разберешься
застойного периода.

Демократы у власти
     В результате многопартийного брожения образовался блок партий  и групп,
получивший  название Союза  социал-демократов, сокращенно  - ССД.  Демократы
одержали  победу  на  выборах в  органы  власти  почти  на  всех  уровнях  и
повсеместно. Они победили коммунистов под популистскими лозунгами ликвидации
монополии КПСС и лишения партократам привилегий. Поддержка народа была столь
мощной, что  органы  КПСС  спешно  покидали  свои  административные  дворцы,
отдавая  их  под  детские  сады,  интернаты,  школы,  больницы,  библиотеки.
Партийный  аппарат  подвергся резкому сокращению.  Партаппаратчики  лишились
персональных автомашин,  дач,  закрытых распределителей. А  дальше случилось
то,  чего  и следовало  ожидать.  Не заботы о нуждах  населения и  улучшение
работы учреждений власти, а политические баталии, пустопорожние словопрения,
некомпетентность,  амбициозность,  погоня за высокими  окладами, которые они
сами устанавливали  дружным голосованием, - вот что оказалось реальностью их
правления.  Результативность деятельности  Советов  резко  снизилась,  за-то
расходы на  них выросли  сравнительно  с  прежними  годами, по крайней мере,
втрое.

Дискуссия о свободе
     В  комбинате организовали  дискуссию о свободе. Чернов  решил принять в
ней участие. Он основательно подготовился к ней - это должно  было стать его
первым публичным выступлением. Основная идея, которую он собирался развить в
своей речи, заключалась в следующем. Надо различать свободу как политическую
форму  жизни общества и  свободу  как  неспособность  власти бороться против
распущенности  и  хаоса,  сохранять общественный  порядок.  Надо  различать,
далее,  свободу, дарованную  сверху, и свободу,  завоеванную снизу. Свобода,
дарованная  сверху, есть  либо  бессилие власти, либо  тактика  власти, либо
махинации  власти.  Такая   свобода  является   в   основном   иллюзорной  и
скоропреходящей. Ее дали, ее могут  и отобрать, когда  захотят. Только такая
свобода, которая завоевана в результате длительной эволюции общества, причем
- снизу и в  борьбе с верхами,  есть свобода более или менее устойчивая и  в
значительной мере реальная. То, что мы имеем сейчас, есть  политика свободы,
а  не свобода в собственном смысле слова, и  банальная неспособность властей
держать в узде разбушевавшуюся стихию.
     Когда  началась дискуссия,  с трибуны в зал обрушилось безответственное
словоблудие, некомпетентность,  злоба,  клевета  на критикуемых и отсутствие
каких  бы  то  ни  было оригинальных  идей.  Все  говоримое  было  взято  из
антисоветских  передач  западных  радиостанций  или  украдено  из  сочинений
критиков режима, о которых старались не вспоминать. Дорвавшись  до трибуны и
начав болтать, ораторы не могли остановиться. Их с трудом сгоняли с трибуны.
Из  двадцати человек,  записавшихся для выступлений,  сумели высказаться  не
более десяти. Прочим, включая Чернова, просто не осталось времени.
     Если уж за  возможность высказаться перед этой шумной и плохо слушающей
аудиторией  идет такая  звериная драка, подумал Чернов,  так  что  же должно
твориться в среде тех, кто рвется на трибуну более широкую, -  в  прессу, на
телевидение и радио?!

Угроза приватизации
     Протезный комбинат,  где работал Чернов,  никогда не  был  рентабельным
предприятием. Это было скорее медицинское и исследовательское учреждение,  а
не производственное.  Комбинат поставлял для  продажи  в  магазины протезы и
другие предметы  для инвалидов, включая инвалидные коляски и костыли, но они
продавались по условным  ценам много ниже их себестоимости. Так  что перевод
комбината  на самофинансирование означал  катастрофу. Какое-то время он  еще
мог  существовать за  счет  побочной  продукции -  манекены  для  магазинов,
детские игрушки, детали  для  автоматических устройств и  т.п.  Очень быстро
побочная  продукция  вытеснила  основную.  Со  всех  донцов  страны  во  все
учреждения власти  и в газеты  посыпались  жалобы на  дефицит предметов  для
инвалидов. Комбинат стал объектом яростной критики со стороны перестройщиков
и был  включен в число нерентабельных предприятий, подлежащих ликвидации или
приватизации.
