Дик Фрэнсис.

                              Серый кардинал
      
      Dick Francis. 10-lb penalty. - М.: ЗАО "Изд-во "ЭКСМО-Пресс"", 1998
      Перевод с английского А. Хромовой
      
      Отсканировала Аляутдинова А.Х.


                                                           С благодарностью
                                            моему восемнадцатилетнему внуку
                                                            Мэтью Фрэнсису,
                                              страховой компании "Уэдербис"
                                             и правительству Великобритании
                                                       (Даунинг-стрит, 10).


      ГЛАВА 1

      Жокеи, которые нюхают клей, не выигрывают дерби. [Дерби - соревнова-
ния на  главный приз года для  четырехлетних рысистых лошадей  и трехлетних
скаковых. Лорд Дерби впервые провел такие соревнования в Англии в  1778 го-
ду. (Здесь и далее примеч. пер.)] Я в жизни не нюхал клей.
      Но теперь я  стоял перед человеком,  с лошадьми которого  работал,  и
слушал, как он говорит мне, что  больше не нуждается в моих услугах. Он си-
дел за большим антикварным столом, заваленным бумагами, и быстро постукивал
чистыми ногтями. Руки желтовато-белые и очень гладкие.
      - Я узнал из очень авторитетных источников, - подчеркнул он.
      - Но я ничего  не нюхаю, - растерянно пробормотал я. -  Никогда не
нюхал клей или что-то подобное. И уж, конечно, не кокаин.  Я  даже не курил
марихуану. Это неправда.
      Он холодно смотрел на меня. Всезнающий  взгляд богатого, могуществен-
ного, уверенного в  себе мужчины, унаследовавшего  хорошие мозги и  счет  в
коммерческом  банке.  Он тренировал скаковых лошадей ради  престижа  и  без
одержимости.
      В тот  момент мне не исполнилось и восемнадцати.  И сейчас я понимаю,
каким незрелым я был для своего возраста. Хотя тогда, естественно,  я этого
не сознавал. Тогда  я испытывал полную беспомощность перед его уверенностью
в своей правоте и понятия не имел, как мне справиться с ней.
      - Сэр Вивиан... - начал было  я, но он своим рокочущим властным го-
лосом без труда оборвал меня.
      - Можете идти, Бенедикт, - бросил он. - Мне ни к чему, чтобы репу-
тация моей конюшни пострадала из-за жокея-наркомана.  Даже  если  этот  жо-
кей-любитель и не очень хороший. -  Он заметил, как я вздрогнул, но безжа-
лостно продолжал: -  Вам никогда не быть высококлассным жокеем. Во-первых,
вы слишком громоздкий. Или, во всяком случае, через год-два будете таким. И
откровенно говоря, на лошади вы выглядите неуклюжим. Локти  и ноги болтают-
ся, будто лишние. В ваших руках самый энергичный скакун превращается в пол-
зучее насекомое. С такими данными и  подмоченной  репутацией...  Короче,  я
больше не хочу, чтобы ваше имя ассоциировалось с моей конюшней.
      Я ошеломленно  уставился на него. Больше  всего меня задело  его явно
несправедливое утверждение, что мне не хватает  жокейских способностей. Хо-
тя, вероятно, оно  более справедливо, чем обвинение в употреблении наркоти-
ков.
      Знакомые мне стены его кабинета  будто  расступились,  оставив меня в
пустоте с бешено колотящимся сердцем  и  ватными  ногами. Исчезли зеленова-
то-коричневые обои, книжные  полки и рамки с фотографиями прежних победите-
лей. Я видел только каменное лицо, произносившее приговор моей давней мечте
выигрывать все скачки вплоть до Больших национальных.
      По-моему, нет лучше  возраста, чем семнадцать лет, чтобы лишить чело-
века амбиций. Но в момент, когда чувствуешь шеей холодок лезвия топора, та-
кие мысли не приходят в голову.
      - Там,  под этим  окном, - показал пальцем сэр  Вивиан Дэрридж, -
вас ждет  машина. Водитель  говорит, что у него для  вас сообщение. Пока вы
были на тренировке с лошадьми, он простоял здесь целый час или больше.
      Я проследил взглядом в указанном направлении и увидел  чуть в стороне
от посыпанной гравием подъездной дороги, ведущей к его увенчанному портиком
импозантному владению, большой  черный автомобиль. В нем сидел только шофер
в фуражке с высокой тульей.
