л,  что  с  ним
делать.
   - Э-э, чуть не забыл, - сказал он. - Вам письмо.
   - Мне?
   Дядя Бен кивнул на входную дверь:
   - Нашел в почтовом ящике десять минут назад. Кто-то бросил. На ваше  имя.
- Добрые синие глаза ловили ее взгляд. - Наверное, важное.
   Еву не интересовало, важное это письмо или нет. Она взяла его, посмотрела
на свое имя, вкось надписанное на конверте, и бросила письмо в сумочку. Дядя
Бен сунул в рот погасшую трубку и принялся шумно ее сосать; видно было,  что
он набирается храбрости, чтобы вступить с Евой в беседу.
   - Мое мнение в этом доме почти не в счет, - выпалил он наконец. - Но.., я
на вашей стороне.
   - Благодарю.
   - Всегда, - сказал дядя Бен.  Но  когда  он  протянул  к  ней  руку,  она
невольно отпрянула, и старик вздрогнул, как от пощечины.
   - Что случилось, милая?
   - Ничего. Простите меня.
   - Как тогда с перчатками? А?
   - Какие перчатки?
   - Ну, вы знаете, - и дядя Бен снова устремил на нее свой добрый взгляд. -
Когда я возился  с  машиной  и  на  мне  были  коричневые  перчатки.  Я  все
удивлялся, что вам тогда не понравилось?
   Ева отвернулась от него и выбежала на улицу.
   На улице было уже совсем темно. Стоял один  из  тех  густых  сентябрьских
вечеров, что пьянят больше, чем весенние сумерки. Среди каштанов засветились
бледные фонари. Наконец-то Ева вырвалась на волю после тягостного пребывания
на вилле "Привет". Но недолго ей, видно, гулять на вольной воле.
   Коричневые перчатки. Коричневые перчатки...
   Она остановилась под тенью стены. Ей хотелось побыть одной;  подальше  от
выспрашивающих голосов и высматривающих взглядов; в темноте, где никто ее не
увидит.
   "Дура ты дура, - сказала она сама себе, - почему не рассказала им о  том,
что видела? Что кто-то в их семье, кто-то, кто носит коричневые перчатки,  -
подлый лицемер? Не смогла сказать? Не смогла это из себя выдавить? А почему?
Чтоб их не подводить? Или от страха, что, услыша такие обвинения, они совсем
от тебя отшатнутся? Или чтоб не  подводить  Тоби,  который  при  всех  своих
недостатках, уж по крайней мере, прямой и честный человек?
   Но ты не связана с ними никакими обязательствами, Ева Нил.  Все.  Уже  не
связана".
   Особенно противны были Еве эти крокодиловы слезы. Конечно, вся  семья  не
виновата. И все, кроме одного, так же потрясены случившимся, как и  она.  Но
кому-то из  глядевших  на  нее  с  укором,  оказывается,  ничего  не  стоило
преспокойно взять и убить.
   И все они - а по сути дела, вот ведь что больше всего задело  Еву  -  все
они тут же готовы счесть ее чуть ли не потаскушкой, которой они, видите  ли,
великодушно и мудро не отказывают от дома. Конечно, не надо  преувеличивать.
Они   убиты   горем.   Вполне   естественно.   Но    Еве    всегда    претил
покровительственный тон.
   Ну а главное?
   Видимо, ее ждет тюрьма.
   Да не может этого быть! Не будет этого!
   Лишь двое - случайно или нет?  -  проявили  себя  как  благородные  люди.
Первый - никчемный Нед Этвуд, никогда не выставлявший себя  "порядочным"  и,
однако, уже теряя сознание, сочинивший ложь, которой надеялся ее выгородить.
А второй - этот доктор. Как его? Ева забыла фамилию. Как  он  выглядит,  она
тоже ни за что не могла вспомнить.  Но  выражение  лица  ей  запомнилось;  и
запомнились темные глаза; в них было такое неприятие фальши и такой ум;  его
иронический голос  произвел  в  гостиной  Лоузов  впечатление  разорвавшейся
бомбы.
