попытка что-то скрыть.
     - На этот раз вам ведь не было его жаль? Не так ли?
     - Мои чувства не имеют отношения к делу.- Брэдфилд резко положил перо.-
Причины, по которым я оста вил его, носили совершенно объективный характер.
     - А я ничего не сказал, но вы могли бы ведь и пожалеть его при этом.
     - У  нас не хватало  людей  и  было очень много  работы.  После приезда
инспекторов  из  Лондона  аппарат  советников  сократили  на  двух  человек,
несмотря на мое реши тельное сопротивление. Наполовину урезали ассигнования.
Не только Европа  пришла  в движение. Стабильности не  было нигде.  Родезия,
Гонконг, Кипр... Английские войска метались из края в край, пытаясь потушить
лесной  пожар. Мы  оказались  и не  в  Европе, и не вне  ее. Поговаривали  о
федерации северных стран. Один бог знает,  какой  дурак породил эту идею!  -
презрительно  заметил  Брэдфилд.-  Мы  стали прощупывать  почву  в  Варшаве,
Копенгагене и Москве.  Мы вступали  в заговоры  против французов и на другой
день затевали козни вместе с ними. В разгар всего этого мы все же ухитрились
отправить  на  слом  три чет верти  нашего  военного флота  и девять десятых
вооружения. Это  было самое страшное, самое  унизительное  для нас время.  В
довершение всего как раз в этот момент Карфельд возглавил движение.
     - И тогда Гартинг снова разыграл у вас ту же сцену?
     - Нет, не ту же.
     - Какую же? Наступило молчание.
     - Он был более целеустремлен, более  настойчив. Я все это почувствовал,
но никак не реагировал. И я виню себя. Я ощутил какой-то новый оттенок в его
поведении, но не стал разбираться, в чем дело. В то время,- продолжал он,- я
отнес это за счет общей атмосферы напряженности, в какой мы все жили. Теперь
я понимаю, что тогда он пошел ва-банк.
     - И что же?
     -  Он  начал с того, что,  мол, работал  ниже  своих возможностей.  Год
прошел неплохо, но он знает, что может сделать больше. Мы переживаем трудные
дни,  и  он хотел бы чувствовать,  что по-настоящему  участвует в общем деле
стабилизации обстановки,  Я спросил его,  что он имеет в виду: мне казалось,
что он и так забрал в  свои руки все доступные ему функции. Гартинг ответил,
что ведь уже декабрь,  впервые,  хоть и туманно, намекнув на свой договор, и
что  его,  естественно,  беспокоит  дальнейшая  судьба  досье  "Сведения  об
отдельных лицах". - Сведения о чем?
     -  Биографические сведения  о  деятелях,  играющих важную роль  в жизни
Германии. Наш собственный секретный справочник "Кто есть  кто". Мы обновляем
его каждый  год.  В этом участвуют все  -  каждый  сообщает сведения  о  тех
немецких  деятелях,  с которыми  сталкивался.  Те, кто занимается  вопросами
торговли, пишут  о  своих контактах  среди  коммерсантов,  экономисты  -  об
экономистах,  атташе,  отдел  прессы  и  информации  -  все  добавляют  свои
материалы.  Большая часть этих сведений весьма нелестного характера, кое-что
поступает из секретных источников.
     - И аппарат советников все это обрабатывает?
     - Да.  И  на этот раз тоже  Гартинг  рассчитал  очень точно. Эта работа
принадлежит  к  числу  тех,  что  отвлекают моих сотрудников  от  их  прямых
обязанностей. К  тому  же  прошли все сроки выпуска  справочника.  Де  Лилл,
который должен был этим заниматься, уехал  в Берлин. Это дело висело у  меня
на шее.
     - И вы поручили ему эту работу.
     - Да, временно.
     - Скажем, до следующего декабря?
     -  Скажем, так.  Теперь  легко  объяснить,  почему  он добивался именно
такого поручения. Составление этого справочника открывало ему доступ в любой
отдел  посольства.  Справочник  охватывает  все  отделы, все  отрасли  жизни
Федеративной республики: промышленность,  военные и  административные круги.
Получив подобное  поручение,  он  мог  приходить в  любой отдел,  не вызывая
никаких вопросов,  мог брать  папки в любых  канцеляриях -  торговой миссии,
экономической, военно-морской, военной. Все открыли ему двери.
     - И вам  никогда не приходило в голову,  что надо послать его документы
на проверку?
     - Никогда,- ответил Брэдфилд с прежней ноткой самоукоризны.
     -  Что  ж, со всяким случается,- сказал Тернер негромко.- Значит, таким
путем он получил доступ к нужным ему материалам?
     - Это еще не все.
     - Не все? Разве этого не предостаточно?
