лий,
творчества, изобретательности, инициативы, риска. Так он смотрит и на другие
народы, с завистью думая  о том,  что им дали больше,  чем  ему, или что они
ухитрились  урвать  больше  и устроиться  лучше,  чем  он. В  русском народе
холуйское низкопоклонство перед другими, лучше живущими народами (особенно -
перед  западными) сочетается с презрением  и ненавистью  к ним,  собственное
самоуничижение  сочетается  с  чванством  и гордостью  за  свою никчемность.
Русский народ видимость дела и болтовню о деле предпочитает настоящему делу.
Он больше  проявляет мужества и терпения в переживании бед и трудностей, чем
в достижении успеха. Начав какое-то дело, он останавливается на полпути и не
доводит его  до конца. Замахнувшись для удара, он сам сдерживает силу своего
удара, бьет в половину  силы.  Он долго раскачивается на  благое дело, легко
впадает  в панику. Коэффициент его  созидательной деятельности невысок. Там,
где  западные  народы  добиваются  чего-то  с  определенными  усилиями  и  в
определенное время, русскому народу требуется в десять раз больше усилий и в
пять раз больше времени.  Русский  народ расточителен, неэкономен, немелочен
до равнодушия к деталям и точности, непрактичен. Он делает многое на авось и
кое-как, лишь  бы  отделаться. Короче говоря, этот  народ в гораздо  большей
мере обладает способностью разрушения, чем созидания.
     Все  попытки привить русским людям  наилучшие  человеческие качества  в
течение  более  чем семидесятилетней  советской истории  потерпели  крах  не
только и не столько из-за неспособности коммунистической системы осуществить
это   на   деле,  сколько   из-за   неспособности   народа   стать   народом
коммунистических ангелов. Ни скачок в культуре и образовании, ни  прогресс в
материальном и  бытовом  отношении  не смогли улучшить русский  национальный
характер. Наоборот,  произошла  во  многих  отношениях деградация  в  смысле
обострения   и  огрубления   этого   характера.   Такую   массовую  эпидемию
самоуничижения,  антипатриотизма и пораженчества, какая имеет место сейчас в
нашей стране, не допустил  бы ни один европейский народ.  Более того,  этого
нет  и  среди других  народов  нашей  страны. Они во всем  винят русских,  а
русский народ охотно берет вину на себя.
     Затевая политику перестройки, Горбачев и его советники ни на  минуту не
задумались над  тем, каков характер тех многочисленных народов, какие должны
были  на практике  осуществлять  навязываемые им реформы  и  прежде всего  -
народа  русского.  Любой  народ  способен  воспользоваться  благами западной
цивилизации, если  их преподнесут  ему  в  качестве дара. Но далеко не любой
народ  способен  сам создать  цивилизацию такого  рода  или  хотя  бы  стать
соучастником ее  создания  и  воспроизводства.  Убеждение,  будто  различные
социальные системы суть  ступени в развитии  одного и  того  же абстрактного
человечества и будто любой  народ может пройти эти ступени в своей эволюции,
ложно  фактически и с научной  точки зрения. Западную цивилизацию  создавали
народы  с  определенным  характером.  Это  -  их уникальное  и  неповторимое
творение. Это входит в  их натуру, в их характер.  Другие  народы  создавали
цивилизации иного типа,  более соответствовавшие их характеру и условиям  их
жизни.
     Подглядев,  как живут  народы западные,  нельзя пропагандой  их  образа
жизни  и приказами высшего начальства заставить свои  народы начать жить так
же. Эти народы нашей страны  способны воспринять из западного  образа  жизни
лишь  то, что возможно  развить  у себя с учетом  их  характера. Навязывание
народу   образа  жизни,  не  соответствующего  его  характеру,  имеет  своим
неотвратимым следствием разрушение этого народа и его историческую гибель.
     Именно  такой  губительный процесс происходит  сейчас  на наших глазах.
Русскому народу  сегодняшние  советские правители, обуреваемые  тщеславием и
потерявшие чувство ответственности за творимое ими, стремятся навязать образ
жизни,  чуждый  его  характеру  и  уже  приведший к  неслыханному ранее  его
разложению.
     Но   что  именно  соответствует  характеру  русского  народа?  Русскому
национальному    характеру    и    исторической   судьбе   русского   народа
коммунистический социальный строй  соответствует больше,  чем любой  другой.