      - Кто это? - тупо  спросил  я.  Вивиан  Дэрридж или не знал, или не
стал говорить.
      - Когда вы выйдете отсюда, можете сами спросить,  - равнодушно бро-
сил он.
      - Но, сэр... - снова начал я и остановился, сокрушенный его неодоб-
рительным молчанием. Он по-прежнему не верил мне.
      - Советую вам  бросить наркотики, - проговорил он, жестом направляя
меня к двери. - А сейчас у меня много работы. '
      Он уставился в стол, больше не обращая на меня внимания. Я неуверенно
заковылял к высокой полированной двери со сверкающей ручкой и вышел  из ка-
бинета.
      Это было ужасно. Я нечасто в жизни плакал, но теперь чувствовал такое
бессилие, что чуть не разрыдался. Еще никто так безжалостно не обвинял меня
в том, чего я не делал. Еще никто так немилосердно  не  презирал мое жокей-
ское мастерство. А кожа у меня еще не загрубела.
      Теперь, когда меня вышвырнул Вивиан Дэрридж, ни один тренер не позво-
лит мне войти в свою конюшню.
      Подавленный и униженный,  я словно в тумане миновал широкий вестибюль
дома Дэрриджа, открыл тяжелую парадную дверь и по посыпанной гравием дороге
побрел к ждавшим меня машине и шоферу.
      Ни машины, ни шофера я никогда раньше не видел. Утреннее августовское
солнце отражалось от безупречно чистого черного кузова. Шофер  в фуражке со
сверкающим козырьком опустил окно и молча протянул мне  конверт без адреса.
Рука в черной униформе словно подчеркивала белизну конверта.
      Я взял  конверт. Он был только чуть заклеен.  Открыл его. Вынул белую
карточку. Больше ничего. Короткое послание гласило: "Садись в машину". Вни-
зу и явно потом добавлено: "Пожалуйста".
      Я оглянулся на  большой  дом, из которого меня  так  грубо выгнали, и
увидел Вивиана  Дэрриджа. Он стоял у окна  и наблюдал  за мной. Ни  единого
движения. Ни  жеста сожаления, мол, он  передумал. Ни прощального  жеста. Я
ничего не понимал. Почерк на карточке принадлежал моему отцу.
      Шофер на небольшой скорости вел машину через Суссекс на юг от Лондона
к раскинувшемуся на побережье Брайтону. А  я молча почти час провел на зад-
нем сиденье.
      Шофер не ответил ни  на один из моих вопросов. Он только  сказал, что
следует данным ему инструкциям. И немного спустя я  перестал спрашивать. По
дороге мы останавливались  у  нескольких светофоров, но я  не  вскочил и не
убежал. И вроде  бы готов был ехать, куда бы ни предписал отец. И хотя я не
боялся его, но по давно выработанной привычке, похожей на условный рефлекс,
сделал бы все, о чем он просил.
      Испытывая смесь ярости и отчаяния, я все время возвращался к  сцене в
кабинете Дэрриджа.  Его слова без конца крутились в  памяти, но со временем
не становились мягче  или приятнее. За  окном замелькали городские  дома  в
стиле английского ампира  и сувенирные магазины с открытыми витринами. Ста-
ринное величие и коммерческая целесообразность нового мира. Наконец, черная
машина, фыркнув, остановилась на берегу моря перед парадным входом большого
отеля со старинной французской архитектурной родословной. Яркие пляжные по-
лотенца сушились на декоративных кованых решетках балконов.
      Появились озабоченные портье. Шофер  вылез  из машины и церемонно от-
крыл передо  мной дверь. Побуждаемый его жестом, я  вышел и вдохнул морской
воздух. Издали доносились  крики  чаек и голо-" са  с  мокрого после отлива
пляжа. Ветер принес запах морской  соли  и  неожиданно напомнил приподнятое
настроение детских каникул на побережье, где я строил песочные замки.
      Шофер сделал что-то вроде поклона и показал на парадный вход в отель.
Потом, по-прежнему ничего не объясняя, сел за руль, выбрав момент, влился в
поток движения, и черный лимузин плавно исчез вдали.
      - Ваш багаж, сэр? - спросил один из портье. Вряд  ли  он был старше
меня.