   Вопрос только: поверит ли полиция Неду Этвуду, даже если он скажет чистую
правду?
   Нед болен, он расшибся, он без  памяти.  "Вряд  ли  оправится".  Она  так
разволновалась из-за собственных бед, что совсем о нем забыла.  Может  быть,
махнуть на все рукой, наплевать на мнение Лоузов и пойти прямо к  Неду?  Ему
сейчас даже и позвонить нельзя, ни написать письмо-Письмо.
   Стоя в прохладной тени, Ева крепко сжала в руке сумочку. Она открыла ее и
посмотрела на помятый конверт.
   Она  твердым  шагом  перешла  рю  дез  Анж  и  остановилась  под  фонарем
неподалеку от своего дома. Тут она хорошенько разглядела серый  запечатанный
конверт; на нем изящным французским почерком было выведено ее имя; почтового
штемпеля не было: кто-то бросил это письмо в почтовый ящик дома, где она  не
жила. В простом прямоугольнике не было  ничего  грозного  или  ужасного.  Но
сердце  у  Евы  тяжело  заколотилось,  и  ее  бросило  в  жар,   когда   она
распечатывала это письмо. Оно было по-французски, без подписи:
   "Если мадам  желает  узнать  кое-что  для  нее  ценное  в  ее  теперешнем
положении, пусть наведается в дом ј 17 по рю де ла Арп в любое  время  после
десяти. Дверь открыта. Милости просим".
   Над головой у  Евы,  о  чем-то  секретничая,  шуршали  листья  и  бросали
дрожащие тени на серую бумагу.
   Ева подняла глаза. Рядом была ее  собственная  вилла,  где  Ивета  Латур,
очевидно, готовила ей ужин в  отсутствие  кухарки.  Ева  сложила  записку  и
сунула обратно в сумочку.
   Не успела она еще нажать звонок, а проворная и непроницаемая, как всегда,
Ивета уже отворяла дверь.
   - Ужин готов, мадам, - сказала Ивета. - Уже полчаса как готов.
   - Не надо мне никакого ужина.
   - Необходимо перекусить, мадам. Следует поддержать силы.
   - Почему это? - спросила Ева.
   Она уже шла к лестнице мимо Иветы по своему уютному холлу, изукрашенному,
как бонбоньерка, увешанному зеркалами и устланному коврами.
   Она резко повернулась и выпалила свой вопрос. Теперь только до нее дошло,
что ведь они с Иветой одни в доме.
   - Я спрашиваю: почему? - повторила Ева.
   - Ей-богу, мадам, - Ивета неожиданно заквохтала, как добродушнейшая душа,
стремящаяся избегнуть ссоры; она  даже  глаза  вытаращила  и  подперла  бока
здоровенными, как у борца, кулаками, - всем ведь надо поддерживать силы, как
же иначе, мадам?
   - Почему вы заперли дверь у меня перед носом в ту ночь, когда убили  сэра
Мориса Лоуза?
   Вдруг стало слышно, как тикают часы.
   - Мадам?..
   - Вы прекрасно слышали, что я сказала.
   - Я слышала. Но я не поняла вас, мадам.
   - Что вы наговорили обо  мне  полиции?  -  спросила  Ева.  Сердце  у  нее
сжалось, и кровь бросилась в лицо.
   - Мадам?..
   - Почему мой белый кружевной халат не вернулся из чистки?
   - О мадам! Не знаю. Они иногда так долго держат вещи, верно  ведь?  Когда
вам будет угодно поужинать?
   Порыв Евы разбился о ее непроницаемость и разлетелся вдребезги, как  одно
из фарфоровых блюд сэра Мориса Лоуза.
   - Я же вам сказала,  я  не  собираюсь  ужинать,  -  ответила  Ева  уже  с
лестницы. - Я иду к себе.
   - Может быть, принести бутерброды?
   - Да, пожалуйста. И кофе.
