Дарья БУЛАТНИКОВА 
   ПОРОГИ РАЯ, ДВЕРИ АДА 
 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
 
Анонс 
 
   В этой истории переплелись  трагическое  и  смешное.  В  общем,  сплошная
эклектика!
 
   Пороги рая, двери ада,
   Пути к спасенью?
   Олег Ладыженский
 
   В  последнее  время  мои  сны  были  наполнены  тягостной  и   непонятной
многозначительностью.
   Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия,  ночных  грезах
приобретали странный и тревожный смысл.  Причем,  значение  увиденного  было
доступно некоторому пониманию только во сне.
   Пробуждение  всегда  оставляло  щемящее  чувство   забытого   откровения,
неудовлетворенность  тем,  что  наполнявшее  густой  воздух  сна   прозрение
испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли  летнего  дождя  с
теплого асфальта. Только большим внутренним усилием  удавалось  сохранить  в
себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно  позволить  себе
поразмышлять над ними в относительном одиночестве.
   Но обычно эфемерные волны растворялись в  утренних  делах,  и  оставалась
только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни  находить
в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают,  пожалуй,
только японские поэты, умеющие в  жухлом  листе  или  облаке  увидеть  смысл
прихода человека в этот мир.
   Сегодня,  например,  мне   снилась   капель.   Не   торжествующе-звонкая,
апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых  морозов  обреченно
стаивает  на  крыше  снежок,  барабаня   грязными   каплями   по   жестяному
подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера
радовавшую глаз и душу - наконец-то пришла зима! И эти  черные  проточины  в
обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот  старухи,
наполовину лишенный  зубов.  Ничего  больше  -  только  осенняя  капель,  но
сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до  вечера.
Даже  обычно  малочувствительный  Севка  заметил,  что  выгляжу  я  какой-то
угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало  ему  врубить  в  машине
музыку на полную громкость да еще и фальшиво  подсвистывать  любимой  "Агате
Кристи".
   Мы ехали в пригородный  санаторий,  где  не  очень  часто,  но  регулярно
проводили выходные дни -  селились  в  номере  "люкс",  парились  в  баньке,
плавали в бассейне и танцевали вечером на  легкомысленной  дискотеке.  Летом
брали лодку и плавали по озеру  или  бродили  по  лесу  в  поисках  ненужных
грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс  или
играл на бильярде. Чаще всего с  нами  ездил  и  Егорка,  но  он  в  четверг
засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами
почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с  мужем-наркоманом,  и
нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых
лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной  кудрявый
и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.
   Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно  Сима
стала практически главой семьи - все покупки, уборка, ремонт, а также прочие
бытовые проблемы легли на ее плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе,
я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам,  так
что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.
   Мы с Севкой иногда с ужасом представляли,  что  будет,  если  Сима  снова
выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих  пор  так  и  не
научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки  и  садовники
казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное,  я
из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон  и  убирать  в
доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими  страхами
и заверяла, что сыта замужеством по горло  и  впредь  будет  выбирать  мужей
долго и тщательно, так что время у нас еще есть.
   От громкой музыки у меня разболелась голова и на  заправочной  станции  я
перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим  намекам,  убавил  громкость
лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого,  что
машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой.
Я удивилась, потому что  муж  обычно  никого  не  подвозил,  даже  женщин  с
маленькими детьми.
   Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться
вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную "ауди". Но  на  этот  раз
кустов и кюветов не было - просто равное поле, а женщина, одетая  в  светлый
легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной
на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.
   Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги  сумку,
и облегченно вздохнула.
   Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы,  но  везший
ее частник начал приставать с определенными намерениями.  А  когда  она  ему
отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил ее, сказав,  что
нам по дороге и приключения ее на сегодня  закончились.  Я  снова  принялась
дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под  голову  Егоркиного
голубого медвежонка, валявшегося в машине с  прошлой  поездки.  Но  сон  мне
присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может
произойти только в настоящем кошмарном сне.
   Оглушительный грохот и треск, прыжок  машины  с  трассы  куда-то  вбок  и
страшная тряска мгновенно сбросили  меня  в  пространство  между  сиденьями.
Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться.
Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного  уберечься  от
ударов о сиденья, но меня било сразу  со  всех  сторон,  и  тогда  я  просто
закрыла голову руками и сжалась в комок. "Ауди" остановилась, врезавшись  во
что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.
   Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала,  боясь  пошевелиться,  считая,
