Игорь ЗАСЕДА






                                         "О спорт!..
                                         Никаких стимуляторов, кроме
                                         жажды победы и мудрой тренировки,
                                             не признаешь ты".
                                                          Пьер де Кубертен


                                    1

     При входе меня обыскали.
     Крепко сбитый парашютист со  скуластым  угреватым  лицом  и  озорными
глазами  бесцеремонно  потянул  к  себе  мою   белую   сумку   -   подарок
правительства провинции Квебек прессе, - дернул змейку и  запустил  внутрь
обе руки. Его короткий пистолет-автомат уткнулся в  мою  грудь,  неприятно
холодя  кожу  сквозь  тонкую  ткань  рубашки.  Руки  парашютиста  нащупали
"Практику", телевик и две  банки  кока-колы.  Фотоаппарат  и  объектив  не
возбудили у стража интереса,  банки  он  извлек,  встряхнул,  настороженно
поднес к уху, прислушался, удовлетворенно крякнул и швырнул в сумку.
     - О'кей! - разрешил наконец парашютист.
     "Придется отказаться от сумки, - подумал я. - Обвешаюсь  аппаратурой.
Как фотограф".
     В  подтрибунном,  с  высоким  потолком,  помещении,  где  разместился
пресс-центр, было многолюдно. На тесно расставленных столиках -  новенькие
"Оливетти". По привычке я прошелся по залу,  разыскал  машинку  с  русским
шрифтом  и  отметил  про  себя  ее  местоположение.  В  дальнем  углу  под
прозрачным  колпаком  междугородного  телефона  разглядел  знакомую  седую
голову. С трудом протискиваясь между  столиками  и  стульями,  заваленными
сумками, фотоаппаратурой,  пустыми  фирменными  стаканчиками  кока-колы  с
оттиснутой олимпийской эмблемой, переступая через чьи-то  вытянутые  ноги,
пробрался к Сержу Казанкини.
     - Хелло, Серж!
     Тот порывисто обернулся, вскочил,  в  глазах  вспыхнула  неподдельная
радость.
     - Олех! Привет! Когда приехал? Что  будешь  пить?  -  закричал  он  с
итальянской горячностью (родители Сержа - офранцузившиеся итальянцы).
     - Вчера прилетел. Пока сидели в Орли,  звонил  тебе  в  Франс  Пресс.
Ответили: мсье Казанкини в Монреале. Если уж непременно хочешь  выпить  за
встречу, то мне закажи коньяк с водой. И кофе.
     С Казанкини мы познакомились в  Саппоро,  в  семьдесят  втором.  Наши
места в ложе прессы оказались рядом. Этого было достаточно, чтобы  Серж  с
самой непосредственной бесцеремонностью записал себя в мои друзья.
     Казанкини  поставил  на  столик  два  бокала,  отодвинув  в   сторону
пресс-бюллетени, заполненные скучной  информацией  о  приемах,  шаблонными
сообщениями о пресс-конференциях, устраиваемых  для  журналистов  частными
фирмами. Я успел разглядеть  приглашение  на  завтра,  на  10:00  в  отель
"Шератон", где "IBM"  обещала  поведать  о  новинках  электронных  систем,
созданных специально для обслуживания Олимпийских игр.
     - Сходим? - спросил я. Серж пробежал глазами приглашение  и  согласно
кивнул головой.
     - О, американцы никогда не скупятся на выпивку! -  объяснил  он  свой
интерес к пресс-конференции и поднял бокал. -  За  встречу!  Славно,  черт
возьми, что Пьер де Кубертен вытащил на свет божий эти Игры: они дают  нам
возможность хоть раз в четыре года встречаться!
     - Не богохульствуй. Для меня Игры - светлый праздник, что по-прежнему
притягивает, как магнит.
     Коньяк был разбавлен  тоником.  Кусок  льда  плавал,  как  айсберг  в
антарктических водах, и  поднимавшийся  газ  белыми  кипящими  бисеринками
укрывал лед.
     - Я вижу, - поддел меня Серж, - бассейн по-прежнему волнует.
     - Первые два года вода снилась мне по ночам. Я прощался со спортом  и
никак не мог проститься. Даже плакал  втихомолку.  Это  в  снах.  В  жизни
оказалось куда проще. Однажды не явился на тренировку, сказав себе:  "Все,
старик, баста".
     - Почему ты решил бросить? Стал проигрывать?
     - Не чаще, чем прежде. Просто  вдруг  почувствовал,  что  с  завистью
гляжу на молодых ребят.
     - Молодых... Тебе-то самому сколько было?
