Квадратная, твердая  на ощупь, завернутая в черный шелковый носовой
платок, заколотый  булавками.  Отколов булавки,  Тернер  осторожно развернул
платок   и  увидел   металлическую  коробочку   тускло-серебристого   цвета;
по-видимому,  коробочка  была когда-то  покрашена  или разрисована,  а потом
краску  соскоблили  каким-то   острым  инструментом,  и   поверхность  стала
шершавой. Приподняв  крышку, Тернер  заглянул внутрь, затем осторожно, почти
благоговейно высыпал  содержимое коробочки  на платок. Перед ним лежали пять
пуговиц. Круглые деревянные пуговицы, все  на один образец, примерно дюйм  в
диаметре, вырезанные вручную, грубовато, но с большим старанием, словно у их
создателя  не хватало хороших  инструментов, но  отнюдь не рвения; в  каждой
пуговице были просверлены две просторные дырочки, как для толстой  нитки или
шнурка. Под коробочкой лежала брошюра  на немецком языке, взятая из боннской
публичной библиотеки,  с  библиотечным номером  и печатью. Плохо  зная язык,
Тернер  сумел  разобраться  только,   что   это   какое-то   руководство  по
употреблению отравляющих газов. Библиотечная дата указывала, что книга взята
в феврале этого года. Кое-где на полях виднелись пометки, и некоторые абзацы
были отчеркнуты. " М г н о в е н н о е т о к с и ч е с к о е д е й с т в и е
. . . п р и х о л о д н о й п о  г о д е с и м п т о м ы п о я в л я ю т с я
н  е с р а  з  у " . Направив свет лампы на книгу, Тернер  уселся за стол и,
подперев  голову  рукой, углубился в текст; он  с таким напряжением старался
вникнуть в него, что лишь инстинктивно повернулся на  стуле, когда на пороге
возникла чья-то высокая фигура.


     Это  был совсем старый человек,  в мундире и фуражке с  высоким  верхом
вроде тех, что носили  немецкие студенты или моряки торгового флота в период
первой мировой  войны.  Черное от  сажи лицо,  в дряхлых руках  кочерга - он
держал ее  перед собой, как трезубец, и она угрожающе  покачивалась; тусклый
взгляд красноватых  глаз был  устремлен  на кипу изуродованных, оскверненных
книг,  и взгляд  этот  был  гневен. Тернер  начал медленно,  очень  медленно
подниматься на ноги. Старик не  шевельнулся, только кочерга  затряслась  еще
неистовей и белые костяшки суставов проглянули сквозь въевшуюся в поры сажу.
Тернер осторожно шагнул вперед.
     - Доброе утро,- сказал он.
     Одна  черная  рука, выпустив кочергу, по привычке потянулась к фуражке.
Тернер прошел в угол, где стояли картонные коробки с виски. Он сорвал крышку
с одной из коробок,  достал  бутылку,  откупорил.  Старик  что-то  бормотал,
покачивая головой, и  все не  сводил глаз с разорванных книг,  валявшихся на
полу.
     - Ну-ка,-  дружелюбно  сказал Тернер,- глотните! -  И протянул бутылку,
стараясь, чтобы она попала в поле зрения старика.
     Старик апатично выронил кочергу, взял бутылку и поднес ее к губам; в ту
же  секунду Тернер  стремительно проскочил  мимо  него и  бросился  в кухню.
Открыв наружную дверь, он закричал что было сил:
     - Де Лилл!
     Его возглас гулким  эхом прокатился по пустынной улице  и замер  где-то
над рекой.
     - Де Лилл!
     Он  еще  не успел возвратиться  в кабинет,  как в  окнах соседних домов
начали вспыхивать огоньки.
     Тернер  распахнул   деревянные   ставни,  и  в   комнату  проник   свет
зарождающегося дня. У всех троих был растерянный, недоумевающий вид; старик,
сжимая бутылку виски в дрожащей руке, все смотрел на разодранные книги.
     - Кто этот человек?
     - Истопник. Мы все держим истопников.
     - Спросите его, когда он последний  раз  видел Гартинга. Старик ответил
не сразу; снова выйдя из своего столбняка, чтобы хлебнуть виски, он протянул
бутылку де  Лиллу, по-видимому инстинктивно почувствовав к  нему доверие. Де
Лилл поставил бутылку на  стол возле  шелкового  носового платка  и спокойно
повторил вопрос, но старик только молча поглядывал на них - то на одного, то
на другого - и потом снова устремлял свой взгляд на книги.
