лы  с сорок  девятого по пятьдесят пятый год,
здесь  сейчас совершенно  ненужные.  Он мог начать списывать для уничтожения
двадцать различных дел, но как только напал на семьсот седьмое, больше ни на
что  не стал смотреть. "Вот это,- сказал он,-  как  раз мне подходит, Артур.
Самое лучшее для начала, пока у меня режутся  молочные  зубы: я знаю,  о чем
здесь говорится, все это знакомая материя". Не думаю,  чтобы кто-нибудь брал
эти папки в руки последние пятнадцать лет. Но дело это было не простое, хотя
и старое. Масса специальных терминов. Поразительно, как много Лео знал.  Все
эти термины  - и  немецкие, и  английские,-  всю  юридическую  фразеологию.-
Медоуз покачал головой, выражая восхищение.- Я видел бумагу, составленную им
для атташе правового отдела -  резюме содержания одной из папок. Уверен, что
мне  такое  не написать,  не  думаю,  чтобы  вообще  кто-нибудь  в  аппарате
советников справился  с  этим.  По  поводу Прусского  уголовного  кодекса  и
независимой юрисдикции региональных органов правосудия.
     - Он знал больше, чем хотел показать,- это вы имеете в виду?
     -  Ничего похожего,- сказал Медоуз.-  И не  старайтесь  вкладывать свои
мысли  в  мои слова. Он приносил  здесь пользу, вот что я  имею в  виду.  Он
обладал широкими познаниями, которые  в  течение  долгого  времени никак  не
использовались.  И вдруг  он получил возможность  применить  их  при разборе
досье семьсот семь. Речь, конечно, не шла об уничтожении, скорее об отправке
дела в Лон дон, чтобы оно  хранилось там и не занимало  у нас места.  Но его
нужно  было  прочесть целиком  и оформить,  как и все  остальные досье.  Лео
занимался этим очень детально последние несколько недель. Я уже говорил вам:
он работал не отвлекаясь, тихо как мышь. А с той минуты, как он погрузился в
законодательные акты, он стал еще тише. Он пошел по следу.
     - Когда это было?
     В конце черной книжечки Тернера имелся календарь. Он открыл его.
     - Три недели назад.  Он углублялся в эти дебри все дальше и дальше. Был
все так же обходителен: вскакивал,  чтобы подать кому-нибудь из девушек стул
или  поднести пакет. Но что-то им уже завладело,  и это "что-то"  было очень
важно  для  него.  Правда, он отличался тем же  любопытством  - от этого его
ничто не излечит: непременно хотел знать, чем живет каждый из нас. И все  же
он был как-то подавлен. С каждым днем это делалось все  очевиднее.  Он  стал
задумчивее, серьезнее. И  вдруг в понедельник,  в  прошлый понедельник,  все
опять переменилось.
     - Ровно неделю назад. Пятого числа.
     - Семь  дней.  Всего-навсего? Боже  милостивый!  -  Вдруг  из  соседней
комнаты  потянуло  запахом горячего  сургуча и раздался глухой  стук большой
печати, с  силой  опущенной на  пакет.- Это они готовят  двухчасовую почту"-
пробормотал  Медоуз  без  всякой связи  с  предыдущим и  посмотрел  на  свои
серебряные карманные часы.- Ее надо сдать вниз к двенадцати тридцати.
     - Я приду после обеда, если хотите.
     - Нет, предпочитаю закончить с вами до обеда,- ответил Медоуз,- если не
возражаете.- Он спрятал часы в карман.- Где  же он?  Вы-то знаете? Что с ним
произошло? Он сбежал в Россию, да?
     - Вы так думаете?
     - Он мог сбежать куда угодно, тут ничего нельзя предположить. Он не был
таким, как мы.  Старался быть, но не был. Скорее он  чем-то походил  на вас,
так мне кажется. Упорный. Всегда был занят делом,  но делал его как-то задом
наперед. Никогда не смотрел на вещи просто, в этом, на мой взгляд, его беда.
Слишком много было у него всего в детстве, а вернее, детства-то не было. Это
ведь,  в конце  концов, одно  и  то  же. Я  считаю,  что  люди должны  расти
медленно.
     - Расскажите мне о прошлом понедельнике. Он переменился. В чем?
     - Переменился к  лучшему. Стряхнул с себя что-то, не знаю,  что именно.
Сошел со следа. Когда я  утром открыл дверь, он  улыбнулся такой  счастливой
улыбкой. Джонни Слинго и Валери тоже заметили это. Мы,  разумеется, работали
на  всех  парах.  Я  был здесь большую часть  субботы  и все воскресенье.  И
остальные тоже приходили
     в эти дни.