     Такой  поворот  дела  вызвал  возмущение у  сотрудников  комбината и  у
огромного числа инвалидов, так  или  иначе связанных с комбинатом.  Стихийно
возник  митинг  на  территории  комбината.  Выступавшие   ораторы  требовали
восстановить статус комбината как медицинского  и исследовательского центра,
находившегося  на   дотации   у   государства.   Неожиданно  приехала   сама
Маоцзедунька и  закатила речь  смысл  которой  свелся к обещанию,  что после
приватизации сотрудники комбината будут получать  зарплату вдвое больше, чем
сейчас,  и комбинат повысит  производительность, по крайней мере, втрое. Она
не  сказала, сколько сотрудников останется в комбинате и  какую продукцию он
будет  выпускать. Никто не  догадался спросить ее об этом.  После ее отъезда
собравшиеся раскололись, и инициативой завладели проповедники приватизации.
     -  Ну что же,  товарищи, -  сказал Белов сотрудникам своего  отдела,  -
против потока истории  не попрешь.  Комбинат наверняка  продадуткаким-нибудь
жуликам на ближайшем же аукционе. Что они тут устроят, легко предвидеть: что
угодно, только не то, чем занимались мы с вами. Так что  советую вам  искать
новую работу, не дожидаясь официального увольнения.
     -  Вот теперь, - продолжал Белов, когда сотрудники разошлись, и Белов с
Черновым  остались  вдвоем,  -  я  эту  гадину  прибил  бы сам. Чем угодно -
кирпичом, отверткой, ножницами. Если ты  еще не забросил свой замысел и если
надумал что-то дельное, можешь рассчитывать на меня.
     - А  что это изменит, -  усмехнулся Чернов, - если мы убьем эту гадину?
Отдел-то  все равно  закроют.  Нас  с  тобой  посадят  в  психушку, если  не
расстреляют. Эта гадина станет героиней. На ее место придет другая гадина.
     - Ты иронизируешь. А что ты можешь предложить посерьезнее?
     -  Делать,  так  по-  большому, как  говорится.  Ходит слух, будто  сам
Президент  приезжает  к нам,  хочет  поговорить  с  трудящимися  лично. Надо
думать,  побывает  на крупнейших предприятиях - на  химическом комбинате, на
заводе автоприборов, на военном заводе. А лучше всего - в аэропорту. Помнишь
наш разговор там десять лет назад?
     В кабинет зашел Социолух. Сказал, что заведующий его отдела посоветовал
им  искать работу. Отдел  наверняка закроют. Но  паниковать  не стоит. Таких
математиков, как Белов и Чернов,  возьмут в любом приличном учреждении. Хотя
бы в Атоме. В крайнем  случае его отец поможет.  А  платят там вдвое больше.
Что  касается  его,  Социолуха, отец  обещал  пристроить/ его  референтом  к
какому-нибудь высокому лицу. Ра-
     бота не бей лежачего. Глядишь, и он начнет карьеру делать.
     - Но если без шуток,  - сказал он, видя мрачные лица друзей, настроение
поганое. Я бы, честно говоря, с удовольствием всадил бы этой гадине обойму в
рыло и в пузо.
     - Юрий считает, что это мелковато, - сказал Белов.
     - Надо выше брать. - Неплохая идея!

Мысли наедине
     Все-таки  моя  интуиция  меня не обманула. Обстоятельства  складываются
так, что все, абсолютно все  средства борьбы  потеряли  смысл, кроме одного:
терроризма.  Ареной истории завладели  самые гнусные  отбросы общества. Есть
только один способ избежать гибели, которую несут с собой эти гады: убивать,
убивать и  еще  раз убивать! Нужно,  чтобы  это стало массовым'явлением. Для
этого  нужен яркий пример. Не организация, а именно пример.  Я уверен, что в
стране  есть  многие тысячи людей, способных пойти на такой шаг  ценой своей
жизни. Им нужно подать сигнал и показать пример. Это - наш гражданский долг.
Если мы не сделаем  это, страна либо погибнет,  либо погрузится в еще худшую
трясину серости, грязи, зловония.