Он, конечно, усилил отрицательные качества народа. Но одновременно он придал
им в значительной мере  позитивный  смысл. Во всяком случае,  русский  народ
смог   сохраниться   как  народ   исторический   лишь   в  качестве   народа
коммунистического. С любым другим строем он обречен на деградацию и гибель.
     Русский  народ  имел  в  своем  распоряжении  достаточно  исторического
времени и сил, чтобы распорядиться своею судьбою наилучшим для него образом.
Он это  и сделал фактически.  То,  что  мы  имели за  годы прошлой советской
истории, и то, что мы имеем сейчас, это и есть  полное и свободное раскрытие
нашего  национального характера. Мы  как  народ ни на  что другое вообще  не
способны. Но то, на что мы способны, мы не способны оценить по достоинству и
сохранять  как  наше историческое  достижение.  Мы были способны  на великие
жертвы  ради  великих идеалов.  Но  мы оказались  способными  и  на  великие
подлости  и  на  беспрецедентное  в  истории  человечества  предательство  в
отношении самих себя. Русский народ покрыл себя неувядаемой славой, совершив
величайшую в  истории революцию и  отстояв  себя  в величайшей  войне против
сильнейшего врага. Теперь русский народ покрыл  себя неувядаемым позором  на
всю последующую  историю.  Нельзя  во  всем  винить коммунистический  строй.
Коммунизм не успел проявить свои позитивные стороны. Но если мы продержались
несколько десятков лет, то этим мы обязаны  именно коммунизму и коммунистам.
Отказываясь от коммунизма, мы обрекаем себя на историческую смерть.
     Правящие  верхи нашего народа  и  их идеологические холуи  предали свою
страну  и  свой  народ, превратившись в пятую колонну Запада. Но происходило
это предательство  на глазах народа, при его  попустительстве и даже  с  его
одобрения.  Народ   как   целое   стал   соучастником  этого   исторического
преступления. Наш  народ стал народом- предателем. Он  предал  свое прошлое,
предал тех, кто принес ради него неслыханные жертвы,  предал своих потомков,
предал  сотни миллионов людей на планете, смотревших на него как на образец,
опору и защиту. Пройдут годы, может быть века, и наши потомки осудят нас как
предателей,  подлецов, дураков,  шкурников, холуев, трусов, капитулянтов.  И
проклянут нас. И это будет справедливо, ибо мы заслуживаем такой суд.

Друзья
     Чтобы оплатить перепечатку статьи на машинке  и  сделать десяток копий,
Чернову пришлось продать на  черном рынке  последние книги. Он послал статью
последовательно  в основные газеты и журналы города, но вскоре получил отказ
с одной и  той же  мотивировкой: концепция  Чернова  научно несостоятельна и
идеологически порочна. Чернов недоумевал: какую идеологию они имели в виду?!
     Потерпев такую неудачу, Чернов решил показать статью  Белову и Миронову
и  попросить их  помочь ее напечатать.  Белов согласился на  новую встречу с
Черновым  с большой неохотой: он  боялся, что безработный Чернов будет опять
просить его устроить на работу или  попросит  денег  взаймы. Когда он узнал,
что речь идет всего лишь о статье, он вздохнул с облегчением.
     - Ты, кажется, поддерживаешь связь со Смирновым и с  Петровым, - сказал
Чернов. - Оба  они издают свои журналы. Может быть поговоришь  с ними насчет
моей статьи? Им ничего не стоит напечатать.
     Белов  бегло  проглядел  статью. Заинтересовался. Вернулся  к началу  и
перечитал  ее более внимательно. Чернов следил за  выражением его лица.  Ему
показалось, что Белов растерялся и даже был испуган.
     - Ты это сам сочинил или скомпилировал? - спросил он, дочитав статью. -
Признайся, старик, ты решил меня разыграть?
     -  Мы  с  тобой  знакомы  не первый  год,  чтобы  так  оскорблять меня.
По-моему, я не давал тебе повода для таких предположений.
     - Одно дело -  математика. А тут  - социология, публицистика, политика.
Ты же не специалист в этом.
     -  За  последние годы  я начитался настолько,  что  могу  считать  себя
специалистом именно в этом. Математику я забросил.
