мне показалось удобным спросить ее, что  произошло  на  площади  в  момент
моего приезда.
   Она улыбнулась.
   - Это одна из составляющих нашей жизни здесь, в Вадосе, сеньор  Хаклют.
Обычное явление.
   - Правда? А мне казалось, что у вас нет проблем подобного рода...
   Она опять улыбнулась, обнажив красивые, безукоризненной формы зубы.
   -  Вы  меня  неправильно  поняли.  Привлечение  такого  большого  числа
полицейских  -  дело  действительно  редкое.   Но...   возможно,   сеньору
приходилось бывать в Лондоне?
   - Нет, никогда.
   - Тогда вы, вероятно, слышали, что в  Лондоне  есть  место,  называемое
"уголком ораторов"?
   До меня наконец дошло.
   - А, вы имеете в виду "уголок" Гайд-Парка? Вы хотите сказать, что нечто
подобное есть у вас на Пласа-дель-Сур?
   - Совершенно верно. Только  у  нас  при  нашем  темпераменте  дискуссии
приобретают больший накал, чем у флегматичных англичан.
   Она рассмеялась. Смех ее был каким-то очень сочным,  так  что  я  вдруг
подумал о спелых яблоках.
   - Ежедневно в полдень  здесь  собираются  несколько  десятков  человек,
которые чувствуют в себе призвание  проповедовать  что-либо  или  клеймить
неприглядные явления нашей действительности.  Порой  страсти  разгораются.
Вспыхивают дискуссии.
   - А что послужило причиной сегодняшних волнений?
   Грациозным движением кисти она прикрыла лицо, словно опустила на  глаза
вуаль.
   - О, причины тут могут быть  самые  разные.  Скорее  всего  разногласия
религиозного характера. Я, право, не интересовалась...
   Она ясно дала понять, что не хочет  больше  говорить  на  эту  тему.  Я
уступил ее желанию и перевел разговор в несколько иное русло.
   - Мне любопытно было узнать, что у вас здесь  есть  "уголок  ораторов".
Это тоже одно из нововведений вашего президента?
   - Возможно. Но скорее  всего,  как  и  многие  другие  выдающиеся  идеи
президента, и эта принадлежит Диасу.
   Имя Диаса мне ничего не говорило, но  моя  собеседница  продолжала,  не
обращая внимания на то, что я не все понимаю.
   - Безусловно, это полезное начинание. Что  может  быть  лучше  открытой
трибуны, с которой говорится о делах и проблемах, по поводу  которых  люди
выражают свое неудовольствие?
   - А кто такой Диас? - не выдержал я. - И почему идея исходит от него? Я
думал, что Вадос здесь - бог и царь.
   - Ну, это не совсем так, - резко возразила она.
   Мне показалось, что я невольно задел за больное.
   - Без кабинета министров Вадос не стал бы  тем,  кем  является,  а  без
Диаса - в первую очередь. Диас - министр внутренних дел.  Естественно,  он
менее известен, чем Вадос. Кроме того, за пределами Агуасуля Вадоса  знают
еще и потому, что его именем названа столица. Но  ведь  общеизвестно,  что
даже самый могущественный правитель зависит от того, насколько сильны  его
сторонники.
   Я не мог с ней не согласиться.
   Сеньора Посадор - на руке  у  нее  поблескивало  обручальное  кольцо  -
взглянула на свои миниатюрные золотые часики.
   -  Благодарю  вас,  сеньор  Хаклют.  Беседа  с   вами   доставила   мне
удовольствие. Вы остановились в этом отеле?
   Я утвердительно кивнул.
   - Тогда мы еще встретимся здесь и, возможно, сыграем партию в  шахматы.
А сейчас мне, к сожалению, уже пора. До свидания.
   Я  быстро  поднялся.  Она  протянула   мне   руку   и,   обворожительно
улыбнувшись, покинула зал.
   Я снова сел и  заказал  виски.  Во  всей  этой  истории  меня  серьезно
занимали  два  момента.  Во-первых,  обручальное  кольцо  на   руке   моей
собеседницы, во-вторых,  то  досадное  обстоятельство,  что  хотя  сеньора
Посадор явно знала, что произошло на площади, мне так и не  удалось  этого
выяснить.