что переломала себе все, что можно переломать -  от  позвоночника  до  носа.
Милая девочка Алсу пела: "Если  я  тебе  не  приснилась,  значит,  наступила
зима...". Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками.  Потом
вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка  и
наша попутчица, сидели, наклонившись вперед.
   Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком  сильный
и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на  лице  свежий,
пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и  промчавшись  по
лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет ее фар.
   Осторожно протянув дрожащую  руку,  я  прикоснулась  к  такому  знакомому
стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую  влагу.  Муж
никак не прореагировал на это прикосновение... Спазм сжал мне горло, и я  не
смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся  дверь.  И  тут
вдруг послышались звуки торопливых шагов  и  приглушенные  голоса  -  кто-то
спешил к машине, запинаясь в высокой траве.
   Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный  страх
буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла  опять  между
сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком.
   Почему я сделала это? Что заставило  меня  затаиться  и  молчать?  Позже,
размышляя об этом, я поняла,  что  единственной  причиной  было  то,  что  я
подсознательно узнала один из голосов. А голос  этот  принадлежал  человеку,
которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей  машиной.  Он  должен
был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране... И  что  могло
означать то, что он сейчас был здесь?
   Шаги замерли около машины, кто-то попытался  открыть  переднюю  дверь  со
стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.
   - Ну, вот и все, Палыч.  Оба  клиента  мертвые,  -  процедил  хрипловатый
баритон.
   - Ты уверен? - спросил второй, и я едва не закричала,  потому  что  голос
этот слышала  много  раз  -  резкий,  драматично  звучащий,  он  принадлежал
заместителю  Севки,  Игорьку  Пестову,  в  обиходе  именовавшемуся  Палычем.
Впрочем, я звала его всегда Игорьком.
   - А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться
живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и  сомнений  у  тебя  не
останется.
   Я  впилась  зубами  в  подвернувшегося  под  руку  плюшевого  мишку,  мне
казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца  могут  выдать  меня.  Хотя
какая теперь разница - все равно живой  мне  не  остаться,  если  не  убьют,
обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии,  я
то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром  от
пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная
о неизбежной смерти.
   Краем  сознания  я  слышала  какую-то  возню   около   радиатора,   потом
послышалось отборное ругательство.
   - Что такое? - всполошенно спросил Игорек.
   - Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!
   - Я свою в куртке в машине оставил, - пробубнил растерянно Игорек.
   - Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.
   - Ладно, я мигом! - и раздались торопливые удаляющиеся шаги.
   Я, наконец, смогла  перевести  дыханье  и  вытащила  зубы  из  несчастной
игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал  и  даже
громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять  голову  и  в
рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру,  направляющуюся
к ближайшему дереву.  Подойдя  к  нему,  мужчина  принял  характерную  позу,
послышалось журчанье, и я поняла, что  могу  использовать  крошечный,  почти
микроскопический шанс, пока он справляет нужду.
   Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери,  с
которой до этого не могла справиться. И произошло чудо - она открылась сразу
и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась
к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила  и  вытащила  из  внутреннего
кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из
машины.
   Почему-то мне казалось, что бросить игрушку  невозможно,  как  невозможно
оставить на сожжение собственного ребенка.
   Моля Бога, чтобы убийца  не  услышал,  я  осторожно  закрыла  дверь.  Как
хорошо, что у дорогих  машин  они  захлопываются  почти  беззвучно!  Мужчина
удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я
торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на  локти  и  прижимая  к  груди
медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров  и
затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину,  то  шансов
уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о  том,  что  после
моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые  убийцы
безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня  действовать  отчаянно  и
одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль,  страх  и
горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и  молодую
траву.
   Наконец  Игорь  вернулся,   сам   поджег   какую-то   бумагу,   наверное,
прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло  в
салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка
сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь.  Я  встала
на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла  в
противоположную сторону.
   Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я  когда-то  так
сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало  у
меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька  и
вцепиться ему в кадыкастое горло.
   Когда бензобак, наконец,  взорвался,  я  была  уже  так  далеко,  что  не
пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут.  Потом,
приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.
 