     - И напрасно! В математике ты - гений. А тут...
     -Что тут?! Ты же сам решил, что я списал у какого-то профессионала.
     - Как-то странно видеть тебя в новой роли.
     - А в роли безработного тебе не странно меня видеть?
     - Сейчас многие без работы.
     - И многие сочиняют статьи для бесчисленных газет и журналов.
     -  Так-то  оно  так.  Только  со Смирновым  и  Петровым  у меня  теперь
контактов нет. Они теперь важные персоны, до них не доберешься.
     - Ладно, не хочешь - не надо. А что скажешь о статье?
     -  Статья,  я  бы сказал, несколько необычная. Я сомневаюсь в  том, что
такую статью кто-нибудь теперь напечатает.
     - Но ты-то сам что думаешь? В чем ты видишь мои ошибки?
     -  При  чем тут  истины  и  заблуждения?  Наши газеты  и журналы  -  не
бескорыстные искатели  истины.  Сейчас все стали политиками.  И твоя  статья
выглядит не как претензия  на истину, а как выражение определенной политики.
Только какой?..
     - Какой именно?
     - Во  всяком случае, я такую политику не  принимаю. Хочешь знать, в чем
состоит твоя ошибка с этой  статьей? Ты по житейской  наивности выболтал то,
что общеизвестно, но  что все скрывают.  Ты  нарушил одно  из важнейших табу
современности.
     Через  неделю  Чернов наконец-то  получил аудиенцию у... Миронова.  Тот
держался  очень  важно: его избрали  лидером  их новой  партии. Уже  партии!
Чернов  поинтересовался, сколько человек в его партии и какие слои населения
она представляет.
     -  Трудно  сказать, -  ответил Миронов.  -  Теперь  все  происходит так
стремительно. Неделю назад было двести человек. Теперь - пятьсот. Кто знает,
может быть  на  той неделе будет  десять тысяч. Мы изменили нашу  программу.
Знаешь,    массовость    вынуждает.    Теперь    мы    называемся    Партией
демократов-социалистов, сокращенно - ПДС.  А  что  касается слоев населения,
интересы которых мы представляем, так это - устаревший взгляд на партию. Ну,
покажи, что ты там такое состряпал!
     Миронов начал бегло  просматривать статью.  Чернов следил за выражением
его  лица.  Ему заранее  стало  ясно, что может сказать этот  новоиспеченный
глава новоиспеченной партии.
     - Ну, что тебе сказать, - начал Миронов, проглядев  последнюю страницу.
-  Честно говоря, мне жаль  тебя.  Но, как говорится, друг  Платон, а истина
дороже.  Скажу  тебе откровенно,  как  старому  другу.  Что такое народ  как
реальность,  а не  как миф? Сборище ничтожеств, которое служит пьедесталом и
средство для немногих ничтожеств жить так, как будто они на самом деле венец
творения.  Чтобы  это  положение  сохранить,  эти   немногие  исключительные
ничтожества  изобрели миф народа, с  помощью которого они  одуряют народ. Ты
этот миф разрушаешь. К тому же политика есть политика. Что такое наш народ -
всем очевидно. Семьдесят лет воспитывали, и все впустую. Теперь поманили его
всякие подлецы  и демагоги антисоветскими и антикоммунистическими лозунгами,
и  наш народ  готов растоптать все  прошлые достижения,  готов  продать  все
идеалы. А  что сделаешь?! Сказать, что народ - сборище глупцов,  подлецов  и
прочей мрази?  Это  равносильно  самоубийству. А ты  говорить это почти  без
прикрас.
     -  Можешь  не   продолжать,  -  оборвал  его   Чернов,  -  Извини,  что
побеспокоил, оторвал  вождя  большой партии от  сверхважных  дел эпохального
масштаба.
     -  Твоя  ирония   неуместна.  Сейчас  действительно  решаются  проблемы
эпохального масштаба. Решается судьба коммунизма.
     - Ты  прав. И знаешь, в  чем  состоит самый  важный  результат  истории
коммунизма?
     - В чем же, если это не секрет?
     - В том, что он породил многие миллионы всякого рода подлецов. От этого
он и погибнет. Туда ему и дорога!