     - Спросите его, когда он последний раз видел Гартинга.
     Наконец старик заговорил. Голос  был безжизненный,  неопределимый,  как
вечность; медлительный,  тягучий  крестьянский говор,  невнятное бормотание,
словно  на  исповеди, покорное  и  вместе с  тем  сварливое,- скулеж побитой
собаки, безнадежно жаждущей сочувствия.  Черные  пальцы коснулись взломанной
дверцы  книжного шкафа; кивок в сторону реки - словно  он хотел сказать, что
там его дом; однако ни то, ни другое не нарушало монотонного бормотания, как
будто все эти действия производились одним лицом, а бормотал кто-то другой.
     -  Он  продает  билеты  на увеселительные  прогулки  по реке,-  шепотом
сообщил де Лилл.- Он  заходит сюда рано утром, по пути на  работу,  и в пять
часов  вечера -  по  дороге домой. Топит котлы, вывозит мусор и пустую тару.
Летом присматривает за лодками, подготавливает их для экскурсий.
     -  Спросите  его снова. Когда в  последний раз видел он Гартинга. Вот,-
Тернер вынул из кармана бумажку в пятьдесят марок,- покажите ему, объясните,
что он получит это, если расскажет то, что меня интересует.
     Увидев деньги, старик  устремил на Тернера  пристальный взгляд  тусклых
красноватых глаз. У него были впалые щеки, изборожденное глубокими складками
лицо, давно высохшее от недоедания,- морщинистая кожа да кости; сажа въелась
в него, как краска в холст. Осторожно сложив бумажку пополам, он прибавил ее
к остальным, которые вытащил из заднего кармана брюк.
     -  Когда?  -  резко спросил Тернер.- Wann? Старик  заговорил,  боязливо
подыскивая слова,  подбирая их одно к другому, словно купец,  раскладывающий
свой товар. Он снял шапку; коричневая кожа черепа проглядывала в проплешинах
коротких, темных от сажи волос.
     -  В  пятницу,-  спокойно перевел де Лилл. Он смотрел в окно; казалось,
что-то отвлекало его внимание.- Лео расплатился с ним в пятницу после обеда.
Зашел к нему  домой  и  тут  же  расплатился, как  только старик отворил ему
дверь. Сказал, что уезжает, и надолго.
     - Куда?
     - Куда - не сказал.
     - А когда он вернется? Спросите его.
     Пока де Лилл переводил, ухо Тернера уловило отдельные  знакомые  слова:
Kommen... zurьck...
     - Лео заплатил ему  за два месяца.  Он говорит, что может  показать нам
кое-что. Что-то такое, за что мы не по жалеем еще пятидесяти марок.
     Старик испуганно поглядывал то на одного, то на другого; глаза смотрели
выжидательно и со  страхом, а худые руки нервно шарили под курткой. Это была
матросская куртка, выцветшая и бесформенная,  на его  скелетообразной фигуре
она  выглядела странно чужеродно. Нащупав наконец то, что он  искал,  старик
приподнял  полу  куртки  и,  засунув  под  нее  снизу  руку,  достал  нечто,
спрятанное где-то возле ворота.  И снова  что-то  забормотал - теперь  слова
сыпались быстрей, обильней, беспокойней.
     - Он нашел это  в субботу утром  в мусорном ящике, Тернер увидел кабуру
военного образца от пистолета
     38-го калибра, сделанную из защитного цвета  ткани. Пустая кобура, а на
внутренней стороне надпись чернильным карандашом: Г а р т и н г , Л е о .
     Лежала в мусорном ящике прямо сверху: как поднял крышку - сразу увидел.
Другим никому  не показывал. Другие кричали на него, грозили  превратить его
физиономию  в котлету. Другие все напоминали ему о том, что сделали с ним во
время войны, и грозили, что так будет снова.
     - Что значит "другие"? Кто это?
     - Обождите.
     Де Лилл подошел к окну  и  осторожно выглянул наружу.  Старик продолжал
бормотать.