     Суд истории
     К  концу  восьмидесятых годов кампания по  восстановлению  исторической
правды  в  Советском  Союзе  переросла  в  мазохистское  саморазоблачение  и
самобичевание.  Объектом критики в  средствах  массовой  информации стали  и
органы государственной безопасности  - органы. Даже в официальных газетах  и
журналах  стали  появляться  статьи с требованием предать гласности все дела
органов   и   судить   оставшихся   в  живых  преступников.   С  требованием
ликвидировать  органы  стали  выступать  даже  депутаты  Советов и партийные
работники. По всем городам прошли показательные суды над бывшими сталинскими
палачами - суды истории, как их торжественно называли в прессе.
     Был такой суд  и в  Партграде. Суд проходил в помещении  драматического
театра. Зал был переполнен.
     На  сценезаседал трибунал.  Среди его членов были писатель,  профессор,
депутат,  бывшие  заключенные сталинских лагерей,  офицер, рабочий, студент,
колхозница, домашняя  хозяйка, короче  -  пятнадцать  специально  отобранных
людей,  по идее  представляющих основные категории граждан. В  стороне сидел
ничем не примечательный старик - отставной полковник  КГБ,  который когда-то
был  начальником  управления КГБ области.  Он согласился быть обвиняемым  на
суде истории.  Обвинителями выступали ловкие на  язык молодые  и средних лет
люди -  писатели,  научные  работники,  профессора,  журналисты и  т.п.  Они
игнорировали  старика. Задача  последнего заключалась в том, чтобы сидеть  и
символизировать  собою  сталинский  режим и  его  преступления.  Фактическим
обвиняемым, как заявляли обвинители, был Сталин и его подручные. Выступления
обвинителей прерывались аплодисментами и возгласами одобрения.
     Дали в конце концов слово и обвиняемому. Надо признать, что собравшиеся
не ожидали, что этот  похожий  на  сморчка человечек преподнесет им сюрприз.
Старик говорил спокойно, уверенно, с достоинством. И  даже  с  точки  зрения
красноречия он явно превосходил обвинителей. Те пускали пену из слов и фраз,
а он говорил по- существу.
     Вот содержание его речи.
     Вы требуете реабилитации  деятелей  революции и советского государства,
расстрелянных как врагов  народа  в сталинские годы. Верно, что эти  люди не
были предателями  и шпионами.  Но ведь таковыми  не были и  Ежов, и Ягода, и
Берия и другие сталинские палачи, ставшие тоже жертвами репрессий. И их надо
реабилитировать.  Но  реабилитируя  жертвы сталинизма, не надо  кидаться  из
одной лжи  в другую, не надо превращать жертвы в невинных ангелов.  Зиновьев
был мерзавец не меньше Сталина.  Бухарин был безответственный болтун.  И вел
он  себя  как политическая  проститутка. Тухачевский  подавлял  восстание  в
Кронштадте и восстание тамбовских крестьян. И бонапартистские идеи у него на
самом деле были.
     Вы  люди образованные, а  совершаете логическую ошибку, непростительную
даже малограмотным. Вы сегодняшнее знание и понимание прошлого переносите на
само прошлое  так,  будто  оно  должно было бы восприниматься  таким образом
самими  деятелями  прошлого. Но реальным фактором истории было не то, как  и
что люди думают о прошлом теперь, а то, как люди тогда понимали и переживали
факты своей истории,  какие у них  были намерения и возможности. Ошибочно  с
критериями  настоящего   судить  о  поведении  людей   в   прошлом.   Нельзя
игнорировать  различие  условий нашего времени и тех лет, когда  действовали
рассматриваемые личности. Нельзя вырывать поступки исторических личностей из
конкретной ситуации,  в которой они совершались,  и  оценивать  их  самих по
себе. Нельзя игнорировать объективную суть поведения людей в тех условиях. В
результате ошибок такого рода прошлое  предстает в ложном свете, т.е. в  том
виде, в каком его хотят изобразить наши тенденциозно мыслящие  современники.
Сегодня  важно  не столько идеализация жертв  сталинизма, о  которых тут шла
речь, и осуждение  сталинских палачей,  сколько  объективно  беспристрастное
понимание того, почему политическая борьба в те годы принимала такие формы.