     - А Лео?
     - Он тоже работал, тут нет  никаких сомнений,  но  мы мало видели  его.
Часок поработает здесь, наверху, потом часа три внизу...
     - Внизу?
     -  В своей комнате.  Он  и  раньше так делал: возьмет с собой несколько
папок и работает у себя внизу. Там потише. "Я хочу, чтобы там был жилой дух,
Артур,-  говорил  он  мне,-  это моя прежняя комната, и мне будет неприятно,
если она придет в запустение".
     - И он брал с собой папки туда, вниз? - спросил Тернер совсем тихо.
     - Потом у него была  еще церковь. На  это уходила часть воскресенья. Он
играл на органе.
     - Между прочим, давно он стал играть в церкви?
     - Много  лет  назад. Это была  своего рода  двойная страховка,-  сказал
Медоуз с коротким смешком.- Он хотел стать необходимым.
     - Итак, в понедельник он выглядел счастливым.
     - Безмятежным.  Не подберу  другого слова. "Мне  нравится здесь у  вас,
Артур,- сказал он,- и  я хочу, что бы вы об  этом знали".  Потом сел и снова
занялся работой.
     - И таким он оставался до самого своего исчезновения?
     - Более или менее.
     - Что значит - более или менее?
     - Видите ли,  мы немного повздорили. Это случилось в  среду. Во вторник
все шло хорошо, он был счастлив как  ребенок, и вдруг в среду я застал его в
тот момент...- Медоуз сидел понуро, уронив руки на колени, и смотрел на них,
склонив голову,-...в  тот  момент, когда он пытался достать Зеленую  папку с
грифом  "выдается  по  списку".-  Медоуз  нервным  жестом  провел  рукой  по
волосам.- Я говорил вам: он всегда отличался любопытством. Есть такие люди -
они ничего не могут с собой поделать, лишь бы  разузнать -  безразлично, что
именно. Оставь  я, скажем, на столе  письмо от своей матери, уверен, что Лео
при  малейшей возможности прочитал  бы его.  Ему всегда казалось, что против
него что-то замышляют. Сначала это  приводило всех нас в бешенство: всюду он
заглядывал -  в папки, в ящик", всюду. Еще не пробыв у нас и недели, он стал
расписываться за почту. Получал ее внизу  - она туда при бывает. Сначала мне
это не  понравилось,  но,  когда  я сказал, чтобы  он не  брал почту, он так
разобиделся,  что я  в конце концов оставил  все как  было.-  Медоуз  развел
руками,  будто  ища  ответа.- Потом,  в  марте,  мы  получили  из  Лон  дона
коммерческие  документы особого  назначения  -  спе  циальные  указания  для
торговой миссии о новых связях и перспективном планировании. Я застал его за
чтением этой  папки. "Вы что  же,- спросил я,- читать не  умеете? Они только
для тех,  кому размечены, а  вовсе не для  вас".  Он  и ухом не повел,  даже
разозлился: "Я полагал, что могу читать здесь все". Я думал, он ударит меня.
"Вы  неправильно  полагали",-  сказал   я.  Это  было  в  марте.  Нам  обоим
понадобилось два дня, чтобы остыть.
     -  Господи, спаси нас,- пробормотал Тернер.  - А потом  я  застал его с
Зеленой. Это особая  папка. Я сам не  знаю, что в ней.  И Джонни не знает, и
Валери. Она хранится в спецсумке. Один ключ от нее у его превосходительства,
второй  -  у  Брэдфилда.  Им пользуется также  де  Лилл. Сумку каждый  вечер
следует возвращать в  бронированную комнату.  Она выдается и принимается под
расписку, и только  лично мной. И  вдруг в  среду в обеденный перерыв - этот
случай. Лео был здесь один. Мы с Джонни ушли вниз, в столовую.
     - Он ведь часто оставался в архиве на обеденный перерыв?
     - Да, он любил оставаться здесь. Любил тишину.
     - Ну, ладно.
     - В столовой была большая очередь, а  я не переношу очередей.  Я сказал
Джонни:  "Вы  стойте,  а  я  поднимусь  и  немного  поработаю.  Приду  через
полчасика". Вот  по  чему  я  вернулся неожиданно. Вошел, и все.  Лео тут не
было, а  бронированная  комната оказалась открытой. Там он и стоял с  сумкой
для Зеленой.
     - Что значит "с сумкой"?