     -  Он  говорит,  что  распространял антифашистские  листовки  во  время
войны,- сказал де Лилл, все еще глядя в окно.- По  неведению. Думал, что это
обыкновенные газеты. А те, другие, поймали его и повесили вниз головой. Вот,
по-видимому, кто  они  такие  - эти другие. Он  говорит,  что  англичане ему
больше по душе. Гартинг, по его словам, был  настоящий джентльмен.  И еще он
говорит, что хочет оставить  себе  эту  бутылку виски.  Лео всегда давал ему
шотландское виски. И сигары. Тонкие голландские сигары, каких не достанешь в
магазинах. Лео получал их по специальному заказу. А на рождество он  подарил
его  жене фен для волос.  И еще он хочет пятьдесят марок за кобуру,- добавил
де  Лилл, но  в  это время  автомобили  уже  въезжали  в ворота, и небольшую
комнату сразу заполнил вой двух полицейских сирен и синий, слепящий, двойной
свет  фар. Послышались  голоса,  топот ног, и  в  комнату просунулись стволы
автоматов,  а за окном  возникли одетые  в зеленоватую форму  фигуры.  Дверь
распахнулась, молодой  человек в  кожаном  пальто  держал  в  руке пистолет.
Истопник плаксиво причитал; он съежился, ожидая  удара; синий луч метался по
комнате, как прожектор по танцплощадке.
     - Ничего не  предпринимайте,- сказал де  Лилл,- и не выполняйте никаких
приказаний.
     Он обратился  к  мальчишке в кожаном пальто, предъявив ему свою красную
дипломатическую   карточку.  Голос   его  звучал  негромко,  но  твердо;  он
сдержанно,  без  излишней  болтливости  вел  переговоры,  уверенный  в своем
авторитете, намекая на недопустимое нарушение дипломатического суверенитета.
Лицо  молодого  полицейского  было  бесстрастно, как маска Зибкрона.  Однако
становилось заметно,  что де Лилл  мало-помалу  одерживает верх,  В тоне его
зазвучали  негодующие  нотки.  Он  начал задавать  вопросы, а мальчишка  уже
заговорил  примирительно, даже  уклончиво. Тернер  понемногу уразумел  смысл
излагаемых де Лиллом претензий.  Де Лилл  указал на записную книжку, которую
Тернер держал в  руке,  потом  на старого истопника.  Опись, сказал  он. Они
составляют опись. Разве дипломатам запрещено  составлять опись?  Производить
инвентаризацию посольского имущества, устанавливать степень его амортизации?
Казалось  бы, это вполне естественное дело, особенно в  такое  время,  когда
собственности  британских  подданных  грозит  опасность  разрушения.  Мистер
Гартинг  находится  в  продолжительном  отпуске;  в  связи  с  этим возникла
необходимость сделать кое-какие распоряжения в отношении имущества, уплатить
истопнику его пятьдесят марок... И с каких это  пор,  хотелось бы ему знать,
спросил де  Лилл, английским дипломатам запрещен вход  в жилища  сотрудников
английского  посольства?  По  какому  праву,  хотелось бы  ему знать,  отряд
полицейских  врывается  в  дом,  нарушая  покой   лиц,  пользующихся  правом
экстерриториальности?
     Снова взаимно предъявляются и  внимательно  проверяются документы;  обе
стороны  записывают   фамилии,   номера.  Полицейский  приносит   извинения.
Тревожные времена, говорит он и долго, пристально смотрит на Тернера, словно
распознав в нем коллегу.  В любые, даже самые тревожные времена, отвечает де
Лилл,  следует уважать  права дипломатов. Чем  больше опасность,  тем  более
необходимо   соблюдать  неприкосновенность  личности.  Обмен  рукопожатиями.
Кто-то из полицейских отдает  честь.  Один за  другим они удаляются. Зеленые
мундиры  перестают  маячить  перед  глазами, синие  огни перестают  слепить,
машины отъезжают. Де  Лилл раздобыл где-то три  стакана  и  разливает виски.
Старик  продолжает   хныкать.   Тернер   укладывает   пуговицы   обратно   в
металлическую  коробочку  и  сует  коробочку в  карман  вместе  с  небольшой
брошюрой об отравляющих газах.
     - Это и есть "другие?" - спрашивает он.- Этот его и допрашивал?
     -  Он  говорит:  да,  вроде  этого  шпика, но  чуть постарше.  И  более
солидный. И волосы светлее. Мне кажется, мы оба знаем, кого он имеет в виду.
А это возьмите - это больше по вашей части.
     Де  Лилл вынул  из  кармана  своего  коричневого  пальто кобуру  и  без
церемоний перебросил Тернеру; тот подхватил ее на лету...


     Паром  был  разукрашен  флагами  Федеративной  Республики  Германии.  К
капитанскому  мостику  был   прибит  герб  Кенигсвинтера.  Весь  нос  парома
заполняли полицейские. Стальные  квадратные  каски,  бледные  угрюмые  лица.