      Я покачал головой. Весь багаж был на мне. Костюм, подходящий для пер-
вой утренней тренировки лошадей конюшни Дэрриджа. Брюки и сапоги для верхо-
вой езды, спортивная рубашка с короткими рукавами и яркая легкая  куртка на
молнии. В руке у Меня был сверкающий голубой жокейский шлем, застегивающий-
ся под подбородком. Усилием воли заставил себя войти в гранд-отель  в такой
неподящей одежде. Но  я напрасно беспокоился. В некогда требовавшем благоп-
ристойности вестибюле роились, будто пчелы в улье, люди, чувствовавшие себя
нормально в  шортах, сандалиях без задников  и футболках с  напечатанной на
них рекламой. Спокойная женщина-клерк за стойкой приема постояльцев без лю-
бопытства, но явно оценивая,  окинула  взглядом мой жокейский костюм. Будто
определяла мне  место на этом  вернисаже лиц.  Она и ответила  на мой  чуть
хриплый вопрос.
      - Мистер Джордж Джулиард? - повторила она. - Как я должна сказать,
кто его спрашивает?
      -Сын.
      Она подняла трубку,  нажата  кнопки, поговорила, выслушала и передала
мне сообщение.
      - Пожалуйста, поднимитесь  наверх.  Номер четыре - двенадцать. Лифт
слева от вас.
      Я шел по коридору в  поисках  номера четыре - двенадцать. Отец  ждал
меня у открытой двери.  Подойдя к нему, я остановился и подождал,  пока он,
как обычно, проведет инспекцию моего вида. Начнет с  черных вьющихся волос,
которые не удавалось выпрямить водой, карих глаз, худощавого  лица, узкой в
кости фигуры и закончит нечищеными сапогами на длинных ногах. Что  ни гово-
ри, не грустная картина для амбициозного родителя.
      - Бен, -  проговорил  он и втянул носом  воздух,  будто поднимая на
плечи ношу. - Проходи.
      Он очень старался быть хорошим отцом, но не придавал веса моим нечас-
тым заверениям, что добился в этом успеха. Я ребенок, которого он не хотел.
Случайное последствие  страстного юношеского увлечения женщиной, которая по
возрасту могла бы быть его матерью.  В день, когда я приехал в Брайтон, мне
было почти столько же лет, сколько ему, когда он стал моим отцом.
      Долгие годы  я по крохам собирал детали. В  обеих больших семьях под-
нялся страшный тарарам,  когда открылась новость о беременности. Затем раз-
разился чуть ли не скандал (веяние времени), когда моя мать  отказалась де-
лать  аборт.  С ледяной миной она  отвернулась  от семьи и поспешно  (очень
счастливо) вышла замуж.
      Только свадебная фотография напоминает мне, что у меня  была мать. По
иронии судьбы она умерла во время родов от преэклампсии. Как  тогда говори-
ли, оставила очень молодого  мужа буквально с младенцем на руках и  без на-
дежды на запланированное яркое будущее.
      Но Джордж Джулиард не просто так считался яркой  личностью. Он быстро
перестроил всю  жизнь. Отказался от  намерения получить в Оксфорде диплом и
заняться юриспруденцией и  незамедлительно  устроился в Сити, чтобы учиться
делать деньги. Перед этим ему пришлось убедить сестру покойной 1 жены доба-
вить  меня  к  большой семье из четырех сыновей. С первых дней он платил за
мое содержание, а потом и за  мое образование. И в дальнейшем всегда выпол-
нял родительский долг: от посещения  Вредительских  собраний  до открыток и
подарков к Рождеству и дню рождения, которые он присылал с  неизменной пун-
ктуальностью. Год назад на день рождения  он подарил мне билет на самолет в
Америку, чтобы я мог провести летние  каникулы в Вирд-г жинии на ферме, где
разводили лошадей. Ферма 1 принадлежала семье его школьного друга. Немно-'(
гие отцы столько делают для своих отпрысков.
      Я последовал за ним и не без удивления обнаружил, что нахожусь в гос-
тиной номера люкс, выходившего  окнами  прямо на море. Серо-голубой Ла-Манш
на горизонте сливался с небом. Когда Джордж Джулиард наметил цель - делать
деньги, он удивительно метко поразил мишень:
      - Ты завтракал? - спросил он.
      - Я не голоден.
      Он не обратил внимания, что это неправда.
      - Что тебе сказал Вивиан Дэрридж?
      - Он вытурил меня.