     Да, он служил в органах и  не стыдится этого. Его  совесть чиста. Он на
свой счет не принимает ни одного из обвинений, высказанных тут. И он не есть
исключение. Большинство  сотрудников  органов,  с которыми  ему  приходилось
работать,  никакими преступниками  не были. Сейчас  легко  судить прошлое. А
судьи кто? Имеют ли они  сами моральное право судить кого-либо, тем  более -
целую  эпоху,  целые  поколения  людей,  благодаря которым  страна  выжила в
тяжелейших  исторических испытаниях. Сейчас никто не  хочет  знать, в  каких
условиях  и  с  какой целью создавались органы,  какую фактическую  роль они
сыграли  в истории  страны. Разве  не было попыток свергнуть новый  строй  и
расчленить  страну?!  Не  было  контрреволюционных  восстаний, саботажа?!  А
беспризорщина! А коррупция! А шпионаж! Вы  сейчас кричите  по поводу засилья
хулиганов, бандитов, мафии. А  что творилось  тогда?! В те годы преступность
превосходила  нынешнюю во  много  раз.  Были  и  кулаки  настоящие.  Были  и
террористы. Без органов  страна просто не выстояла  бы. И  в массе населения
органы любили. К ним обращались за помощью по  самым различным проблемам.  И
они  на  самом деле помогали.  Без  органов  мы  не победили  бы  в  войне с
Германией. И  тогда  страну разорвали  бы на  кусочки.  И  наш народ  был бы
превращен в  рабов. И  не было бы никаких  судов  истории. Не было бы  этого
театра. Не были  бы  вы профессорами, писателями, инженерами, депутатами ...
Больше трех  классов вам  образования  не  дали  бы.  Да  и  то  неизвестно,
допустили бы вас до  жизни  вообще.  Были,  конечно,  злоупотребления.  Были
преступления.  Об этом надо  говорить. Но  как? Нельзя же кидаться  в другую
крайность  и  разрушать  с трудом созданный  государственный строй и порядок
только на том основании, что в  прошлом  в  силу  исторических условий имело
место то,  что  мы  сегодня осуждаем. Надо не  судить прошлое, а понять  его
объективно и извлечь из него уроки. Поглядите, что сейчас творится в стране!
Если дальше так продолжаться будет, страна погибнет. И  Запад добьется того,
чего ему не удалось добиться руками Гитлера. Уверяю вас, без органов вывести
страну из этого состояния смуты не удастся.
     Когда прошел первый  шок от речи старика, собравшиеся вновь настроились
на обличительный  лад. Старика прерывали. Из зала раздавались угрозы и крики
с требованием судить его не условным,  а настоящим судом. Ему  так и не дали
договорить. Перед тем, как покинуть  трибуну, он все-таки успел сказать, что
этот суд истории ему  напоминает процессы тридцатых годов,  когда вот так же
обвиняемым  не  давали  слова сказать в свое  оправдание,  и  что  он  готов
предстать перед  любым справедливым и компетентным судом. На эту реплику зал
ответил   бурей  негодования.  В  заключение  трибунал  вынес  символический
приговор старику как представителю преступных органов.
     После суда  группа  студентов предложила  старику пойти с ними в кафе и
выпить немного по поводу такого  блистательного процесса. Старик согласился.
Зашли  в  частное кафе.  Узнав  о  ценах,  студенты  пришли  в  негодование.
Раздались крики о жуликах, о бессилии милиции, о продажности властей. Кто-то
вспомнил  об  органах.  Почему  они  бездействуют?!  Старик сказал,  что  им
запретили вмешиваться в частный бизнес, и спросил ребят, что бы они  в таком
случае делать стали.
     - Сажать этих гадов надо!
     -К стенке ставить!
     - Между прочим,  - сказал старик по поводу этих  эмоций,  - органы были
учреждены отчасти и для того, чтобы прекратить самосуды и расправы населения
со всякого рода негодяями. Если вы не возражаете,
     пойдемте ко  мне. Выпить кое-что найдется.  И  закусить жена что-нибудь
найдет.
     Старик жил  неподалеку  в  малюсенькой  квартирке.  Студенты  с  трудом
разместились  за  столом. Заговорили, естественно, о  только  что  пережитой
комедии  суда.  Старик  сказал,  что  добрая половина обвинителей и  судей -
ловкачи и конъюнктурщики. А сколько из них были осведомителями КГБ?!
     - Что же Вы не сказали об этом в суде?!