Очень молодые, они были непривычно тихими и молчаливыми для своего возраста;
резиновые подошвы  их сапог  бесшумно  ступали по металлической  палубе; они
глядели на реку так, словно  получили приказ хорошенько ее запомнить. Тернер
стоял в  стороне и смотрел, как команда отдает  швартовы; час был  еще очень
ранний;  от  усталости  и  напряжения  мозг  Тернера  с  необычной резкостью
запечатлевал все окружающее: глухую  дрожь металлической палубы под колесами
автомобилей,  вползавших  вверх  по  сходням  и  стремившихся  занять  место
поудобнее; тарахтение машины, звон  якорной цепи и  крики команды,  отдающей
швартовы; резкий  звон  колокола, заглушивший отдаленный  перезвон церковных
колоколов,  долетавший  из  города;  враждебную отчужденность одетых в форму
шоферов, когда они, выйдя  из машин и порывшись  в  своих кожаных кошельках,
доставали мелочь с  таким видом, словно, принадлежа к какой-то тайной секте,
не  хотели  узнавать друг друга в общественном месте; толпу  скромно  одетых
людей с обожженными солнцем лицами, заполнивших паром и глазевших на машины,
от которых их отделял барьер. Берег отступал;  городок прятал свои кровли  и
шпили в зелени холмов, становясь похожим на  оперную декорацию. Но вот паром
лег  на курс, описав длинную  дугу вниз по течению, чтобы  пропустить своего
двойника,  отчалившего от противоположного берега.  Какое-то время казалось,
что они вовсе не движутся - паром тихонько относило течением вниз по реке, в
то  время как "Джон Ф. Кеннеди", нагруженный черными, аккуратными пирамидами
добротного угля,  быстро двигался ему навстречу; свежий ветерок развевал над
его  палубой простиранное  и развешанное для просушки детское  белье. Вскоре
паром закачался на кильватерной волне, и женщины стали громко перекликаться,
радуясь неожиданному развлечению.
     - Он сказал  вам еще что-то. Насчет какой-то женщины.  Я слышал, как он
сказал: "фрау"  и  "ауто".  Он  сообщил  вам  что-то  о какой-то  женщине  в
автомобиле.
     -  Ошибаетесь,  старина,- холодно сказал  де  Лилл.- Вас  обмануло  его
своеобразное местное произношение. Порой оно и меня ставит в тупик.
     Тернер, защитив рукой  в  перчатке  глаза -  ибо  даже  в  это  неяркое
весеннее  утро отраженный  от  воды  свет  был слишком резок  -  смотрел  на
удаляющийся берег Кенигсвинтера. Наконец он увидел то, что искал: коричневые
зубчатые  башни вилл, построенных на деньги Рура,  вздымались  ввысь, словно
закованные в  латы  руки, простертые  к  Семи Холмам Зигфрида, а между  ними
белело что-то,  проглядывая сквозь листву деревьев, окаймлявших набережную,-
дом Гартинга, уплывавший в туман.
     - Я  охочусь  за  призраком,- пробормотал Тернер.- За  тенью, будь  она
проклята!
     -  За вашей собственной тенью,- с нескрываемой не приязнью возразил  де
Лилл.
     - О да, разумеется.
     - Я доставлю вас в посольство,- сказал де Лилл.-  А оттуда вы  уж  сами
как-нибудь доберетесь.
     - Почему, черт подери, понадобилось вам вообще везти меня сюда, если вы
так щепетильны?  - Внезапно Тернер рассмеялся.- Понятно! - сказал он.- Какой
же я идиот! Мне надо бы выспаться! Вы испугались, что  я могу  найти Зеленую
папку,  и   решили  покараулить  за  кулисами.  Слишком  большая  честь  для
временного сотрудника. О господи!..
     Корк только что  прослушал  восьмичасовую передачу последних  известий.
Немецкая  делегация  покинула  вечером  Брюссель.  По  официальной   версии,
правительство Федеративной  Республики Германии пожелало "обсудить некоторые
чисто технические проблемы, возникшие в  ходе  дискуссии". На  самом же деле
они, по выражению Корка, решили сбежать с уроков. Тернер безучастно смотрел,
как  цветная  бумажная лента,  содрогаясь,  сползает  с роликов  и  падает в
железную корзину. В этом состоянии он пребывал уже минут десять,  и тут  его
потревожили. Раздался стук в дверь, и в узкой щели появилась физиономия этой
дурищи,  мисс  Пит.  Мистер  Брэдфилд  требует  его  к  себе  немедленно. Ее
паскудные глазки сверкали  от  удовольствия.  Теперь тебе крышка, говорил ее
взгляд.  Выходя  следом  за  ней  в  коридор,  Тернер случайно  взглянул  на
купленную  Корком  брошюру  с  описанием  земельных участков,  которые можно
приобрести на Багамских  островах, и подумал: "Это  может пригодиться, когда
он разделается со мной".