     -  Он держал эту  сумку  в руках. Рассматривал запор, насколько  я  мог
заметить - из любопытства. Увидев  меня, он  улыбнулся, но ничуть не потерял
самообладания. Он  умен, я ведь говорил вам. "Артур,- сказал он,- вы поймали
меня на месте  преступления, проникли в мою тайну".  Я сказал: "Какого черта
вы  здесь делаете?  Поглядите,  что у вас в  руках!"  "Вы ведь меня знаете,-
ответил  он обезоруживающе,-  я  просто не в силах удержаться,-  Он поставил
сумку на  место.- Я пришел сюда за папками семьсот  седьмого, вы их, кстати,
не видели? За март и февраль пятьдесят восьмого года?" Что-то вроде этого он
мне сказал.
     - И что же потом?
     - Я  зачитал ему  соответствующую  статью  Положения.  Что  еще  я  мог
предпринять? Еще я сказал, что доложу Брэдфилду. Я был в ярости.
     - Но вы не доложили?
     - Нет.
     - Почему?
     - Вы не поймете,- сказал, помолчав, Медоуз.- Я знаю, вы считаете, что я
просто тронутый. Это был  как раз  день рождения  Майры: в  клубе устраивали
специальный прием. А Лео должен был идти на репетицию хора и на званый обед.
     - На званый обед? Куда?
     - Он не сказал.
     - У него на календаре ничего не записано.
     - Это меня не касается.
     - Продолжайте.
     - Он  обещал забежать к  нам в течение вечера и занести ей подарок. Фен
для сушки волос. Мы вместе его выбирали.- Медоуз снова покачал головой.- Как
мне все это вам объяснить? Я уже говорил, что чувствовал  себя ответственным
за него. Он вызывал такое чувство. Мы с вами при  желании могли бы сбить его
с ног одним плевком.
     Тернер недоверчиво поглядел на него.
     -  Наверно,  было  у  меня еще одно соображение.-  Он посмотрел Тернеру
прямо  в лицо.- Если  бы я сказал Брэдфилду, это  был бы конец. Для  Лео все
было бы кончено. А ему же некуда деваться, понимаете. Вот, скажем, теперь. Я
надеюсь, что он в самом деле сбежал в Москву, больше его нигде не примут.
     - Вы хотите сказать, что подозревали его?
     - Да,  вероятно,  так.  Должно быть, в глубине души  я его  подозревал.
Этому  меня  научила Варшава. Я очень хотел, чтобы  Майра устроила  там свою
жизнь,  с  этим  студентом.  Ладно,  пускай  его  подослали,  поручили   ему
соблазнить  ее. Но  он ведь  сказал,  что женится на ней. Из-за  ребенка.  Я
полюбил  этого будущего ребенка  больше  всего на свете. И  вы  у  меня  его
отняли. И у Майры. Вот ведь что. Поймите, вы не должны были этого делать.
     Сейчас Тернер благодарил судьбу  за то, что сюда доносится шум уличного
движения,  был рад  любому  шуму, который заполнил бы эту проклятую стальную
коробку и заглушил бесцветный голос Медоуза, голос обвинителя.
     - И в четверг сумка исчезла? Медоуз пожал плечами.
     -  Канцелярия  посла  вернула  ее  днем  в  четверг.  Я  сам принял ее,
расписался  и запер в  бронированную комнату. В пятницу сумки не было. Вот и
все.
     Он помолчал.
     -  Я  должен  был сообщить об  этом  сразу.  Я должен  был  побежать  к
Брэдфилду в пятницу днем, когда обнаружил, что сумки нет. Я этого не сделал.
Это мучило  меня ночью.  Я  думал об этом всю субботу, совсем  загрыз Корка,
привязывался к Джонни Слинго  - словом, извел их  обоих. Я просто  сходил  с
ума. Я  боялся  поднимать шум.  За время последних  событий  у  нас  пропало
множество  разных  вещей. Словно  все кругом заболели  клептоманией.  Кто-то
стащил  нашу  тележку,  не знаю  кто,  мне  кажется -  служащий  из аппарата
военного  атташе.  Кто-то  еще унес  у нас вращающийся  табурет. Из  машбюро
исчезла машинка с большой кареткой, пропали различные книжки-календари, даже
чашки с маркой фирмы "Наафи". Во  всяком случае,  я искал в этом объяснения.
Может быть, думал я, она у кого-нибудь из тех, кто к ней допущен: у де Лилла
или в канцелярии посла...
     - А у Лео вы спросили?
     - Ведь его уже не было.
     И снова Тернер перешел к обычному допросу:
     - У него был, я полагаю, портфель?
