ом, чтобы мы снова стали прибегать
к его услугам.  Он  позволил  себе...  Своим поведением  он поставил  себя в
положение, лишающее его  нашей поддержки, вы понимаете,  что я хочу сказать?
Любые   сведения,   какими  он   может   обладать,  являются   исключительно
собственностью  английской  короны...-  Он откинулся  на  спинку стула.-  Мы
должны разыскать его  прежде, чем  это  сделают они,- сказал  он, но  Прашко
по-прежнему не говорил  ни  слова и не сводил  с Брэдфилда  жесткого взгляда
маленьких, заплывших жиром глаз.-  Я  учитываю также,- продолжал  Брэдфилд,-
что у вас может иметься личная заинтересованность  в тех или  иных вопросах,
которая должна быть удовлетворена.
     Прашко заерзал на стуле.
     - Полегче,- сказал он.
     - Я меньше всего  собираюсь вмешиваться во внутренние дела Федеративной
республики. Ваши  политические  устремления, будущее  вашей  партии  в свете
нового  Движения - все  эти вопросы лежат вне сферы наших интересов. Я здесь
для того, чтобы охранять наш союз, а не для  того, чтобы становиться  в позу
судьи по отношению к союзнику.
     Совершенно неожиданно Прашко улыбнулся.
     - Отлично сказано,- заметил он.
     - Ваша двадцатилетней давности связь с  Гартингом, ваши взаимоотношения
с некоторыми органами, близки ми английским правительственным кругам...
     -  Это никому  не  известно,- быстро перебил  его  Прашко.- Выражайтесь
осторожнее, черт побери!
     - Я как раз намеревался предложить то  же самое вам,- сказал  Брэдфилд.
Улыбка Прашко вызвала у не го ответную  улыбку облегчения.- Я совершенно так
же, как и вы, не хочу, чтобы про наше посольство говорили, будто мы питаем к
кому-то  дурные  чувства,  поносим  видных немецких  политических  деятелей,
выволакиваем  на  свет   божий  старые,  давно  похороненные  дела,  что  мы
солидаризируемся  со  странами,   не  симпатизирующими  внутренней  политике
Германии, и поставили своей  задачей  бесчестить Федеративную республику.  Я
совершенно убежден, что и вы также не заинтересованы в  том, чтобы про вас -
в вашей сфере - распространялись  подобного рода слухи. Я хочу указать  лишь
на общность наших интересов.
     -  Ясно,- сказал Прашко. Его изборожденное  морщинами  лицо  оставалось
непроницаемым.
     -  И  у  вас, как у нас, есть свои  негодяи.  Мы не должны позволять им
становиться между нами.
     -  Боже  упаси!  -  сказал  Прашко,  покосившись на  синяки  и  ссадины
Тернера.- У нас, помимо того, есть еще довольно странные друзья. Это Лео так
вас отделал?
     - Они сидят в углу,- сказал  Тернер.- Это их работа. Они сделают  то же
самое и с ним, дайте им только до него добраться.
     -  Ладно,- сказал наконец Прашко.- Я готов помочь вам. Мы с ним обедали
вместе. С тех пор я его больше не видел. Что надо этой обезьяне?
     - Брэдфилд! - кричал Зааб через весь зал.- Скоро, наконец?
     -  Я  же  вам  сказал,  Карл-Гейнц:  мы  не  собираемся делать  никаких
заявлений.


     - Мы просто потолковали, вот и все. Я не так-то часто встречался с ним.
Он позвонил  мне:  может,  встретимся, пообедаем? Я сказал:  давай  завтра.-
Прашко развел руками, словно фокусник, показывающий, что он ничего не прячет
в рукаве.
     -  О  чем же  вы толковали?  - спросил Тернер.  Прашко  пожал плечами и
поглядел на обоих собеседников.