     - А  кто бы  поверил мне?  Сказали бы,  что  я прибегаю к сталинистским
методам. К тому  же есть профессиональная этика - осведомителей не выдавать.
Кстати, председатель сегодняшнего трибунала уже в  сталинские годы был таким
отъявленным прохвостом, что его органам приходилось одергивать.  При Хрущеве
лизал  зад Хрущеву, при  Брежневе Брежневу. Теперь Горбачеву зад вылизывает.
Если слетит Горбачев, этот  подонок первым  его продаст и ринется лизать зад
новому начальству.
     - Что же получается? Опять та же ложь?!
     - Это  уж вы сами разбирайтесь Мы свое дело сделали. Большинство из нас
погибло ради того, чтобы... чтобы вы могли нас осудить, очернить и оплевать.
Делайте жизнь лучше нас. Вы хозяева теперь.
     - Какие мы хозяева?! Нас ни о чем не спрашивают.
     -  А вы думаете, раньше делалось по-нашему? Это теперь легко сказать  -
не доноси, не клевещи, держись мужественно, протестуй... А на деле не так-то
просто стать таким прекрасным человеком. Практически бессмысленно. И  не  то
что  не дадут, а сам не захочешь, причем отнюдь не по злобе. Что вы думаете,
всю черную  работу в прошлом  прирожденные злодеи  делали?  Фанатики? Ничего
подобного! Обычные люди. И вы на их месте поступали бы не лучше. Была рутина
жизни.  Люди  работали.  И те,  кто  становились  жертвами,  исполняли  свою
историческую роль. Время было такое. Оно диктовало свои законы поведения. Мы
выполняли  самую  черную и неблагодарную  работу  истории.  В  итоге  из нас
сделали козлов отпущения.
     - Вы много лет  работали в органах. Были ли в Вашей жизни случаи, когда
Ваша совесть была не чиста?
     - Смотря по тому, как  понимать совесть. Я  лучше расскажу вам об одном
случае, который мне до сих пор не дает покоя. Я из-за него испытываю если не
угрызения совести, то чувство стыда.
     Поклонником  Сталина никогда  не был. Был обычным комсомольцем.  Хорошо
учился. Культ  Сталина вызывал у  него негативные  эмоции, но не  настолько,
чтобы протестовать  открыто и  вообще придавать этому  особое  значение.  Он
просто игнорировал это. О репрессиях знал,  но  тоже не очень  переживал их.
Его  и  его  родственников это  не  касалось. Время  от  времени в институте
становилось известно, что кто-то арестован  как враг народа. В обвинения  не
то чтобы верили, скорее не хотели  не верить.  Тут дело  было не  в вере или
неверии,  а в чем-то другом. Была политика  руководства, и рассказчик, как и
люди  из  его  окружения,  эту  политику  так  или   иначе   принимали.  Она
воспринималась  ими  как часть  генеральной линии руководства. Принимая  эту
линию в целом, они принимали и ее части. Они были руководимыми, вроде солдат
в армии, и это было не их дело сомневаться в правильности линии руководства.
Аналогично  рассказчик относился и к  процессам  тридцатых годов. Опять-таки
дело  не  в том, что он на все сто процентов верил в их честность. Просто не
было ни  веры,  ни сомнения. Тем не  менее лично  к  Сталину он симпатий  не
питал. Ему не раз приходилось сталкиваться с антисталинистскими настроениями
у своих соучеников. Он никогда не доносил на них. Ему доверялись. Как эти ни
странно, он  не был стукачом. Ему  просто  не предлагали  быть им.  Если  бы
предложили, скорее всего согласился бы.
     Еще  будучи   студентом  вступил   в  партию.  Рабочее   происхождение.
Безупречная  анкета,  хорошая  репутация.  И  в  1939  году  ему  предложили
поступить в школу органов. Он согласился, это давало ему хорошую  профессию.
Окончил школу  досрочно  в  начале  войны,  был  направлен  в  особый  отдел
авиационной бомбардировочной дивизии. Проявил себя  хорошим  работником. Был
назначен  начальником особого отдела полка. Работа  не имела  в себе  ничего
романтического.  Разоблачал мелкие преступления.  Следил  за умонастроениями
людей.  Высказывал свое мнение,  когда  речь заходила  о  наградах, званиях,
должностях.   Приходилось   иметь