     - Да.
     - Он имел разрешение вносить его сюда?
     - Он приносил с собой сандвичи и термос.
     - Значит, он имел разрешение?
     - Да.
     - Был у него с собой портфель в четверг?
     - Кажется, был. Да, наверняка был.
     - Большой это портфель? Могла в нем поместиться сумка с папкой?
     - Могла.
     - Где он обедал в четверг? Здесь?
     - Он ушел отсюда около двенадцати.
     - И вернулся?
     - Я уже говорил вам: четверг у него - особый день, день  совещаний. Это
осталось  от  его  прежней  работы.   По  четвергам  он  уезжал  в  какое-то
министерство в Бад- Годесберге. Какие-то дела по  особо важным претензиям. В
тот четверг он, по-моему, условился  с кем-то обедать. А потом поехал на это
совещание.
     - Он что, всегда ездил на совещания? Каждый четверг?
     - Всегда, с первого дня, как пришел в аппарат советников.
     - У него был свой ключ?
     - Какой ключ? От чего? Тернер стоял на зыбкой почве.
     - Для входа в архив. Или он знал шифр? Медоуз просто рассмеялся.
     Только я и старший советник Брэдфилд знаем, как войти сюда и как выйти,
и больше никто. Тут три шифра, с полдюжины установок скрытой сигнализации на
случай взлома и  еще бронированная комната. Ни Слинго,  ни де Лилл - словом,
никто не знает. Только мы двое. Тернер быстро писал в книжечке.
     - Скажите мне, чего еще недостает,- сказал он на конец.
     Медоуз  отпер  ящик своего  стола и достал список. Движения  его  стали
быстрыми и неожиданно уверенными.
     - Брэдфилд не сказал вам?
     - Нет.
     Медоуз передал ему список.
     - Можете оставить  его себе.  Сорок  три  папки.  Все  они  хранятся  в
спецсумках и все отсутствуют с марта.
     - С того времени, как он пошел по следу?
     -  Секретность  их  различная, начиная с  "конфиденциальных"  и  кончая
"совершенно  секретными". Но на большинстве стоит гриф "секретно".  Это дела
организаций, документы  конференций,  папки  с биографическими сведениями  о
различных деятелях и два дела с договорами. Их материалы охватывают довольно
широкий круг вопросов - от демонтажа химических  предприятий в  Руре в сорок
седьмом году  до протоколов  неофициальных англоамериканских переговоров  за
последние  три  года. Кроме  того,  Зеленая, то есть  "Беседы  официальные и
неофициальные"...
     - Брэдфилд говорил мне.
     - Все это вроде кубиков, поверьте, вроде кубиков, из которых складывают
картинку... так я подумал  сначала. Я часами переворачивал их  так и эдак  в
голове. Я  не мог спать. Иногда,- голос его прервался,- иногда мне казалось,
у меня мелькает какая-то мысль, возникает кар тина, вернее, часть картины...
И  все  же,- закончил он упрямо,-  в том, что пропали именно эти  папки, нет
никакой системы, никакого внутреннего смысла. Некоторые рас писаны самим Лео
разным   людям,   некоторые  помечены:  "утверждена   для  уничтожения",  но
большинство  просто  отсутствует. Сразу  не  скажешь,  понимаете.  Нельзя же
ввести такой порядок, чтоб за них расписывались даже сотрудники  архива, это
просто немыслимо. Пока кто-нибудь не запросит дело,  вы не знаете, что его у
вас нет.
     - Дела в спецсумках?
     - Я же вам сказал. Все сорок три. Вместе  они  весят, верно, больше ста
килограммов.
     - И еще письма? Письма ведь тоже пропали.
     - Да,- нехотя подтвердил Медоуз,- не хватает тридцати трех входящих.
     - Их никогда не регистрировали при выдаче, верно? Просто клали куда-то,
и каждый мог их взять. О чем они? Вы тут не указали.
     - Мы не знаем.  Вот  вам вся правда. Это письма от немецких учреждений.
Мы знаем, откуда они,  потому что экспедиция зарегистрировала их у себя. Они
так и не добрались до нашей канцелярии.
     - Но вы все же проверили, откуда они? Очень сухо Медоуз ответил:
     - Отсутствующие письма относятся к пропавшим делам.  Получены из тех же
ведомств. Вот все, что  мы  можем сказать. Поскольку  это письма из немецких
учреждений, Брэдфилд  распорядился не  запрашивать копий, пока  все не будет
решено в Брюсселе,  чтобы наше любопытство не вызвало  у немцев подозрений в
отношении Гартинга.