   - Хорошо, мадам. Вы сегодня еще будете выходить?
   - Не знаю. Возможно.
   И она побежала вверх по лестнице.
   В спальне у нее шторы были спущены и горело бра. Ева закрыла  дверь.  Она
задыхалась; в груди была странная  пустота;  колени  у  нее  дрожали;  кровь
отхлынула от щек и стучала в висках. Она  бросилась  в  кресло  и  старалась
прийти в себя.
   Дом 17 по рю де ла Арп. Дом 17 по рю де ла Арп. Дом 17. Дом 17.
   В спальне не было часов. Ева проскользнула в холл, в комнату для  гостей,
и принесла оттуда часы.  Часы  тикали  зловеще,  как  заведенная  мина.  Она
поставила их на комод и пошла в ванную  умыться.  Когда  она  вернулась,  на
столике уже были изящно сервированы бутерброды и кофе. К бутербродам она  не
притронулась, но кофе немного выпила и потом принялась курить одну  сигарету
за другой, покуда стрелки часов ползли от  половины  девятого  к  девяти,  к
половине десятого и к десяти.
   Однажды в Париже она присутствовала на суде, когда  судили  убийцу.  Нед,
рассматривавший это как потеху, взял ее с собой. Больше  всего  ее  поразили
крики. Судьи - а их было много, все в мантиях и судейских шапочках -  громко
орали на преступника; орал на него и прокурор, требуя признания.
   Тогда все это показалось ей чуждым, неприятным, но забавным. Но  чумазому
бедолаге, вцепившемуся грязными ногтями в скамью и не менее истошно оравшему
на судей, это вовсе не казалось забавным. Когда его выводили, звякнули замки
и пахнуло креозотом. Ева будто снова ощутила  этот  мерзкий  запах.  Ее  так
поглотили воспоминания, что она почти не слышала шума на улице.
   Она встрепенулась, только когда в дверь позвонили.
   Внизу раздалось сразу много голосов. Топ, топ, топ -  затопали  по  ковру
шаги Иветы, торопливые, как  никогда.  Ивета  постучалась.  Ивета  сохраняла
почтительность.
   - Там внизу полно полицейских, мадам, - доложила она. Она произнесла  это
так весело, с таким глубоким чувством удовлетворения, что у Евы пересохло во
рту. - Сказать им, что вы спуститесь, мадам?
   Голос ее еще долго звенел у Евы в ушах.
   - Проведите их в главную гостиную, - как будто со  стороны  услышала  Ева
собственное распоряжение. - Я сейчас спущусь.
   - Хорошо, мадам.
   Дверь закрылась. Ева тотчас вскочила. Она подошла к шкафу, вынула меховую
накидку и надела ее. Она заглянула в сумочку, проверяя, есть ли там  деньги.
Потом погасила свет и выскочила в холл.
   Миновав злополучный прутик, она сбежала по лестнице так тихо,  что  никто
ее не услышал. Она совершенно точно рассчитала все  движения  Иветы.  Голоса
слышались уже из главной гостиной; дверь была приоткрыта, и видно было,  как
Ивета,  стоя  к  ней  спиной,  округлым,  гостеприимным  жестом   приглашает
служителей закона не стесняться. Ева увидела чьи-то усы и  чей-то  глаз,  но
ее, очевидно, не заметили. Еще две секунды - и она уже проникла через темную
столовую в еще более темную кухню.
   И снова, как уж было недавно, она отперла дверь черного хода. Но  на  сей
раз она закрыла ее за собой. Она поднялась по ступенькам  в  намокший  росою
сад, прямо под луч берегового маяка, и вышла через заднюю калитку. Через три
минуты, никем не замеченная, кроме соседского  пса,  отчаянно  рвавшегося  с
цепи, она уже останавливала такси в неярком свете фонарей  мирного  бульвара
Казино.
   - Дом семнадцать, по рю де ла Арп, - сказала Ева.
 
Глава 13 
 
   - Это тут?
   - Да, мадам, - сказал таксист. - Дом семнадцать, по рю де ла Арп.