      - Да, но что он сказал?
      - Он сказал, что я не умею ездить верхом и нюхаю клей и кокаин.
      - Он это сказал? - Отец  вытаращил глаза. - Разве он не сказал то,
что ты просил его сказать? Он подчеркнул, что знает о том, что я употребляю
наркотики, из очень авторитетных источников.
      - А ты не спросил, кто эти "авторитетные источники"?
      - Нет. - Я слишком поздно подумал об этом. Только в машине.
      - Тебе еще многому надо учиться, - заметил отец.
      - Это ведь не совпадение, что именно сегодня утром ты послал машину,
которая ждала меня.
      Он чуть заметно  улыбнулся, только на мгновение сверкнули глаза. Отец
был выше меня и шире в плечах.  За прошедшие  пять лет  я вырос и во многих
отношениях унаследовал стремительность и мощь его тела. Волосы  у него тем-
нее и  сильнее  вьются,  чем у меня. И голова будто в плотной шапке, как на
скульптурах древних греков. Нынешняя твердость в чертах лица (еще несколько
лет, и  ему будет сорок)  проявилась уже на свадебной фотографии, сделанной
на крыльце департамента,  где проходила регистрация. Там разница в возрасте
была совсем незаметна. Жених выглядит доминирующим партнером, а улыбающаяся
невеста в голубом шелковом платье сияет юной красотой.
      - Зачем ты это сделал? - спросил я, стараясь говорить как взрослый,
а не как обиженный ребенок. Мне это не удалось.
      - Сделал что?
      - Добился, чтобы меня вытурили.
      - Ах.
      Он подошел к двойной стеклянной балконной двери и распахнул ее, впус-
тив живительный воздух побережья и  звонкие  голоса с пляжа. Отец с  минуту
молча постоял, глубоко вдыхая запахи  моря.  Потом,  словно приняв решение,
решительно закрыл двери и обернулся ко мне.
      - У меня есть для тебя предложение, - сказал он.
      - Какое?
      - Придется долго объяснять. -  Он  поднял трубку и позвонил в  офис
обслуживания номеров. Хотя время завтрака официально закончилось час назад,
он  распорядился  немедленно принести поднос с хлопьями, молоком,  горячими
тостами, поджаренным беконом с помидорами и грибами, яблоко, банан и чайник
с чаем.
      - И не спорь, - заметил он, кладя трубку. - У тебя такой вид, буд-
то ты неделю не ел.
      - Это ты сказал сэру Вивиану,  что я нюхаю наркотики? - не отступал
я.
      - Нет, я не говорил. А ты нюхаешь?
      - Нет.
      Мы смотрели друг на  друга, два, в сущности, чужих человека. Но  в то
же время связанные такими тесными узами, какие возможны только генетически.
Я жил по его указке. Он выбирал учебные заведения. Он определил, что я дол-
жен учиться верховой езде, скоростному спуску на лыжах и стрельбе. Он изда-
ли финансировал мое предпочтение именно к этим занятиям. И никогда  не при-
сылал мне билеты на музыкальные фестивали, в "Ковент-Гарден" или в "Ла Ска-
ла", потому что у него не вызывало восторга такое времяпрепровождение.
      Я был его  произведением,  как и  многие  другие сыновья, которые  до
двадцати лет остаются произведениями своих отцов. Я впитал его строгое чув-
ство чести. Ясное видение того, что правильно и что неправильно.  И непрек-
лонное убеждение,  что в постыдных  поступках следует признаваться и за них
расплачиваться. Но не скрывать их и не лгать. Четверо моих старших кузенов,
а фактически братьев, сочувственно говорили, как трудно мне будет следовать
его правилам.
      - Садись, - сказал он.
      В комнате было тепло. Я снял  пеструю куртку на "молнии" и положил на
пол рядом со шлемом. Потом сел в легкое кресло, на которое он указал.
      - Я участвую в дополнительных выборах в Хупуэстерне, - начал он, -
как кандидат. На место члена парламента, который умер.
      - М-м-м... - Я моргнул, до меня не сразу дошли его слова.
      - Ты слышал, что я сказал?
      - Ты имеешь в виду, что включился в предвыборную гонку?
      - Твой американский друг Чак сказал бы, что я включился в предвыбор-
ную гонку. Но в Англии говорят,  что я выставил свою кандидатуру на место в
парламенте.