     - Вы знаете, как это бывает с  давними друзьями.  Лео  - славный малый,
но... Словом, люди меняются. А может быть, мы не хотим, чтобы нам напоминали
о том, что  ни чего не меняется. Вспоминали прошлое, Лео немного вы пил. Ну,
вы знаете, как это бывает при таких встречах.
     - Какое прошлое?  -  настойчиво спросил  Тернер, и  Прашко  зло на него
поглядел.
     -  Известно  какое:  Англию. Дерьмовое было  время.  Вы знаете, как  мы
попали в Англию - я и  Лео? Мы  были желторотые.  Знаете, как мы попали? Его
фамилия начина лась с буквы Г, а моя - с П.  Так я переделал П на Б. Гартинг
Лео, Брашко Гарри. Такие были времена. Нам повезло, что мы не были Цейсе или
Цахари -  где  бы мы  тогда стояли  в списке?  Англичане  не  любили  второй
половины алфавита. Вот  про  это  мы с  ним  и толковали:  про  то, как  нас
отправили  в Дувр на палубе, бесплатно. Про те  проклятые  времена.  Про эту
чертову сельскохозяйственную школу в Шептон-Маллете. Вам знакома эта вонючая
школа?  Может,  ее  теперь подновили наконец? Может, уже  и  этот старикашка
помер, который готов  был нас изничтожить за то, что  мы - немцы, и говорил,
что только благодаря  англичанам мы еще живы.  Знаете, чему научились  мы  в
Шептон-Маллете?  Итальянскому  языку.  От   военнопленных.  Только  с  этими
несчастными и можно  было поговорить! - Он повернулся к Брэдфилду.- Кто этот
нацист, между  прочим? - спросил он и  вдруг расхохотался.- Вы что, думаете,
что я псих? Ну да, я обедал с Лео.
     - И он поведал вам о каких-то там затруднениях? - спросил Брэдфилд.
     -  Он  хотел узнать  насчет нового  закона,-  ответил Прашко,  все  еще
продолжая ухмыляться.
     - Закона об истечении срока давности?
     - Вот именно. Хотел узнать про закон.
     - Применительно к определенному случаю?
     - Почему к определенному?
     - Просто я вас спрашиваю.
     - Мне показалось, что вы имели в виду какой-то определенный случай.
     -  Значит,  он  интересовался  этим вообще,  с  чисто юридической точки
зрения?
     - Разумеется.
     -  С какой стороны  и  кому могло это пойти  на пользу, хотелось бы мне
знать? Никто  из  нас  не заинтересован в том, чтобы  выкапывать  из  могилы
прошлое.
     - И это правильно, вы так считаете?
     -  Это  -  здравый  смысл,- сухо сказал  Брэдфилд,- что, как я полагаю,
должно иметь в ваших глазах больше веса, чем любые мои заверения. Так что же
хотел он знать?
     Теперь Прашко говорил, взвешивая каждое слово.
     -  Он  хотел понять причину.  Хотел  понять  внутренний смысл. Тогда  я
сказал ему: это  не новый закон, это закон старый. Он должен положить  конец
некоторым вещам. Каждая  страна  имеет  свой  последний  суд - место, дальше
которого уже идти некуда.  Правильно?  И в Германии так же точно должен быть
конечный день.  Я разговаривал с  ним, как с ребенком -  он  ведь  до  черта
наивен,  вы  это  знаете?  Блаженный.  Я  сказал:  "Слушай,  ты  проехал  на
велосипеде без фонаря, так? Если  по прошествии четырех месяцев это не будет
обнаружено, ты чист. Если ты совершишь не предумышленное убийство, тогда это
уже не  четыре месяца, а пятнадцать лет, если убийство с  заранее обдуманным
намерением - двадцать  лет. А если это  предумышленное убийство, совершенное
нацистом,-  срок еще  больше, добавляется  дополнительное  время". Они ждали
несколько  лет,  прежде  чем начать  отсчитывать до  двадцати. Если  они  не
поднимают дела, обвинение  теряет силу. Я  сказал ему: "Слушай, они валяли с
этим  дурака, пока все  едва не  отошло в  область  предания".  Они  вносили
поправки, чтобы угодить королеве,  они вносили поправки, чтобы угодить самим
себе; сначала они начинали исчислять с сорок пятого, затем с сорок девятого,
а  теперь уже пересчитали все заново.-  Прашко развел руками.- Ну  и тут  он
принялся  на меня кричать: "Какого черта вы делаете неприкосновенную святыню
из  этих  двадцати лет!" "Никто не делает  никакой святыни  из двадцати лет.