     - Двадцать четыре. Да разве в годах дело? Это приходит независимо  от
возраста. И когда оно появляется, нужно уходить.
     - Мне легче. Я никогда не занимался спортом. Еще выпьем?
     - Нет, Серж, пойду погляжу, как люди плавают. Может, вечером?
     - Уговор! Приходи к восьми в Центр де Жарден. Я засяду в баре. А пока
потружусь на Франс Пресс, которое столь благосклонно откомандировало  меня
сюда...
     Я забросил за плечо злополучную сумку и направился в бассейн.
     Выход из пресс-центра вел прямо на трибуну, и больше  не  обыскивали.
Лишь миловидная девушка в малиновом форменном костюме мельком взглянула на
мое удостоверение личности, "ладанку", как мы  их  называли,  висевшую  на
груди, где было напечатано: "Олег Романько. СССР. Журналист".
     Сердце предательски сжалось.
     Бассейн  плескался  легкими  волнами,  а  крыша  над  ним  напоминала
перевернутую вверх дном ладью. Вода была голубая, а  стеклянная  стена  за
вышкой  сияла  ослепительным  июльским  солнцем.  Под  потолком  светились
гроздья прожекторов, суетились на подвесном мостике телеоператоры.
     Я выбрал место поближе к старту, поднял шторку и  включил  телевизор.
По первой программе  рекламировали  пиво  "Молсон":  немолодой  остроносый
мужчина с завидным наслаждением макал густые усы в белую пену.  По  другой
программе показывали фильм из жизни ковбоев, и я  щелкнул  снова.  Аппарат
вплотную приблизил ко мне пловцов.
     На экране Маккинли. Он совсем не изменился с тех пор, как я его видел
несколько лет назад. Даже, кажется, в той самой  -  в  красную  с  голубым
клетку - рубашке. Глаза прячутся за темными  стеклами  очков,  сухие  губы
плотно сжаты, а голова повернута вправо и чуть наклонена  вниз.  Проследив
за его взглядом, я увидел Крэнстона.
     Мне нравилось наблюдать, как Джон Крэнстон плывет. Он лежал  на  воде
высоко и плоско, словно кости у него, как у птицы, наполнены  воздухом,  а
руки взлетали и падали, взлетали и падали, и можно  было  разглядеть,  как
между пальцами завихрялись белые бурунчики; и  потому,  что  он  греб  без
остановки, без  паузы,  все  тело  его  было  обвито  длинными  пенящимися
струями. Если долго смотреть, могло почудиться, будто  у  него  в  пальцах
скрыты крошечные  реактивные  двигатели.  Я  никогда  не  видел,  чтоб  он
уставал. Иногда, после очередного скоростного  броска,  когда  он  касался
стенки  и  повисал  на  пенопластовой  дорожке,  на  лице  его  появлялась
непроизвольная гримаса боли, выдававшая  смертельную  усталость  мышц.  Но
Крэнстон тут же спохватывался, наверное, стыдясь этой гримасы,  искажавшей
его  чуть  продолговатое  мужественное  лицо,  раньше  срока  махал  рукой
Маккинли и снова бросался в воду.
     "Иногда, подплывая к финишу, клялся себе, что теперь же,  немедленно,
заброшу плавание и уйду, не было никаких сил терпеть разламывающую тебя на
части боль", - признался  однажды  Крэнстон.  Я  кивнул  ему  сочувственно
головой, ибо это состояние было и мне знакомо.  Оно-то  да  еще  кое-какие
личные обстоятельства вынудили меня раньше срока оставить  тренировки.  Но
было бы обидно, если б такое случилось и с Крэнстоном; за долгую  жизнь  в
спорте я не встречал человека, плавающего так красиво. Именно  красиво  (о
скорости  я  молчу,  ибо  кто  не  знает  Джона  Крэнстона,   чемпиона   и
рекордсмена, чьи секунды всегда выглядели фантастическими  на  фоне  самых
блистательных достижений), и за его плаванием я готов наблюдать часами.
     Между тем Маккинли взялся за секундомер.
     Я тоже  поспешно  извлек  из  карманчика  свой  призовой  "Лонжин"  с
гравировкой и положил большой палец на головку.
     Тренер что-то говорил, наклонившись  к  Крэнстону.  Маккинли  в  свое
время считался неплохим пловцом; в Мельбурне, на Олимпийских играх, чистая
случайность помешала ему получить бронзовую  медаль,  но  из  завоеванного
четвертого места он сумел выжать максимум  прибыли.  Сразу  после  Игр  он
распрощался с голубой дорожкой, организовал школу плавания в Калифорнии, и
спустя четыре года в Риме двое  его  ребят  сумели  пробиться  в  призеры.