   На следующее утро я просмотрел газеты. Моего испанского  на  это  почти
хватало,  правда,  о  значении  каждого  пятого   слова   я   мог   только
догадываться.
   В Вадосе были  две  ежедневные  влиятельные  газеты:  правительственная
"Либертад" и независимая "Тьемпо". "Либертад" посвятила вчерашнему событию
строк двадцать. Сообщалось, что произведены аресты  и  некий  Хуан  Тесоль
должен  предстать  сегодня  перед   судом   по   обвинению   в   нарушении
общественного порядка. "Тьемпо" отвела тому же событию передовицу. Не  без
труда я понял из нее,  что  Тесоль  вовсе  не  злостный  хулиган;  речь  в
основном шла о каком-то Марио Герреро, который подстрекал своих сообщников
не только стащить Тесоля с трибуны  и  свернуть  ему  шею,  но  и  трибуну
разнести в щепы.
   Резкий, нетерпимый тон  статей  обнаруживал  скорее  политическую,  чем
религиозную, подоплеку, на которую сослалась сеньора Посадор. Комментаторы
в обоих случаях, очевидно, исходили из того, что читателям хорошо известна
закулисная сторона событий, а для  постороннего  человека  эта  информация
была полна недомолвок. Упоминались две партии - гражданская и народная,  -
которых соответственно и представляли Герреро и  Тесоль.  И,  если  верить
"Тьемпо", первая состояла исключительно из монстров. Вот, пожалуй, и  все,
что можно было почерпнуть из газетных сообщений.
   До  приезда  сюда  я  считал,  что  Агуасуль  в   отличие   от   других
латиноамериканских стран избавлен от внутренних противоречий. Как видно, я
заблуждался. Но вопросы внутренней политики этой страны меня не волновали.
Я закончил завтрак и подумал, что пора приступать к работе.



3

   Муниципалитет  занимал  несколько  зданий  рядом  с   правительственным
кварталом на северо-восток от Пласа-дель-Норте. Был теплый ясный день, и я
решил пройтись пешком - от отеля до муниципалитета было не больше мили. До
встречи у меня оставалось еще время,  и  я  хотел  прикоснуться  к  пульсу
городской жизни.
   Вскоре  я  оказался  в  месте  пересечения   основных   магистралей   и
остановился на  тротуаре,  наблюдая  за  беспрерывным  потоком  автомашин.
Продуманная система подъездных  путей  и  перекрестки  на  разных  уровнях
обеспечивали  безостановочное  движение.  Нигде  ни   единого   светофора.
Полицейский, вознесенный в  своей  будке  над  бурлящим  потоком,  скучая,
подпиливал ногти. Никаких помех не вносили и пешеходы - все переходы  были
выведены с проезжей части.
   Нырнув в один из подземных переходов, все еще под впечатлением от столь
совершенно организованного движения, я не  сразу  заметил,  что  пропустил
указатель и иду не  в  том  направлении.  Посторонившись,  чтобы  уступить
дорогу грузной женщине с огромной  корзиной  на  одной  руке  и  маленькой
девочкой на другой, я едва не споткнулся о мальчугана, сидевшего прямо  на
бетоне. Возле него стоял прекрасной формы  глиняный  горшок.  Правая  рука
мальчика нервно теребила бахрому красочного, но ветхого пончо, левой  руки
у него не было. Сдвинутое на затылок сомбреро открывало взглядам  прохожих
страшную язву на месте одного глаза.
   Я встал как вкопанный, будто увидел непристойную надпись,  нацарапанную
на стенах Парфенона. Подобное мне доводилось видеть только в Индии и  ОАР,
да и то лет пятнадцать назад, когда я впервые попал за  границу.  Но  даже
там нищих становилось все меньше. С тех пор я считал, что их уже нет почти
нигде. Пошарив в карманах, я собрал всю мелочь и бросил монеты в  глиняный
горшок.
   Не успел я сделать несколько шагов, как кто-то тронул  меня  за  плечо.