Никто  ни  из  чего  не делает  святыни, будь  все трижды  проклято.  Но  мы
состарились. Мы устали. Мы вымираем". Вот что я ему сказал: "Не знаю, что ты
забрал в свою дурацкую башку, только все это  бред. Все всегда идет к одному
концу. Моралисты  говорят, что  это нравственный закон; другие говорят,  что
это целесообразность. Послушайся меня, я твой друг и я, Прашко, говорю тебе:
это факты, это жизнь, и нечего валять дурака!"  Тогда он  разозлился. Видали
вы когда-нибудь, как он злится?
     - Нет.
     - После обеда я привез его сюда обратно. Мы все еще продолжали спорить,
понимаете? Всю дорогу, пока ехали  в машине. Потом сели за  этот столик. Вот
как  раз сюда, где  мы сейчас сидим. "Может быть, мне удастся получить новую
информацию",-  сказал он. А  я ответил: "Если ты  получишь новую информацию,
забудь  о ней,  потому  что  ты  все  равно  ни  черта не добьешься,  только
понапрасну потратишь время. Ты опоздал. Это закон".
     - Он, случайно, не намекнул, что у ж е п о л у ч и л эту информацию?
     - А он ее получил? - сразу же спросил Прашко.
     - Не думаю, чтобы она существовала.
     Прашко медленно кивнул, теперь он все время смотрел на Брэдфилда.
     - Так что же произошло потом? - спросил Тернер.
     - Ничего. Я сказал ему: "Ладно, ты докажешь непредумышленное убийство -
в этом  случае ты  уже  опоздал на несколько  лет.  Ты  докажешь  убийство с
заранее обдуманным намерением - в этом случае ты тоже опоздал уже с декабря.
Так что  катись к такой-то матери". Вот  что я ему сказал. Тогда он  схватил
меня за руку  и зашептал, словно  какой-то выживший из  ума изувер: "Ни один
закон не может измерить то, что они сотворили. Ты и я, мы с тобой это знаем.
В храмах  проповедуют:  Христос  был рожден непорочной  девой  Марией  и  на
светящемся облаке вознесся на небо. И миллионы людей верят в это. Ты знаешь,
каждое  воскресенье я играю в часовне на  органе и слышу эти проповеди". Это
правда?
     - Да, он играл на органе в часовне,- сказал Брэдфилд.
     - Бог ты мой! - искренне изумился Прашко.- Лео в часовне?
     - Да, на протяжении многих лет.
     - Ну,  и  потом он понесся дальше: "Но мы с тобой, Прашко, ты и я, мы в
свое время видели живых свидетелей дьявольского зла". Вот что он сказал. "Не
на вершине горы, не во мраке ночи, а там, на равнине, где стояли мы  все. Мы
- в особом положении. А т е п  е р ь в с е э т о п о в т о р я е т с я с н о
в а " .
     Тернер хотел что-то сказать, но Брэдфилд остановил его.
     - Тогда я разозлился,  черт побери, и сказал ему: "Ты брось разыгрывать
передо мной Христа-спасителя. Перестань вопить о нюрнбергской справедливости
на  века  - она  длилась четыре года. Закон по крайней мере дал нам хотя  бы
двадцать  лет. Да  и кто навязал  нам  этот  закон, в конце-то  концов?  Вы,
англичане, могли заставить нас изменить его. Когда вы все передавали в  наши
руки, вы  могли сказать:  эй, вы, чертовы  немцы,  занимайтесь  правосудием,
разбирайте преступления  в  ваших  собственных судах, выносите  приговоры  в
соответствии с  вашим  уголовным кодексом,  но  сначала  аннулируйте  закон.