Репутацию Маккинли едва не сгубил случай, когда у  парня  забрали  золотую
медаль за употребление допинга.  Отголоски  этого  грехопадения  слышались
почти год, были исписаны горы бумаги, но  Маккинли  категорически  отрицал
какую-нибудь причастность к использованию запрещенных  анаболиков.  Спустя
год Мондейл выиграл золотую медаль на чемпионате мира в Белграде  и  таким
образом реабилитировал и себя, и тренера. Мне трудно судить, как оно  было
в действительности, но Маккинли вызывал у  меня  чувство  настороженности,
впрочем, что темнить, - он мне просто не внушал доверия.
     Когда Крэнстон начал тренироваться у Маккинли (а это произошло вскоре
после Игр в Мехико), я еще мало знал их обоих. Но позднее с Джоном  у  нас
завязалась искренняя дружба, с его тренером мы едва здоровались...
     Маккинли пошел к старту, Джон не спеша поплыл туда  же,  расслабленно
выбрасывая руки и подолгу скользя после каждого гребка. Остальные  пловцы,
видимо, по команде тренера, перебрались на соседнюю дорожку. Я  догадался:
Крэнстон пойдет дистанцию. Сто или двести метров?
     Джон взялся за бортик, неуловимым  движением  подтянулся  и  оказался
наверху. У него было длинное мускулистое тело, широкая мощная грудь, узкие
бедра и талия, которой позавидовала бы любая девушка.  Я  знал:  весит  он
восемьдесят восемь килограммов, наверное,  никто  в  олимпийском  бассейне
Монреаля не весил больше, но это не мешало ему плыть легко.
     Джон вспрыгнул на тумбу, кончиками  пальцев  ощупал  край.  Встряхнул
мышцами, неспешно наклонился и, словно выброшенный катапультой, взлетел  в
воздух,  уже  в  воздухе  включил  ноги  и  сразу  же,   едва   коснувшись
поверхности, рванул руками воду.
     Я перевел дыхание и  краем  глаза  взглянул  на  секундомер.  Стрелка
отсчитывала секунды.
     На  Крэнстона  никто  не  обращал  внимания,  бассейн  был   наполнен
мелькающими в воздухе руками, белыми бурунами и  шумом  взболтанной  воды.
Тренерские свистки едва пробивались сквозь неумолчный гул.
     Все! Я нажал головку секундомера.
     Ну и дурацкий, наверное, вид у меня!  Руки  мелко  тряслись,  со  лба
стекали соленые капли пота и заливали глаза, во  рту  пересохло  так,  что
свело челюсти.
     Я не верил собственным глазам. Крэнстон проплыл сто метров (при  всех
скидках на возможные ошибки с включением и выключением секундомера) за 48,
8 секунды!
     Как  вам  популярнее  объяснить,  что  значили  эти  микроскопические
частички времени для пловца? Джим Монтгомери и Джо Боттом незадолго до Игр
сумели "выплыть" из 51 секунды:  чуть-чуть,  на  самую  малость,  заметную
разве что электронному секундомеру, опередили они стрелку.  Их  достижение
поспешили объявить  фантастическим.  Результат  на  стометровке,  то  есть
абсолютная  скорость   в   воде,   колебался   на   пределе   человеческих
возможностей, и даже футурологи осторожно предсказывали время 50.0 -  49,9
на конец нашего века.
     Я спустился к самому краю трибуны и,  когда  Крэнстон  приблизился  к
повороту, крикнул:
     - Джонни!
     Он услышал, остановился и стал крутить головой из стороны в  сторону,
мне пришлось крикнуть еще. Увидев наконец,  он  глубоко  нырнул,  почти  у
самого дна миновал плавающих и появился у бортика; оттолкнувшись от  него,
легко выскочил и подбежал к трибуне.
     - Фи-фьють, - присвистнул он и сказал, протягивая  мокрую  лапищу:  -
Привет, Олег! (Джон - единственный из знакомых  иностранцев  произносил  в
моем имени твердое "г").
     Мы крепко пожали друг другу руки.
     - Давно прилетел?
     - Вчера.
     - Ты видел, как я плыл?
     - Видел... Но... - Я пожал плечами и неуверенно закончил: - Наверное,
мой секундомер...
     - Ты не ошибся. Это нормально.
     - Я не могу поверить...
     - Я ждал этого восемь лет! Впрочем...  -  Он  замолчал,  не  закончив
фразу, помрачнел, но тут же спохватился: - Слушай, я рад видеть тебя.