   - Это частный дом?
   - Нет, мадам. Лавка. Цветочная лавка.
   Рю де ла Арп, как выяснилось, находилась в немодной части Ла  Банделетты;
точнее  сказать  -  у   самой   набережной.   Английские   денежные   мешки,
поддерживавшие Ла Банделетту, презирали этот район, потому что  он  выглядел
(и был) в точности как какой-нибудь Уэстонсьюпер-мэр, Пейнтон  или  Флокстон
<Английские курорты.>.
   Днем  маленькие  пыльные  улочки  пестрели  витринами,   ломившимися   от
сувениров,  игрушечных  ведерок,  лопат   и   мельниц,   желтыми   рекламами
американских фотоаппаратов "Кодак" и пышными вывесками почтенных кафе. Но по
ночам, теперь, когда осень вступила в свои права, улицы  эти  погружались  в
темноту и уныние. Извивающаяся среди высоких домов рю де  ла  Арп  поглотила
такси. Когда  оно  остановилось  перед  темной  дверью,  Еве  мучительно  не
захотелось выходить.
   Она сидела, держа руку на дверце, и смотрела на шофера  в  смутном  свете
счетчика.
   - Цветочная лавка? - переспросила она.
   - Ну да, мадам. - И он показал ей на белую  табличку  в  темной  витрине.
"Райские сады. Большой выбор цветов". - Но тут,  понимаете  ли,  закрыто,  -
добавил он предупредительно.
   - Да, да, конечно.
   - Может, отвезти вас куда-нибудь еще, мадам?
   - Нет, нет. Мне сюда. - Ева вышла из машины. - А вы, случайно, не знаете,
чья эта лавка?
   - А! Чья она? Не знаю, - ответил шофер, тщательно взвесив вопрос.  -  Чья
она - я не знаю. Но управляет тут мадемуазель Латур, короче мадемуазель Прю.
Очень обходительная девушка.
   - Латур?
   - Да, мадам. Вам нехорошо, мадам?
   - Нет. А у нее есть родственница, сестра, или, может, тетя,  такая  Ивета
Латур?
   Шофер уставился на нее.
   - Вот, господи, ну и задали вы мне задачу, мадам! Я бы с удовольствием...
Я знаю  только  лавку.  Лавка  чистенькая,  аккуратненькая,  нарядненькая  и
хорошенькая,  как  сама  мадемуазель  Прю  (тут  Ева  поймала  на  себе  его
любопытный взгляд). Вас обождать, мадам?
   - Нет. Ах да! Лучше подождите.
   Она  хотела  было  задать  ему  еще  какой-то  вопрос,   но   передумала,
повернулась и заспешила к цветочной лавке.
   Безмятежный таксист у нее за спиной прикидывал: "Господи,  хорошенькая-то
какая, и англичанка! Неужели же мадемуазель Прю отбила у нее ухажера, а  эта
мадам пришла сводить  с  ней  счеты?  Тогда,  старина  Марсель,  тебе  лучше
убраться отсюда подобру-поздорову, пока в тебя  не  попали  купоросом.  Хотя
нет, англичане вроде редко пускают в ход купорос. Но они тоже бывают хороши,
я видел, что творится, когда мистер приходит  домой  пьяный,  а  миссис  lui
parle de ca <Ему  за  это  выговаривает  (франц.).>.  Ладно,  почему  бы  не
поразвлечься без риска для жизни. Да за ней ведь еще и восемь франков".
   Что до Евы, то ее мысли были далеко не так просты и прямолинейны.
   Она помедлила перед дверью. За чисто  вымытым  зеркальным  стеклом  почти
ничего  не  было  видно.  Из-за  темных  крыш  выбрался  месяц,  но   стекло
отсвечивало и сделалось непроницаемым.
   В любое время после десяти. Дверь открыта. Милости просим.