Значит, вы  были соучастниками: и  теперь вы - соучастники. Только теперь со
всем этим покончено  навсегда. Да, черт побери, со всем этим покончено". Вот
что я  ему  сказал.  А  он только все глядел на  меня и  повторял:  "Прашко,
Прашко".
     Он вынул из кармана носовой платок, вытер лоб, потом рот.
     - Не обращайте  внимания,- сказал  он.- У меня нервы  не в порядке.  Вы
знаете, что такое политики. Я сказал ему, когда  он стоял и таращил на  меня
глаза, я сказал ему: "Это моя страна, ясно? Если что-то еще колотится у меня
в груди,  так  оно  принадлежит  этой стране, этому  борделю. Я сам  не  раз
удивлялся - почему? Почему не  Букингемскому дворцу?  Почему  не цивилизации
кока-колы?  Но это моя родина.  И  это то,  что ты должен  для себя  найти,-
родину,  а не просто, черт побери, посольство". А  он все продолжал таращить
на меня  глаза.  Я  и  сам, думал, спячу, говорю вам. Я сказал  ему: "Ладно,
предположим,  ты  найдешь  доказательства.  Скажи   мне,  к  чему  все  это:
преступление совершил в тридцать лет, наказание получил в  шестьдесят? Какой
в этом смысл?  Мы все уже старики,-  сказал я ему,- и ты, и я.  Знаешь, чему
учил нас Гете: никто не может наблюдать заход  солнца дольше четверти часа".
А  он  сказал мне:  "Все начинается сначала. Погляди  на эти  лица.  Прашко,
прислушайся  к речам.  Кто-то  должен обуздать этого негодяя, иначе на нас с
тобой снова нацепят бирки".
     Первым заговорил Брэдфилд:
     - Если  бы он обнаружил доказательства, чего, как мы знаем, ему сделать
не удалось, как бы он тогда  посту пил?  Если  бы он не искал  их, а уже ими
обладал, что тогда?
     - О господи, говорю же вам: он бы совсем ополоумел.
     - Кто такая Айкман? - спросил Тернер, прерывая затянувшееся молчание.
     - О чем вы, приятель?
     - Айкман. Кто  они -  мисс Айкман,  мисс Этлинг и мисс  Брандт? Он  был
помолвлен с Айкман когда-то.
     -  Просто  женщина, с которой он жил в  Берлине. А  может,  это  было в
Гамбурге? А может, и там и там. Черт, все стал забывать, все на свете. Слава
тебе господи, а?
     - Что с ней сталось?
     - Понятия не имею,- сказал Прашко. Его сощуренные глазки на темном лице
казались трещинами в коре старого дерева.
     Два бледных  лунообразных лица  продолжали  вести наблюдение из  своего
угла, две пары бледных рук покоились на столе, словно на минуту отложенное в
сторону  оружие. Громкоговоритель  выкрикнул имя Прашко:  фракция  ждала его
появления.
     -  Вы предали его,-  сказал Тернер.- Вы  натравили на него Зибкрона. Вы
предали  его со всеми потрохами.  Он  многое раскрыл вам, а  вы предупредили
Зибкрона, потому что вам хочется забраться повыше.
     - Спокойнее,- сказал Брэдфилд.- Спокойнее.
     - Вы - вонючий подонок,- прошипел  Тернер.-  Вы убьете его.  Он  сказал
вам, что получил доказательства, открыл вам  все и просил у вас помощи, а вы
натравили на него Зибкрона, чтобы тот расправился с ним. Вы были его другом,
и вот что вы сделали.