     - Встретимся вечером?
     - Нет, вечером занят. Тренировка. А что если нам сбежать из города? У
тебя как со временем?
     - Пока Игры не начнутся,  слоняюсь  по  Монреалю  как  турист.  Начну
передавать шестнадцатого, накануне открытия.
     - Распрекрасно! Целая неделя впереди. Шесть дней.  А  я  прошу  всего
три! Иду! - Крэнстон обернулся и помахал Маккинли рукой. - Так вот, завтра
в восемь я заеду за тобой. Надо отдохнуть перед стартами, расслабиться.
     - Куда поедем?
     - Здесь неподалеку есть  чудесное  местечко  в  Сент-Морис.  Озеро  с
дивным названием - Лунное, лес, домик и ни единой  живой  души  в  округе.
Словом, увидишь! Ты где остановился?
     - В общежитии Монреальского университета. Корпус "С", 517-й номер.
     - Это на Холме?
     - Да. Вход возле памятника.
     - Завтра в восемь, Олег!
     Крэнстон разбежался, прыгнул в воду и вынырнул на шестой дорожке.
     Я откинулся на спинку сиденья, вытащил из сумки банку  с  кока-колой,
щелкнул крышкой. Потом достал  вторую  и  тоже  выпил  до  дна.  Результат
Крэнстона не шел из головы. Мне не надо было объяснять, каким  чудовищным,
немыслимым трудом достигается такое!



                                    2

     Я  поднялся  на  двадцать  шестой  этаж  Центра  де  Жарден  ("Полное
кондиционирование  воздуха,  135  лавок,   три   банка,   несколько   бюро
путешествий, 12 ресторанов  с  холодными  закусками  и  горячими  блюдами,
"Скорая помощь" и зимний сад общего пользования.  "Меридиен"  обеспечивает
членам  прессы   все   удобства   первоклассной   гостиницы",   -   гласил
путеводитель). Два полицейских, маячивших у  лифта,  казалось,  беззаботно
флиртовали с девушками в бледно-розовых  костюмчиках,  но  глаза  их  были
холодны, как декабрьское небо. Я предусмотрительно  вывесил  "ладанку"  на
грудь, глаза полицейских выделили ее и лишь потом ощупали меня  с  ног  до
головы.
     В пресс-центре царил тот  беспорядок,  который  всегда  отличает  его
накануне  крупных  состязаний:   связисты   копались   в   хитросплетениях
разноцветных  проводков,  всюду  громоздились  кипы  плакатов,  устаревших
теперь бюллетеней Подготовительного комитета - КОЖО, горы справочников  на
английском,  французском,  немецком,  испанском,  русском  языках,   щедро
поставляемые  делегациями,  прибывающими  на  Игры;  пустовали  пока   что
фирменные  холодильники  кока-колы,  которые  наполнят  в  день   открытия
олимпиады и затем будут беспрерывно забивать красными,  зелеными,  желтыми
банками с напитками,  ибо  фирма  обязалась  "бесплатно"  поставлять  свою
продукцию участникам и журналистам на протяжении олимпийского двухнеделья.
Правда, реклама кока-колы будет за то прерывать показ состязаний  в  самых
интересных местах, чтобы напомнить о существовании  фирмы  -  официального
поставщика ХХI Игр.
     Журналисты  только  съезжались,  основная  масса  навалится  накануне
открытия, и тогда здесь не продохнуть от крепких табаков. Я поздоровался с
Кауко  Леваахо,  обозревателем  финского  телевидения.  Последний  раз  мы
встречались в Мюнхене, но четыре года пролетели  как  один  день.  Леваахо
посетовал на дороговизну ("Они думают, что сюда съехались одни миллионеры!
") и сумасшедших канадских водителей ("Они вообразили, что городские улицы
- сродни мотодрому!"), дважды помявших крыло его  автомобиля.  Я  от  души
рассмеялся: финн сам любил прокатиться с ветерком...
     Было много знакомых. Вот  приветливо  махнул  рукой  Боб  Спенсер,  в
прошлом священник-кальвинист и непревзойденный прыгун с шестом,  -  теперь
он представлял телеграфное агентство.  Марк  Спиц  заметно  повзрослел  за
четыре года, - в уголках губ застыла горчинка, - он  представлял  одну  из
американских телекомпаний. Чех Ладислав Бачик (вот уж с  кем  я  пуд  соли
съел!) отрастил солидное брюшко. Заметив мой скептический взгляд, поспешил
оправдаться:  "Журналистика  -  это  тебе  не  спорт.  Полуночные  бдения,
застольные разговоры... Я обнял его: "Ты  прав,  старик.  Ведь  не  красны
девицы мы, чтоб мерить талию!" - "А сам небось режимишь... -  уколол  меня
Бачик. - Ты всегда этим увлекался..."