     Тернер положил свою черную  книжечку в карман и подошел к зарешеченному
окну. Он попробовал запоры, проверил прочность проволочной сетки.
     - В нем  что-то было.  Какой-то он был особенный, что-то заставляло вас
приглядываться к нему.
     С  улицы  до  них  донесся тревожный  сигнал  сирены  -он  приблизился,
пролетел мимо и замер вдали.
     - Он был особенный,- повторил Тернер.- Все время, пока вы рассказывали,
я только  и слышал: Лео то, Лео другое.  Вы  следили за ним. Вы  прощупывали
его, я вижу. Почему?
     - Ничего подобного.
     - Что это были  за слухи?  Что о нем говорили?  Что вас испугало? Может
быть, он был  чьим-то любимчиком, Артур?  Утехой  для  Джонни  Слинго в  его
преклонном  возрасте?  Или он  держал  в  руках концы от веревочки,  которой
связана  целая  шайка таких типов?  Может быть,  это и вгоняет  всех  вас  в
краску?
     Медоуз покачал головой.
     -  У вас нет  больше жала.  Вам теперь  меня не запугать: я вас знаю. Я
знаю  о вас самое худшее. Все это  не  имеет ничего общего с  Варшавой.  Лео
совсем другой. И я не ребенок, и Джонни - не гомосексуалист.
     Тернер продолжал смотреть на него в упор.
     - Что-то вы слышали, что-то вам было известно. Вы следили за ним, я это
знаю.  Вы следили  за  тем, как он идет по комнате,  как стоит,  как достает
папку. Он занимался самой дурацкой  работой в вашем архиве, а вы говорите  о
нем так, будто он по  меньшей мере посол. Здесь у вас  был хаос, вы это сами
сказали.  Все,   кроме  Лео,  работали   как   бешеные,  заполняли  пробелы,
регистрировали, составляли сводки,  все лезли из кожи  вон, чтобы  машина не
застопорилась  в  это  трудное   время.  А  что  делал  Лео?  Лео  занимался
уничтожением старых  дел!  С  такой  же пользой он мог вышивать гладью.  Это
говорили вы сами, не я.
     Так в чем же дело? Почему вы следили за ним?
     -  Вы бредите. У  вас мозги  набекрень, и вы не в состоянии смотреть на
вещи прямо. Но если бы вы и были  в чем-то правы, я ничего не сказал бы вам,
даже на смертном одре.


     Записка  на  дверях шифровальной сообщала:  "Буду  в 2.15. В экстренных
случаях  звонить по 333".  Он с  силой постучал  в дверь Брэдфилда  и  нажал
ручку.  Дверь  оказалась запертой. Он  подошел к перилам и сердито  заглянул
вниз, в холл. За столом дежурного молодой охранник аппарата советников читал
какой-то  учебник  по  технике.  Тернеру  видны  были  диаграммы  на  правой
странице. В приемной с застекленной стеной поверенный в делах  Ганы в пальто
с бархатным  воротником  задумчиво  разглядывал  фотографию  долины  Клайда,
снятую откуда-то с большой высоты.
     - Все обедают, старина,- прошептал голос  за его спиной.- Ни  один гунн
не пошевелится до трех. Дневное перемирие. Представление продолжается.
     Человек  с  разболтанными движениями  и  хитроватым  лицом стоял  среди
огнетушителей.
     - Краб,- пояснил он,- я - Микки Краб,- таким тоном, будто это имя могло
служить  оправданием  его появлению.- Питер  де  Лилл,  с вашего позволения,
только что  вернулся.  Был в  министерстве внутренних  дел. Спасал женщин  и
детей. Роули послал его накормить вас.
     - Я хочу отправить телеграмму. Где комната триста тридцать три?
     - Это комната отдыха здешних работяг, старина. Они там немного приходят
в  себя после всего этого  бедлама. Беспокойное время.  Сделайте передышку,-
посоветовал Краб.-  Если дело неотложное,  оно  и останется  неотложным даже
после того, как вы его на время отложите. Если просто важное, все равно  уже
поздно им заниматься  - вот мой принцип.-  С этими словами Краб повел его по
погруженному  в  молчание коридору, словно дряхлый придворный,  со свечой  в
руках указывающий путь в спальню.
     Проходя мимо лифта, Тернер остановился и еще раз бросил на него взгляд.
На лифте висел тяжелый замок. Надпись гласила: "Не работает".
     "У  каждой работы свои особенности,-  думал он.-  Зачем,  черт  подери,
волноваться? Бонн - это  не  Варшава. Варшава