     -  Он  же сумасшедший,- прошептал Прашко.- Вы  что,  не понимаете  - он
сумасшедший! Вы же не  видели  его тогда, в те  дни.  Вы  не  видели  его  и
Карфельда  там,  в  подвале.  Вы  думаете,  что эти  молодчики так уж крепко
поработали  над вами? Карфельд слова  не мог  произнести,  а  Лео:  "Говори!
Говори!" - Прищуренные глаза Прашко совсем  сузились.- Когда мы  увидели эти
трупы на поле... они были  связаны все вместе. Их связали вместе, прежде чем
отравить газом. И тут он совсем рехнулся. Я сказал ему: "Слушай, это не твоя
вина, не твоя вина, что ты остался жив!" Он, между  прочим, не показывал вам
пуговицы? Лагерные деньги?  Вы  этого ни разу не видели? Ни разу не ходили с
ним выпивать,  прихватив  с  собой  двух девчонок?  Вы  не  видели,  как  он
расплачивается деревянными пуговицами, чтобы затеять драку? Говорю вам, он -
сумасшедший.  Слушайте, знаете, откуда у  него эти пуговицы?  Он  срезал их!
Срезал их с одежды одного из трупов! Слыхали, чтобы кто-нибудь делал такое?
     - С какого трупа? С одного из шести миллионов?
     -  Я сказал ему, когда мы  сидели здесь,- заикаясь, пробормотал Прашко:
"Брось  это, пошли отсюда. Еще  ни кому  не  удавалось  построить в Германии
Иерусалим. Что тебя гложет? Пойди лучше переспи с какой-нибудь девчонкой!" Я
сказал  ему: "Послушай! Надо иметь голову на плечах  и держать  себя в узде,
иначе  мы  все сойдем с ума". Он - блаженный.  Блаженный безумец, который не
может ничего  забыть. Что такое, по-вашему,  наш  мир?  Танцкласс для  кучки
безумцев -  полоумных  проповедников  нравственности? Ясное  дело, я  сказал
Зибкрону.  Голова  у вас работает,  приятель,  но  и вам придется  научиться
забывать. Черт побери, если уж англичане этого не могут, так кто же может?


     Когда они прошли в холл, там стоял крик. Два студента  в кожаных пальто
прорвались сквозь кордон у дверей и уже на лестнице сражались со швейцарами.
Какой-то пожилой депутат прижимал ко рту носовой платок, и кровь стекала ему
на кашне.
     -  Нацисты!  -  выкрикнул кто-то.-  Нацисты! - снова  закричал  кто-то,
указывая на студента, стоявшего на балконе.
     - Назад, в ресторан,- сказал Брэдфилд,- мы можем выйти другим ходом.
     Ресторан внезапно опустел. Депутаты  и  остальные посетители разбрелись
кто  куда,  одни - привлеченные криками в холле, другие - отпугнутые ими же.
Брэдфилд не позволял себе бежать, но шел быстрым четким шагом, как на марше.
Они  вышли в  сводчатую  галерею. В  витрине  галантерейного  магазина  были
выставлены  черные  портфели  из  тонкой телячьей  кожи.  В  другой  витрине
парикмахер взбивал пену на лице невидимого клиента.
     -  Брэдфилд,  да послушайте  же  меня!  Господи  боже  мой,  я  же хочу
предупредить вас о том, что они говорят!
     Зааб  совершенно   запыхался.   Его  объемистый   живот  колыхался  под
засаленной курткой.  Капли  пота,  словно слезы,  поблескивали под  желтыми,
набрякшими  веками.  Из-за   его  плеча  высовывалась  багровая   физиономия
Аллертона в ореоле черной гривы. Все направлялись  к выходу. В конце галереи
было уже тихо, в холле тоже воцарился порядок.
     - Кто и что говорит? Вместо Зааба ответил Аллертон:
     - Весь Бонн говорит, старина. Вся чертова бумагомаральня.