     - У нас здесь есть не только архивы, существует еще система уничтожения
устаревших дел.  Такой порядок заведен очень давно. Цель  его  -  освободить
место  в  архиве для  новых дел и избавиться  от старых, которые  больше  не
нужны. По виду работа эта чисто канцелярская, и во многих отношениях так оно
и есть, и все  же она очень важна. Существует определенный предел количества
бумаг,  которые  архив в  состоянии  обработать,  предел  количества  папок,
которые он может  вместить. Это  похоже на  проблему уличного  движения:  мы
пишем больше  бумаг, чем можем переварить. Естественно, что эта работа  тоже
принадлежала к числу тех, за какие мы хватались, лишь когда позволяло время.
Еще одно из проклятий  аппарата советников. Потом мы  о ней забывали до  тех
пор,  пока из министерства не запрашивали последних данных на этот счет.- Он
пожал  плечами.-  Я  уже  сказал:  нельзя до бесконечности составлять больше
бумаг,  чем мы уничтожаем, даже в помещении таких размеров. Архив  трещит по
всем швам.
     - И Гартинг предложил вам взять на себя это дело?
     - Именно.
     - И вы согласились?
     - Как на временную меру. Я сказал, чтобы он попробовал и посмотрел, что
у  него получится.  Он  выполнял эту работу  с  перерывами  в  течение  пяти
месяцев.  Я  сказал  ему  также, что,  если  возникнут трудности,  он  может
обратиться к де Лиллу. Он ни разу к нему не обратился.
     - Где он  делал эту работу? В своем кабинете? Брэдфилд поколебался лишь
долю секунды.
     - В архиве аппарата советников, где хранятся самые важные документы. Он
имел также доступ в бронированную комнату.  Он практически мог брать  оттуда
любые  дела, не надо было только  зарываться.  Даже регистрации того, что он
брал, не велось. В итоге не хватает еще и нескольких писем - завканц сообщит
вам необходимые подробности.
     Тернер медленно встал и потер руки, будто хотел стряхнуть с них песок.
     - Из  сорока с чем-то недостающих папок  восемнадцать относятся к досье
"Сведения  об  отдельных  лицах"  и  содержат материалы  самого  деликатного
свойства  о высокопоставленных  немецких политических деятелях. Внимательное
их изучение даст, несомненно, точное представление о наших самых сокровенных
источниках.  Остальные  папки  с  грифом  "совершенно  секретно"  охватывают
англо-германские соглашения по ряду вопросов и содержат секретные договоры и
секретные  дополнения  к  опубликованным договорам.  Если он  задался  целью
поставить  нас в  трудное  положение,  он  не  мог  сделать  лучшего выбора.
Некоторые из папок содержат документы сорок восьмого и сорок девятого годов.
     - А особая папка? "Беседы официальные и неофициальные*?
     - Мы называем ее "Зеленая". Она подлежит специальному хранению.
     - Сколько таких "зеленых" в посольстве?
     - Только эта одна. Она была на месте в  бронированной комнате архива  в
четверг утром. Заведующий архивом заметил, что ее  нет, в четверг вечером, и
подумал, что она в работе.  В субботу утром он был  уже  очень обеспокоен. В
воскресенье доложил об этом мне.
     - Скажите,- заговорил наконец Тернер,- что с ним произошло за последний
год? Что случилось между двумя декабрями? Помимо Карфельда.
     - Ничего особенного.
     - Почему же вдруг вы прониклись к нему такой антипатией?
     - Вовсе нет,-  ответил Брэдфилд презрительно.-  Поскольку я  никогда не
испытывал к нему никаких чувств - ни положительных, ни  отрицательных,- этот
вопрос не уместен. Просто за предшествующий год я узнал, какими методами  он
действует,  как обрабатывает людей, как подлаживается к  ним, чтобы добиться
своего. Я стал видеть его насквозь, вот и все.
     Тернер посмотрел на него в упор.
     - И что же вы увидели?
     Тон  Брэдфилда   был  теперь  четким,  исключающим  иной   смысл  и  не
допускающим толкований, как математическая формула.
     - Обман. Мне казалось, что вам это должно быть уже ясно.
     Тернер встал.
     - Я начну с его кабинета.
     - Ключи у начальника охраны. Вас уже ждут. Спросите Макмаллена.
     -  Я хочу  видеть  его дом, друзей,  соседей.  Если  понадобится,  буду
говорить  с  иностранцами, с которыми он встречался. Придется,  может  быть,
наломать дров, но лишь настолько,  насколько потребует дело. Если вас это не
устраивает, сообщите послу. Кто здесь заведует архивом?
     - Медоуз.
     - Артур Медоуз?
     - Он самый.
     На этот раз  заколебался Тернер - оттенок неуверенности,  нечто похожее
даже на робость прозвучало в его тоне, совсем ином, чем прежде:
     - Медоуз был в Варшаве, верно?
     - Да, был.
     Теперь он спросил уже увереннее
     - И список пропавших папок находится у Медоуза?
     - И папок, и писем.
     - Гартинг, разумеется, работал у него?
     - Разумеется. Медоуз ждет вас.