        "12. "И ТАМ БЫЛ ЛЕО. В БУФЕТЕ ДЛЯ ПАССАЖИРОВ ВТОРОГО КЛАССА""

     С р е д а

     - Я уже переговорил с Ламли. Сегодня вечером вы возвращаетесь в Лондон.
Транспортный отдел  позаботится  о вашем билете.- Письменный стол  Брэдфилда
был завален телеграммами.- Я от вашего имени принес извинения Зибкрону.
     - Извинения?
     Брэдфилд запер дверь, щелкнув английским замком.
     - Вы хотите,  чтобы я повторил вам все по слогам? По-видимому, вы такой
же невежда в  вопросах политики, как Гартинг.  Вы находитесь здесь на правах
временного  дипломатического  сотрудника;  не  будь этого,  вы  бы уже давно
сидели за решеткой.- Брэдфилд был бледен от ярости.- Одному богу известно, о
чем думал де Лилл. С ним у меня будет  отдельный разговор. Вы сознательно не
выполнили моих указаний. Ну что ж, у людей  вашего  сорта, по-видимому, свой
особый моральный  кодекс, я  в ваших  глазах  личность подозрительная,  и вы
оказываете мне не больше доверия, чем любому встречному.
     - Вы льстите себе.
     - Тем не менее вы были присланы сюда с тем, чтобы действовать под  моим
руководством - этого требовал Ламли, этого требовал посол и сама сложившаяся
здесь ситуация, и вы  были особо предупреждены о  том, что ваша деятельность
никоим  образом не  должна  быть  замечена  вне стен посольства.  Молчите  и
слушайте,  что  я говорю!  Однако,  ни в малейшей степени  не  считаясь ни с
полученными вами  указаниями, ни  с  обстоятельствами  и не давая себе труда
проявить хотя бы минимум сообразительности, вы в пять часов утра отправились
в дом Гартинга,  напугали до полусмерти одного из его  служащих, пере будили
соседей, орали во все горло,  призывая  де Лилла, и в результате привлекли к
дому  целый  наряд  полиции,  что  через  несколько  часов станет  предметом
обсуждения всего  города. Не удовольствовавшись этим,  вы вместе с де Лиллом
разыграли перед полицией глупейший спектакль, инсценировав какую-то дурацкую
инвентаризацию.  Думаю, что это заставит улыбнуться даже  Зибкрона, особенно
после  того объяснения вашей  роли здесь, которое вы  преподнесли  ему вчера
вечером.
     - Это все?
     - Прошу  прощения,  далеко не  все. Если у Зибкрона были  подозрения по
поводу  Гартинга,  теперь вы дали  ему в руки доказательства.  Вы ведь  сами
видели, какую он  занимает  позицию. Одному  богу известно,  в каких  только
преступных замыслах не будет он нас теперь подозревать.
     - Так расскажите ему,- предложил Тернер.- А по чему бы и нет? Облегчите
его душу, черт подери, ему и так известно больше, чем нам.  Почему мы делаем
секрет из того,  что  знают уже все? Они сами рыщут по следу. Худшее, что мы
можем сделать,- это испортить им охоту, спугнуть их дичь.
     -  Я не могу  допустить  подобного  признания. Все  что угодно -  любые
подозрения, любое недоверие с их стороны, только  не наше  признание в такой
момент, как  сейчас! Только не  признание в  том,  что один из членов нашего
дипломатического  аппарата  в  течение  двадцати  лет работал  на  советскую
разведку. Вы  что,  ничего  не  в  состоянии  понять? Я  не  могу  допустить
подобного  признания!  Пусть  думают,  что  хотят:  пока  мы  не  пойдем  им
навстречу, они могут только строить догадки.
     Он  произнес  это  как присягу,  как  символ  своей веры.  И  замолчал,
выпрямившись на стуле, словно страж, оберегающий национальную святыню. - Ну,
теперь уже все?
     -  Предполагается,  что  такого  сорта деятельность,  как  ваша, должна
протекать втайне. Вас призывают на помощь, рассчитывая на соблюдение обычных
норм осторожности и благоразумия. Я мог бы кое-что рассказать вам о том, как
вы должны вести себя здесь, если бы вы не