     - Слушайте.  Ходят  слухи. Слушайте. Бог знает, чего только не болтают.
Вам  известно, что  произошло в Ганновере? Вы знаете, почему они взбесились?
Об этом шепчутся  во всех кафе:  делегаты, карфельдовские приспешники -  все
распускают эти  слухи. Они расползлись уже по всему Бонну. А  им  было  дано
предписание молчать. Загадочная история, фантастика!
     Зааб торопливо оглянулся по сторонам.
     - Самая большая сенсация за все годы,- сказал Аллертон.- Даже для этого
унылого захолустья.
     -  Почему  во  время  демонстрации  они  там, впереди, сломали  ряды  и
ринулись  как  бешеные в  библиотеку? Они  - эти  молодчики, которых везли в
серых автобусах? Кто-то стрелял в Карфельда.  Когда оркестр заиграл особенно
громко,  кто-то  выстрелил в  него  из окна библиотеки. Какой-то дружок этой
женщины-библиотекарши,   Эйк.  Она   работала   в   Берлине  с  англичанами.
Эмигрантка. Сменила  свою фамилию  на  Эйк.  Она впустила его, чтобы  он мог
выстрелить из  окна. Потом, перед  смертью, она во всем призналась Зибкрону.
Эйк.  Охрана видела, как  он стрелял.  Карфельдовская охрана. Когда наяривал
оркестр.  Они увидели  человека,  стрелявшего  из окна,  и  бросились, чтобы
схватить его. Охранники,  слышите, Брэдфилд! Охранники,  которых привезли  в
серых автобусах. Брэдфилд, вы только  послушайте, что они говорят! Они нашли
пулю,  револьверную пулю английского образца. Вы понимаете теперь? Англичане
совершают покушение на Карфельда - вот какие распускаются слухи. Фантастика!
Вы  должны  положить  этому  конец.  Поговорите с Зибкроном.  Карфельд жутко
напуган: он страшней  трус. Понимаете, почему он стал так осторожен,  почему
строит повсюду эти чертовы Schafott? Как, черт побери, это называется?
     - Эшафот,- сказал Тернер.
     Толпа, хлынувшая из холла, вынесла их на свежий воздух.
     - Эшафот! Все это строжайшая тайна, Брэдфилд! Только для вашего личного
сведения! - Уже издали они услышали его крик: - Упаси вас  бог  ссылаться на
меня. Зибкрон рассвирепеет. Фантастика!
     - Можете быть совершенно спокойны, Карл-Гейнц,-  прозвучал  среди  всей
этой   суматохи  почти   неестественно   уравновешенный   голос,-  никто  не
злоупотребит вашим доверием.
     - Послушайте, старина,- Аллертон наклонился к  самому уху  Тернера.  Он
был  небрит,  черные  лохмы его взмокли от  пота.-  Что случилось с Лео?  Он
словно сквозь землю  провалился. Говорят, эта  самая Эйк была  в свое  время
весьма  лихая  девчонка  и  работала  вместе  с  "охотниками за черепами"  в
Гамбурге. А кто это вас так разукрасил, старина? Слишком рано полезли ей под
юбку, а?
     - Это не для печати,- сказал Брэдфилд.
     - Нет, пока еще нет, старина,- сказал Аллертон.
     - Не пока, а вообще.
     -  Говорят,  он  едва  не  прикончил  его  в  Бонне,  в  ночь  накануне
ганноверского митинга. Просто не был вполне уверен, что это он. Карфельд шел
с секретного  совещания, направлялся  к условленному месту,  и только чистая
случайность спасла его от Лео.  Просто зибкроновские молодчики подоспели как
раз вовремя.
     Вдоль  набережной  неподвижные колонны замерли в  терпеливом  ожидании.
Слабый  ветерок  чуть колыхал черные флаги. На другом  берегу  за  синеватой
стеной  деревьев  заводские  трубы  лениво   выдыхали  дым  в  унылом  свете
пасмурного