Оглянувшись, я встретился с дерзким  взглядом  молодого  полицейского.  Он
заговорил громко, недовольно. Я его почти не понимал.
   - Я не говорю по-испански, - сказал я.
   - А, вы из Штатов, - произнес он таким тоном, будто ему все сразу стало
ясно. - Сеньор не должен давать деньги таким людям.
   - Вы имеете в виду этого нищего мальчика? - решил уточнить  я,  показав
рукой на мальчугана.
   Он утвердительно кивнул.
   - Да, да! Не подавайте им милостыню. Мы хотим покончить с попрошайками.
Они не нужны Сьюдад-да-Вадосу! - воскликнул полицейский.
   - Что же получается, сидеть здесь и просить милостыню можно,  а  давать
милостыню запрещено?
   Я чувствовал себя сбитым с толку.
   - Нет, не то. Он сидит здесь  -  о'кэй;  просит  подаяние  -  нехорошо;
сеньор дал деньги - совсем плохо!
   - Понятно, - произнес я, хотя  вовсе  не  был  уверен,  что  все  понял
правильно.
   Налицо была явная попытка отучить нищих  от  попрошайничества.  Но  вид
мальчика  красноречиво  свидетельствовал  о  крайней  нужде.  Однако  моих
скудных  знаний  испанского  вряд  ли  могло  хватить  для  обсуждения   с
полицейским вопросов благосостояния  и  социального  обеспечения  здешнего
населения.
   Полицейский одарил меня медовой улыбкой и скрылся в толпе.
   Дойдя до следующего перекрестка, я снова обнаружил, что иду  не  в  том
направлении и мне следует повернуть назад. И так  уж  получилось,  что  на
обратном пути я опять увидел того же полицейского. Упершись в грудь нищего
мальчугана своей дубинкой, он  копался  в  его  глиняном  горшке,  выбирая
оттуда  брошенные  мною  монеты.   Мальчик   плакал,   жалобно   причитая.
Убедившись, что выбрал все, полицейский поднялся. Потрясая дубинкой  перед
лицом ребенка, он приказал мальчику замолчать. И тут, обернувшись, заметил
меня. Его лицо исказилось, дрожащие губы  бормотали  слова  оправдания.  Я
молча протянул руку, и он безропотно положил мне на ладонь свою добычу.
   Не проронив ни слова,  я  продолжал  стоять.  Полицейский  расплылся  в
глупой виноватой улыбке и поспешно удалился. Отойдя немного, он  обернулся
и как ни в чем не бывало махнул мне на прощание рукой,  словно  ничего  не
случилось.
   Я сунул  мелочь  в  горшок  нищего  и  посоветовал  ему  убрать  деньги
куда-нибудь подальше. Мальчик улыбнулся, кивнул, сунул горшок под пончо  и
тотчас же исчез.
   Без дальнейших затруднений я выбрался из подземного перехода  в  нужном
месте и оказался на площади Пласа-дель-Норте. Там я не мог не задержаться,
чтобы  рассмотреть  два  памятника:  освободителю  и  первому   президенту
республики Агуасуль Фернандо Армендарису и, конечно, самому Вадосу. Взгляд
Армендариса был  обращен  вправо,  на  здание  парламента,  построенное  в
дворцовом стиле. Вадос смотрел влево, в сторону муниципалитета  -  низкого
здания с плоской крышей. Это вполне совпадало с моим представлением. Перед
зданием муниципалитета царило необычайное оживление, в то время как  возле
парламента не было почти никого.
   Едва я рассмотрел третье здание, узнав в  нем  Дворец  правосудия,  как
кто-то тронул меня  за  рукав.  Обернувшись,  я  увидел  небольшого  роста
мужчину в очках, вооруженного блокнотом и несколькими шариковыми  ручками.
Позади него стояли два молодых человека в одинаковых темных костюмах.  Они
изучающе смотрели  на  меня  и  не  понравились  мне  с  первого  взгляда.
"Телохранители", - первое, что пришло мне на ум.