   Ева взялась за ручку, и дверь подалась. Она распахнула  ее,  ожидая,  что
тотчас затренькает колокольчик. Но все было тихо. Тьма и тишина. Оставив  за
собой открытую дверь, не без опасений, но, успокоив себя мыслью о  таксисте,
Ева вошла в лавку.
   Опять никого...
   На нее дохнуло влажной, благоуханной прохладой. Лавка была  небольшая.  У
самого окна на цепи, прикрепленной к низкому  потолку,  висела  накрытая  на
ночь птичья клетка. Лунный луч полз по полу,  освещая  призрачное  пиршество
цветов и отбрасывая на стену тень от похоронной гирлянды.
   Она прошла мимо прилавка  и  кассы,  мимо  спутанных  цветочных  запахов,
разбавленных сыростью, и наконец заметила желтую полоску света. Он выбивался
из-под тяжелой портьеры, завесившей дверь в заднюю комнату. И в тот  же  миг
за портьерой прозвенел певучий девичий голос.
   - Кто там? - весело спросил голос по-французски.
   Ева шагнула вперед и раздвинула портьеру.
   Больше всего для открывшейся ее глазам комнаты походило  слово  "уютная".
Она прямо-таки излучала уют. Она была  маленькая,  и  хоть  обои  на  стенах
выдавали плачевное отсутствие вкуса, они тоже дышали уютом.
   Над камином было зеркало, окруженное конструкцией из деревянных  ящичков,
в жаровне ярко горели круглые  угли,  которые  французы  называют  "bоulеls"
<Ядра.>. На столе стояла лампа под абажуром с бахромой. Был тут  и  диван  с
целой галереей кукол. Над пианино висела семейная фотография в рамке.
   Сама мадемуазель Прю как ни в чем не бывало сидела в кресле возле  лампы.
Ева никогда ее прежде не видела, но мосье Горон и Дермот Кинрос тотчас бы ее
узнали.  Она  была  безупречно  одета  и  являла  собой  образец  спокойного
достоинства. Большие темные глаза скромно смотрели на Еву. Рядом  с  нею  на
столе стояла коробка с шитьем, она чинила розовый эластичный пояс для  чулок
и как раз перекусывала нитку.  Эта  деталь  и  придавала  всей  сцене  такую
непарадную, интимную уютность.
   Напротив нее сидел Тоби Лоуз.
   Мадемуазель Прю встала и отложила в сторону пояс и иголку с ниткой.
   - Ах, мадам! - прощебетала она. - Значит, вы получили мою записку?  Очень
хорошо. Входите, пожалуйста.
   Затем последовала долгая пауза.
   Стыдно сказать, но сперва Ева чуть не расхохоталась Тоби в лицо. Но  нет,
смешного тут было мало. Очень мало.
   Тоби застыл на стуле. Он как зачарованный смотрел  на  Еву,  не  в  силах
отвести от нее взгляд. Темная краска медленно заливала его лицо, пока оно не
сделалось красным, как свекла;  все  муки  совести  отобразились  на  нем  с
печальной очевидностью. Всякому, кто увидел бы сейчас  Тоби,  стало  бы  его
жалко.
   Ева подумала: "Только бы мне не  сорваться.  Нет,  сейчас  никак  нельзя.
Нельзя".
   - Вы.., вы написали эту записку? - услышала она собственный голос.
   - Простите меня! - ответила Прю  с  кривой  улыбкой  и  искренней  ноткой
сожаления. - Но, мадам, приходится смотреть на вещи практично!
   Она подошла к Тоби и небрежно чмокнула его в лоб.
   - Бедненький Тоби, - сказала она. - Уж кажется, давно мы с ним дружим,  а
он так ничего и не понял. Но пора поговорить откровенно. Правда?
   - Правда, - сказала Ева. - Сделайте одолжение. На хорошеньком личике  Прю
восстановилась спокойная самоуверенность.
   - Видите ли, мадам, я не какая-нибудь. Я девушка из хорошей семьи, -  она
показала на фотографию над пианино. - Это папа. Это мама.  Это  дядя  Арсен.