*** 
 
   Сколько я брела по кустарнику, перешедшему  затем  в  реденький  лес,  не
знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным  голубым  медвежонком  на
краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась.
Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой  синяк.  Нос
распух и ныл, кофта на локтях была изодрана,  а  сами  локти  саднили.  Тупо
мотая головой, я уселась на земле и огляделась.  Вокруг  не  было  видно  ни
людей, ни каких-либо строений, только поле да  росшие  купами  кустарники  и
невысокие деревья.
   Я  встала  и  наугад  побрела  вдоль  поля,  надеясь,  что   увижу   хоть
какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит,  к  нему  должны  были
как-то подъехать. В голове царило  такое  смятение,  что  я  могла  выделить
только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели  это
действительно произошло с нами - со мной и  Севкой?  Может  быть,  я  просто
сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя  от
беспокойства, Егорка спрашивает Симу: "А где мамуля?"
   Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним  руку,  я
заметила, что моя  ладонь  и  пальцы  покрыты  странными  грязно-коричневыми
пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще  не  понимая,
что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила  слабый  кисловатый  запах
засохшей крови, крови  моего  мужа.  Уткнувшись  лицом  в  голубое  пушистое
тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так  и  не
смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни  капли  влаги,  чтобы
выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.
   Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы  под
несколькими старыми березами и ровную проселочную  дорогу.  Очевидно,  здесь
совсем  недавно  был  лагерь  трактористов.  Около  берез  виднелось  свежее
костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я  отыскала  ржавое
ведро, в котором было немного воды,  пару  пустых  бутылок  из-под  водки  и
размокшую от росы красную пачку с надписью "Прима".
   Пить воду я не рискнула, только осторожно  умылась  и  вымыла  руки  выше
локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не  было  видно  дыр.  К  счастью,
джинсы не порвались, только были сильно испачканы на  коленях.  Хорошо,  что
вчера я одела не какой-нибудь светлый костюмчик или  сарафанчик.  Поехала  в
чем была - в черных джинсах, кроссовках  и  темно-зеленой  кофточке,  просто
из-за головной боли переодеваться не хотелось.
   Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и
внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю,
как я ночью не потеряла Севкин  бумажник,  не  помню,  когда  сунула  его  в
карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи
и едва уловимый,  до  боли  знакомый  запах  любимого  Севкиного  одеколона.
Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы...
   Открыв бумажник, я обнаружила в нем три  кредитные  карточки  и  какую-то
сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме  того,  там  были
наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские  права  Севки,
несколько разных визитных карточек  и  маленький  ключик,  скорее  всего  от
кейса.
   Уже собираясь сложить все это  обратно,  я  заметила  в  одном  отделении
смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и ее.
   Это была какая-то квитанция, кажется за парковку.  На  обороте  квитанции
черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на
шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки  изображаемого  человека,  а
этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал
своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос,  подбородок
с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови -  все  было  нарисовано  в
такой своеобразной гармонии, что было понятно - рисовал человек, талантливый
и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик,
мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать  мне  такой
удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он  довольно  долго
таскал ее в  бумажнике.  Почему  же  не  похвастался?  А,  вот  почему  -  я
рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти  стершиеся,  и  с
трудом прочитала: "I  love  you".  Выходит,  рисунок  был  сделан  женщиной,
влюбленной в моего мужа.
   Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола  и  не  скрывал
этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была
уверена, что заводить настоящие романы  ему  было  просто  недосуг,  главным
романом  его  жизни  была  работа,  вернее  делание  денег  на  работе.  Это
по-настоящему увлекало его, как других  увлекает  игра  в  казино.  Он  тоже
играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства.
Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда  мне  казалось,  что  и
меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его  дела,
не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним  приходам
домой и срочным отъездам в любое время суток.
   Словом, не мешала, не пилила и не требовала повышенного внимания.
   Севка панически боялся стерв, вцепляющихся в мужчин и высасывающих из них
не только шубки, драгоценности и деньги, но и их время, свободу и  здоровье.
А таких дамочек среди жен и любовниц Севкиных приятелей было  предостаточно.
Одна супруга банкира Ганина чего стоила,  -  обвешавшись  бриллиантами,  она
заставляла несчастного  финансиста  сопровождать  ее  повсюду  -  на  модных
курортах и светских раутах. Могла  ворваться  на  деловое  совещание,  чтобы
продемонстрировать  ему  новый  шиншилловый  свингер,  а   также   регулярно
устраивала непомерно шумные и помпезные приемы в их загородном доме. Я  сама
слышала,  как  Ганин,   скрипя   зубами,   жаловался   Севке   на   супругу,
потребовавшую, чтобы он вместо почечного санатория,  куда  его  настоятельно
направляли доктора, ехал вместе с нее на карнавал в Рио-де-Жанейро. "Загнусь
я на этом карнавале!" - стенал бедняга. На лице своего мужа в этот момент  я
увидела столь редкое для него выражение искреннего сочувствия и понимания.
   Тогда я дала себе слово постараться не стать похожей на мадам Ганину. "Да
тебе это никогда и не удастся, потому что требует много сил и энергии, а ты,
дорогуша, слишком большая лентяйка", -  досадливо  пробубнил  при  этом  мой
пресловутый внутренний голос. Пресловутый, потому что мой  внутренний  голос
отличался редким занудством и критичностью по отношению к моей персоне.
   Везет же другим - их внутренние  голоса  превозносят  их  достоинства  до
небес, дают практические советы и вообще, помогают людям в  жизни.  Мой  же,
зачастую,  просто  вредил.  Например,  решала  я  заняться  литературой  или
научиться вышивать крестиком, а мой внутренний  немедленно  начинал  зудеть:
"Твоя графомания всех достанет, все равно таланта у  тебя  никакого  нет.  А
вышивание вообще глупость, имитация полезной деятельности. И куда ты  денешь
свои жалкие шедевры крестиком, неужели на стенку повесишь? Не позорь семью!"
Так что мне приходилось постоянно жить в  разладе  с  самой  собой  -  ночью
проникаться странными  ассоциативными  снами,  а  днем  получать  регулярные
щелчки по самолюбию от язвительного и необъективного внутреннего голоса.
   Затыкался голос только по отношению к Егорке, видимо ему просто не было к
чему придраться - я была образцовой матерью. Ни разу за все пять  лет  своей
жизни мой ребенок не вызва