Новый самиздат
     В 1986 году освободили  студентов,  выпустивших  первый  самиздатовский
номер Гласности. Они решили продолжить свое дело, наивно полагая, что теперь
их  журнал  признают   официально,   дадут   средства,  помещение,   бумагу,
множительные аппараты.  Но ничего подобного не  случилось.  Появились другие
журналы и газеты, выпускаемые более ловкими  и предприимчивыми дельцами. Они
захватили все легальные  и нелегальные средства публикации. Журнал Гласность
так  и  остался  нелегальным.  Людей,  делавших  его,  и  авторов  статей не
преследовали:  не  до  этого  было.  Да  и  журнал  на  фоне других изданий,
ринувшихся разоблачать и поливать грязью все  советское, стал выглядеть чуть
ли не как орган консерваторов. Это впечатление  усиливалось тем, что  журнал
уже с третьего номера занял критическую позицию по  отношению к перестройке,
вернее - стал разоблачать деятелей перестройки.
     Одним из первых объектов критики в журнале  стала Маоцзедунька. В одной
из  статей  говорилось,  что целый  Троицкий (бывший  красноармейский) район
превратился в прямом смысле слова в вотчину Маоцзедуньки.  Клан Елкиных,  их
родственников и  друзей стал полновластным  владельцем экономики района. При
общем катастрофическом  положении с продовольствием эти люди сосредоточили в
своих  тайных  и  явных  частных  складах  огромные  запасы  мяса,  молочных
продуктов и овощей. Больше половины людей, торгующий на партградских рынках,
суть люди из мафии Маоцзедуньки. Ими подкуплены милиция, КГБ и все городские
власти.  Как-то в пьяном виде Маоцзе-дунька хвасталась,  что у клана Елкиных
денег больше, чем в государственном банке города.
     Этот номер журнала Гласность попался на глаза Юрию совершенно случайно:
его  сравнительно  дешево  продавал  пьяный  забулдыга  в  пешеходной  зоне.
Прочитав его,  Юрий, захватив статью, пошел по адресу, указанному в журнале.
Редакция  помешалась  в  необычайно  захламленной  двухкомнатной квартире  в
полуразрушенном доме  на  окраине города. Повсюду валялись газеты,  журналы,
книги, пустые  бутылки, грязная  посуда,  тряпки, окурки. Накурено было так,
что  Чернова с  непривычки  затошнило. В  квартире  крутилось человек десять
мужчин и женщин, вполне подстать виду квартиры.
     - Тимошенко, - представился Юрию редактор журнала, молодой человек  лет
тридцати, с длинными неопрятными волосами, со столь же неопрятной бородой, в
джинсовом  костюме.  -  Ну,  что ты  приволок? У нас, брат,  своего говна  в
избытке, не  успеваем печатать. А материальная  база у нас, сам понимаешь...
Ого! Статья 20 страниц?! Не  читая скажу, не пойдет. Не больше пяти страниц.
И никаких гарантий.  Сейчас  вся страна свихнулась на писанине. Все пишут. А
почему  к нам пришел? Другие печатать не хотят? Вот так  и получается: к нам
несут всякое  говно,  какое никто печатать  не  хочет.  Ладно, не  обижайся.
Оставь свое сочинение. Время найду - полистаю. Позвоню.
     - У меня нет телефона.
     -  Ну, зайти  через  пару  недель. Поговорим.  А сейчас,  друг, извини.
Некогда. Готовим новый номер. Зубодробительный! После появления его Горбачев
вряд ли долго удержится у власти.
     Чернов решил, что и тут его статью наверняка не напечатают, и забрал ее
с  собой. Народ! Где он,  тот народ, который считается  высшей ценностью?  И
Белов  народ.  И  Миронов  народ.  И эти  люди народ.  И  Горбачев  народ. И
Маоцзедунька  народ. И  никакого другого  народа  нет  и не  будет.  И  этот
единственный  и неповторимый русский народ исторг его, Чернова, из себя  как
чужеродное тело. Для него никакого народа не существовало.
     -  Я совершил  ошибку,- сказал он себе, -  думая,  что наш народ надо и
можно уберечь от полной гибели. Он сам не хочет этого.
     Он изорвал статью  и бросил обрывки  в ближайшую мусорную урну. Как это
случилось, что ее еще  не украли?!  Вот  когда  разворуют все помойки, тогда
можно будет сказать: конец!  А пока  помойки еще целы,  народ еще жив. Боже,
что за народ!