Это моя сестра Ивета. Если я когда и поддавалась минутной слабости... Ладно!
Всякая женщина может себе такое позволить, если она не каменная, верно?
   Ева взглянула на Тоби.
   Тоби приподнялся было, но тотчас снова сел.
   - Но, заметьте себе, - сказала Прю, - мне дали понять.., или, по  крайней
мере, я так  поняла  по  своей  невинности..,  что  у  мосье  Лоуза  честные
намерения и он собирается на  мне  жениться.  И  вдруг  объявление  о  вашей
помолвке! Нет, нет и нет! - голос ее зазвенел упреком. -  Я  вас  спрашиваю!
Это честно? Справедливо? Порядочно?
   Она пожала плечами.
   - Но я знаю мужчин! Моя сестра Ивета, так та прямо стала сама не своя.  Я
уж, говорит, расстрою ему женитьбу и управу на него найду, он будет твой!
   - Правда? - спросила Ева, начавшая многое понимать.
   - Ну я не такая. Я за мужчинами не гоняюсь. Плевать я на них  хотела!  На
Тоби свет клином не сошелся. Но по справедливости  -  вы  же  тоже  женщина,
мадам, и вы поймете  меня,  -  по  справедливости  мне  полагается  какое-то
возмещение за потерянное время и мои поруганные чувства. Так ведь?
   У Тоби наконец прорезался голос.
   - Ты ей написала?.. - начал он потрясение.  Прю  пропустила  вопрос  Тоби
мимо ушей, подарив его лишь рассеянной, нежной улыбкой. Ей сейчас было не до
него; она снова обратилась к Еве.
   - Ну вот, и я, значит, прошу его о возмещении, чтоб расстаться  друзьями.
Я желаю ему всего самого лучшего. Поздравляю его с женитьбой. Но он  морочит
мне голову и ссылается на свои стесненные обстоятельства.
   Выразительный взгляд Прю показал, что она сама об этом думает.
   - Тут умирает его папа. Это так  печально,  -  в  чертах  Прю  отразилось
искреннее огорчение, - и на целую неделю я  оставила  его  в  покое,  только
выразила сочувствие. Правда, и сам он сказал, что  благодаря  наследству  он
теперь сможет честно  со  мной  рассчитаться.  Ну  вот!  А  вчера  он  вдруг
заявляет, что дела его папы запутаны; денег всего ничего; и что  мой  сосед,
антиквар мосье Вейль, требует уплаты за сломанную табакерку, которая  стоит,
шутка ли сказать, с ума сойти, семьсот пятьдесят тысяч франков.
   - Эту записку... - снова начал Тоби. Прю по-прежнему обращалась к Еве.
   - Да, я написала ее, - согласилась она. - Моя сестра Ивета ничего про это
не знает. Я сама додумалась.
   - Зачем вы ее написали? - сказала Ева.
   - Мадам, и вы еще спрашиваете?
   - Да, спрашиваю.
   - Любому человеку с чувствами, - сказала Прю, надув  губки,  -  это  ясно
само собой. - Она подошла к Тоби и погладила его по волосам. - Я очень люблю
бедняжку Тоби... Указанный джентльмен вскочил на ноги.
   - Ну и, честно говоря, я небогата. Хотя - признайте! - и Прю поднялась на
цыпочки, чтоб полюбоваться собою в зеркале над камином, - при всем при том я
неплохо выгляжу. А?
   - Прекрасно!
   - Ну так вот! Мадам, вы богаты, мне говорили. А людям с чувствами, тонким
людям, мадам, не надо разжевывать такие вещи, верно?
   - Но я как-то...
   - Мадам, вы хотите замуж за бедняжку Тоби. Я, конечно, в отчаянии,  но  я
понимаю, что к чему. Я девушка независимая. Никому не мешаю. Но практичность
тут необходима.  Так  что,  если  вы  сами,  мадам,  согласны  выделить  мне
небольшое возмещение, все чудесно уладится, и все мы будем довольны.
   Снова наступила долгая па