      Я не знал,  как полагается реагировать в таких случаях: "Прекрасно!",
"Ужасно!", "Зачем?"
      - Выставил кандидатуру? - недоуменно повторил я.
      - Это место при  незначительном  перевесе голосов переходит от одной
партии к другой. Его называют переходящим местом. Исход выборов неясен.
      Я рассеянно обвел взглядом безликую гостиную. Он с  едва заметным не-
терпением ждал.
      - Какое предложение? - повторил я.
      - Да, теперь... - Его словно отпустило, и он расслабился. - Вивиан
Дэрридж говорил с тобой грубо?
      - Да.
      - Обвинил  тебя  в  употреблении  наркотиков...  Это его собственное
изобретение.
      -  Но  зачем?  - в который раз недоуменно повторил я. - Если он не
хотел, чтобы я  помогал  как любитель на тренировках,  почему  бы просто не
сказать об этом?
      - Он  говорил мне, что  ты никогда не поднимешься выше жокеялюбителя
средней руки.  Никогда  не  будешь первоклассным жокеемпрофессионалом. Твоя
работа в его конюшне - пустая трата времени.
      Я не хотел верить. Поверить в такое - невыносимо.
      - Но мне это нравится, - неуверенно запротестовал я.
      - Правильно. Но если ты честно заглянешь в себя, то признаешь, что в
настоящий момент всего лишь приятно транжирить время - для тебя мало.
      - Я не ты, - возразил я. - У меня нет твоей... твоей...
      - Напористости? - предположил он. Я подумал, что это слабо сказано,
но кивнул.
      - Для того,  что  я задумал, мне вполне  достаточно  твоего ума и...
м-м-м... отваги...
      Если он собирался польстить мне, то, конечно, преуспел в этом. Немно-
го молодых людей пропустит мимо ушей такую оценку.
      - Отец... - начал я.
      - По-моему, мы договорились, что ты будешь называть меня "папа".
      В школе на собраниях, где встречались родители, учителя и ученики, он
настаивал, чтобы  я  называл  его "папа". Я так и делал. Но в уме он всегда
оставался для меня "отцом", официально властвующим и контролирующим.
      - Что я должен делать? - спросил я. Он по-прежнему не давал прямого
ответа. Рассеянно посмотрел в окно, потом на мою куртку, лежавшую  на полу.
Затем начал постукивать ногтями и напомнил мне сэра Вивиана.
      - Я хочу, чтобы ты учился  в университете Эксетера, куда ты уже при-
нят.
      - Ох! - Я постарался не показать ни удивления, ни  раздражения, ко-
торые переполняли меня. А он продолжал так, будто я сейчас пущусь в длинную
громогласную речь.
      - Ведь ты хочешь взять "окно на год", так?
      "Окном на год" назывался модный в последние годы перерыв в учебе меж-
ду школой и университетом. Его высоко ценили и хвалили как  период, необхо-
димый для  взросления и накопления  жизненного опыта перед тем, как выбрать
академическую карьеру. За  "окно на год" высказывались многие, против почти
никто.
      - Но ты же согласился, что мне нужно "окно на год"? - напомнил я.
      - Я не запретил. Есть разница.
      - Разве... ты можешь запретить? И почему ты хочешь запретить?
      - Пока тебе  не исполнилось восемнадцати,  по закону я  могу  делать
почти все,  что  идет  тебе  на пользу. Или что, как я считаю, идет тебе на
пользу. Ты не дурак, Бен. Ты знаешь, что это так. Еще три недели, до твоего
дня рождения  тридцать первого августа, я  все еще несу  ответственность за
твою жизнь.
      Да, я знал. И еще я знал, что, хотя по справедливости меня как сироту
должны бы освободить от платы за обучение, ему придется платить.  Из-за бо-
гатства отца меня не отнесут к тем студентам, которые нуждаются в помощи от
государства или  в стипендии от разных  фондов. Совмещать учебу  с работой,
что возможно в некоторых странах, едва ли достижимо в Британии. Значит, ес-
ли отец не будет тратить за  мое образование, я не попаду в университет. Ни
в Эксетере, ни в другом месте.
      -  Когда  несколько лет  назад  я спрашивал  тебя,  ты сказал,  что,
по-твоему, "окно на год" - хорошая идея.
      - Я не предполагал, что ты намерен провести год в конюшне.
      - Но это же опыт взросления!
      - Это минное поле моральн