Макаров
     Чернов стал изредка навещать Макарова. Тот был этому рад. Встречал Юрия
как самого  дорогого гостя. Жена Макарова по такому  случаю ставила  на стол
все, что удавалось достать ценой стояния часами в очередях, по знакомству, в
обмен   на  вещи.  Макаров,  заметив  в  Юрии  внимательного  и  терпеливого
слушателя, стремился высказать ему все самое  сокровенное,  что накопилось в
его душе в результате многолетних размышлений.
     -  Я коммунист, - говорил Макаров,  - и никогда  не  отрекусь от этого.
Недостатки нашей истории и нашей нынешней  жизни мне известны  не  хуже, чем
прошлым и нынешним  их разоблачителям.  Но  я считаю,  что бросаться  тут  в
другую крайность, т.е. в крайность огульного отрицания всего, что  связано с
коммунизмом, значит наносить нашей стране еще больший  ущерб, чем ей нанесла
безудержная апологетика  прошлого. Надо  трезво и справедливо  оценить  наше
прошлое  и  результаты  нашей  советской  истории.  Вот  возьмем,  например,
проблему Сталина  и  сталинизма. Что  только ни говорят и ни  пишут об  этом
теперь! И  почти  все -  абсурд, идеологический  идиотизм.  Я не  оправдываю
Сталина и то, что было сделано в те годы. Но нельзя так обращаться с великой
историей. Это был  самый грандиозный  период нашей российской истории, каким
бы черным и страшным он ни был. И он был не только черным и страшным, он был
и  светлым и радостным, причем - больше  светлым и радостным,  чем  черным и
страшным.   Просто   инициативу   в  его   оценке  захватили   в  свои  руки
разоблачители, антисоветчики и  антикоммунисты. И они создают идеологическую
ложную картину его.
     - Сталинизм  есть многостороннее и противоречивое  явление, - продолжал
Макаров.  -  Диалектика  - вещь  серьезная.  Ее  дискредитировали невежды  и
без-дари. Без диалектики  не поймешь ни одно серьезное историческое явление.
Так вот, Сталин  и сталинцы, с  одной стороны, создавали и укрепляли то, что
потом  стало вызывать  протесты  и  критику. Но они одновременно  и боролись
против  этого. Хотели  того или  нет,  в сталинские годы стали  складываться
новые классы,  и прежде всего - привилегированный класс. Сталинисты обрушили
репрессии  прежде  всего  на  него,  хотя делали  все,  что  укрепляло  его.
Сталинская власть была подлинно народной. Но как власть она с необходимостью
становилась антинародной.  Это  -  живая диалектика  развития. И  наше время
можно понять лишь как такой же противоречивый процесс.
     Чернову  нравилось  слушать Макарова. Протестуя  против общей тенденции
его  речей, Чернов вместе  с тем чувствовал в них какую-то глубинную правду,
которую он еще не мог ощутить во всей ее объективной безжалостности.
     -  Главное, Чернов, - говорил Макаров,  -  поймите одну простую истину:
Маркс  и  Ленин  были настоящие гении, а не те  преступники и дураки, как их
теперь  изображают. Был  великим политическим гением и  Сталин.  Надо  к  их
словам  и делам  подойти  исторически,  взять  их  в  реальном  историческом
контексте,  а не  вырывать их из него. В живописи, например, нельзя вырывать
отдельные мазки из целой  картины. Это очевидно. Тем более нельзя это делать
в понимании исторических явлений.
     - Вы, Чернов, выросли в атмосфере антикоммунистических умонастроений, -
говорил  Макаров,  -  но  и  Вы,  как я  вижу,  переживаете  то,  что  у нас
происходит, как трагедию. А каково мне, убежденному коммунисту, посвятившему
всю жизнь  пропаганде идей коммунизма и воспитанию людей в духе  коммунизма,
видеть,  как  рушится самое  святое дело и самые светлые идеалы?! Мне хорошо
известны все недостатки  нашей истории  и  нашего  строя. И  тем не менее  я
убежден  в  том,  что этот  строй  есть наилучший  для  России.  Более того,
крушение его равносильно гибели России. Но я  бессилен что-то сделать, чтобы
помешать этому. Меня никто не  хочет слушать.  Я  остался в  университ