     Заглянул в  свой  бокс.  Новенький  медный  ключик,  я  для  удобства
прикрепил его к оборотной стороне  "ладанки",  неслышно  открыл  замок.  В
боксе  лежали  предназначенные  мне  программа  Игр  по  дням,   бюллетени
Подготовительного комитета едва ли не за весь прошедший месяц, приглашение
на пресс-конференцию японской фирмы "Никон" (традиционная вишневая  водка,
проспекты в лакированных обложках и  настоящий  мексиканский  кофе).  Одна
брошюрка меня заинтересовала. На шести языках  автор  вопрошал:  "Почему?"
Видимо,  этот  вопрос  был  адресован  двум   бегунам,   чья   фотография,
напечатанная  поверх  огромного  красного  вопросительного   знака,   была
помещена на обложке. На  каждой  новой  страничке  вставал  новый  вопрос:
"Почему вы здесь? Куда спешите? Какая ваша цель, ваше  стремление?"  И  уж
вовсе интригующе: "Вы желаете быть победителем? Изучайте  Слово  Божие  на
дому, через библейский курс или группой. Увидите! Ваша  победа  увенчается
вечностью!" Ого! Вечностью? Это что же - после финиша сразу  в  рай?  Ага,
вот и автор послания: "Сведения и  контакт.  Иван  Михайлович  Колесников,
улица Святой Екатерины, 87, тел. 274-68-94".
     Больше в пресс-центре делать было нечего, я спустился на первый  этаж
и очутился в  просторном  зале,  напоминавшем  своими  размерами  Киевский
вокзал в Москве. И людей здесь никак не меньше:  их  привлекали  магазины,
кафе, выставка, приуроченная к Играм.
     Эскалатор вынес меня на второй этаж, и мимо трехзального кинотеатра я
прошел в бар, арендованный у владельцев небоскреба для журналистов. Мягкий
ковер заглушал шаги, неяркий свет  создавал  обстановку,  располагающую  к
беседе. Бар переливался блеском бутылок, никелированных ручек и  поручней,
кувшинов со льдом.
     Серж сидел на высоком вращающемся стуле и издали помахал рукой.
     - На улице духота, как в тропиках, - пожаловался он. -  А  вчера  был
убийственный холод, впору надевать пальто.
     - Канадцы клялись, что вторая  половина  июля  -  лучшая  пора  лета.
Впрочем, лишь бы обошлось  без  какого-нибудь  муссона  или  тайфуна.  Это
единственное, что способно испортить праздник.
     Подошел бармен.  Лет  шестидесяти,  подстриженный  под  "бобрик",  он
напоминал отставного боксера профессионала в тяжелом весе. Похоже,  нос  у
него был перебит.
     - Вы никогда не занимались боксом? - спросил я.
     - Нет, сэр, я предпочитал зарабатывать  на  жизнь  честным  путем,  -
степенно ответил бармен. - Виски, коньяк?
     Я посмотрел, что пил Серж. Спорт еще крепко сидел во мне, и я заказал
джин с тоником. В чистом виде эту английскую можжевеловую  водку  не  пьют
даже алкоголики, зато в разбавленном она напоминает лимонад.
     - Со льдом, пожалуйста.
     - На что-нибудь стоящее набрел? - спросил Серж.
     - Нет. - И подумал: то, что я видел собственными глазами в  бассейне,
могло бы потрясти спортивный мир, но я буду  нем,  как  рыба,  потому  что
желаю Крэнстону удачи, а удачу лучше не испытывать понапрасну.
     - Нет, - повторил я.
     - У меня  тоже  -  пустой  карман.  Если,  черт  возьми,  не  считать
инцидента с западным немцем. - Серж Казанкини ухмыльнулся. -  Впрочем,  на
его месте мог оказаться любой из нас. Мы ведь по природе - редкие  нахалы.
Но любим,  просто-таки  обожаем,  чтобы  к  нам  относились  с  почтением.
Канадцы, по-моему, задумали поставить нас на место.
     - Что стряслось?
     - Немец из какой-то мюнхенской газеты отказался  показывать  сумку  и
имел неосторожность заспорить с полицейским.  Мне  кажется,  что  западные
немцы просто из кожи лезут, чтобы скомпрометировать олимпиаду, - они всюду
скулят, что г