   Небольшого роста мужчина заговорил со мной по-испански. Я не сразу  все
понял и сказал ему об этом. Он деланно рассмеялся.
   - Простите меня, сеньор,  -  напыщенно  объяснил  он.  -  По  поручению
правительства я провожу опрос общественного мнения и, к сожалению,  принял
вас за соотечественника.
   - Какой опрос?
   - Сеньор, видимо, не знаком с некоторыми нашими  нововведениями.  -  Он
дружески улыбнулся мне. - Все очень просто. Прежде чем принять решение  по
какому-либо вопросу государственной важности, мы проводим выборочный опрос
общественного мнения.
   - Да, да. Понимаю, - кивнул я  и  тут  же  вспомнил  вчерашний  рассказ
сеньоры Посадор об "уголке ораторов" на Пласа-дель-Сур.
   Возможно, это  была  очередная  идея  министра  внутренних  дел  Диаса.
Изучение  общественного  мнения  -  хорошая   подстраховка   для   всякого
диктатора, так как позволяет выяснить, как проглотит народ  предполагаемое
мероприятие.
   - А что именно интересует вас в данном случае?
   - Права граждан Сьюдад-де-Вадоса, - ответил коротышка. - Но  сеньор  не
является гражданином нашего города, он должен меня  извинить  и  позволить
мне продолжить работу.
   С деловым видом он засеменил к подземному переходу. Я  увидел,  как  он
обратился к красивой молодой девушке, поднимавшейся  снизу.  Наблюдая  эту
сцену, я весьма усомнился, можно ли дать откровенный ответ  в  присутствии
двух здоровенных молодчиков, разглядывающих тебя с угрожающим видом.
   Посмотрев на часы, я понял, что времени у меня больше нет,  и  поспешил
через площадь к зданию муниципалитета.
   Под заключенным со мной договором о  работе  в  Вадосе  стояла  подпись
начальника управления. Я знал его имя - Дональд  Энжерс.  Непроизвольно  я
решил, что он американец.
   Однако  ошибся.  Он  оказался  типичным  англичанином  -   чопорным   и
напыщенным. Моей первой реакцией было ощущение, что ему, как и одноглазому
мальчику-нищему, не место в Вадосе.
   Внимание, с каким мистер Энжерс стал разглядывать меня, когда я вошел в
кабинет,  граничило  с  неприличием.  Затем  он  протянул  руку  и  жестом
предложил мне занять место в кресле.
   - Насколько я понял, кое в чем вы уже смогли ощутить  местный  колорит,
мистер Хаклют? - сказал он, краешком глаза взглянув на настенные часы.
   - Пожалуй, если вы имеете в виду государственных  служащих,  которых  я
повстречал на пути сюда, - ответил я и рассказал об опросе.
   Энжерс холодно посмотрел на меня.
   - Да, да. Мне думается, что президент Вадос  принадлежит  к  числу  тех
немногих политиков, которые уважают  старый  и  верный  принцип,  согласно
которому правительство либо прислушивается к мнению  общественности,  либо
становится его жертвой.
   Он предложил мне сигарету, я не отказался.
   - Это тоже одна из идей Диаса? - спросил я, протягивая зажигалку.
   Энжерс помедлил, прежде чем поднес сигарету к пламени.
   - Почему вы так думаете?
   - Мне кажется, тут есть общее с "уголком ораторов"  на  Пласа-дель-Сур.
Дама, с которой я  познакомился  вчера  вечером,  говорила  мне,  что  это
предложение Диаса.
   Ответом мне снова  была  вынужденная  улыбка,  правда,  несколько  шире
предыдущей.
   - Да, тут  мы,  пожалуй,  имеем  дело  с  одним  из  самых  эффективных
общественных начинаний. - Энжерс отметил что-то  в  блокноте,  лежащем  на
письменном столе. Он  пользовался  ручкой  с  тонким  пером,  заправленной
светло-синими чернилами.
   - Я спрашиваю из чистого любопытства. Объясните  мне,  пожалуйста,  что
произошло вчера после обеда на Пласа-дель-Сур? В газетах  есть  сообщения,
но мой испанский, к сожалению, еще не на уровне.