     -  Сначала  я  осмотрю  комнату  Гартинга.-  Это  уже  прозвучало   как
окончательное решение.
     - Как хотите. Вы сказали еще, что собираетесь побывать в его доме...
     - Ну и что же?
     - Боюсь,  что в настоящий момент это невозможно. Со  вчерашнего  дня он
под охраной полиции.
     - Это что - общее явление?
     - Что именно?
     - Полицейская охрана.
     - Зибкрон на этом настаивает. Я не могу ссориться с ним сейчас,
     - Это относится ко всем домам, арендуемым посольством?
     -  В  основном к  тем, где  живут руководящие работники.  Вероятно, они
включили дом Гартинга из-за того, что он расположен далеко,
     Не слышу уверенности в вашем голосе.
     - Не вижу других причин.
     - Как насчет посольств стран "железного занавеса"? Он что, околачивался
там?
     - Он иногда ходил к русским. Не могу сказать, как часто.
     -  Этот Прашко, его бывший друг, политический  деятель.  Вы сказали, он
был когда-то попутчиком?
     - Это было пятнадцать лет назад.
     - А когда они перестали дружить?
     - Сведения имеются в деле. Примерно лет пять на зад.
     - Как раз тогда была драка в Кельне. Может быть, он дрался с Прашко?
     - Все на свете возможно.
     - Еще один вопрос.
     - Пожалуйста.
     - Договор с ним. Если бы он истекал... скажем, в прошлый четверг?..
     - Ну и что?
     - Вы бы его продлили еще раз?
     - У нас очень много работы. Да, я бы его продлил.
     - Вам, наверно, недостает этого Гартинга?
     Дверь открылась, и  вошел де Лилл.  Его  тонкое лицо  было  печально  и
торжественно.
     -  Звонил  Людвиг  Зибкрон.  Вы  предупредили коммутатор,  чтобы вас не
соединяли, и я разговаривал с ним сам.
     - И что же?
     - По поводу этой библиотекарши Эйк, несчастной женщины, которую  избили
в Ганновере.
     - Что с ней?
     -  К сожалению,  она  умерла час  назад. Брэдфилд  молча обдумывал  это
сообщение.
     - Выясните, где состоятся похороны. Посол должен сделать какой-то жест:
пожалуй, послать не  цветы, а телеграмму родственникам. Ничего чрезмерного -
просто выражение глубокого сочувствия.  Поговорите в канцелярии посла -  там
знают,  что нужно.  И что-нибудь  от Англо-германского  общества. Этим лучше
займитесь  сами.  Пошлите  еще телеграмму  Ассоциации  библиотекарей  -  они
запрашивали  насчет нее.  И пожалуйста, позвоните Хейзел и сообщите ей.  Она
специально просила, чтобы ее держали в курсе.
     Он был спокоен и превосходно владел собой.
     - Если  вам что-нибудь потребуется,- добавил он, обращаясь  к Тернеру,-
скажите де Лиллу.
     Тернер наблюдал за ним.
     -  Итак, мы  ждем вас завтра  вечером. Примерно с пяти до восьми. Немцы
очень пунктуальны. У нас принято быть в сборе до  того, как они придут. Если
вы пойдете  прямо в его кабинет, может быть, вы  захватите эту подушечку? Не
вижу смысла держать ее здесь.


     Корк, склонившись над шифровальными машинами, стягивал ленты с валиков.
Услышав  какой-то стук,  он резко повернулся. Его  красные  глаза  альбиноса
наткнулись на крупную фигуру в дверном проеме.
     - Это моя сумка. Пусть лежит. Я приду попозже.
     - Ладненько,- сказал Корк и подумал:  легавый. Надо же! Мало того,  что
весь мир  летит вверх тормашками. Джейнет может родить с минуты  на минуту и
эта  бедняга  в  Ганновере сыграла в ящик,  так еще к нему  сажают в комнату
легавого.  Он  был  недоволен не  только этим. Забастовка  литейщиков быстро
распространялась по Германии.  Сообрази  он  это в пятницу, а не в  субботу,
"Шведская сталь" принесла бы  ему за три дня чистой прибыли по три  шиллинга
на акцию. А пять процентов в день для Корка, безуспешно стремившегося пройти
аттестацию,  означали  бы возможность приобрести виллу  на Средиземном море.
"Совершенно  секретно,- прочитал он устало,- Брэдфилду. Расшифровать лично".
Сколько это  еще  будет  продолжаться? Капри...  Крит... Специя...  Эльба...
"Подари  мне  остров,- запел он фальцетом, импровизируя  эстрадную песенку,-
мне  одному".  Корк мечтал еще,  что когда-нибудь появятся  пластинки с  его
записями: "Подари мне остров, мне одному,  какой-нибудь остров, какой-нибудь
остров, только не Бонн".


        "5. ДЖОН ГОНТ"

     П о н е д е л ь н и к . У т р о

     Толпа в холле рассеялась.
     Электрические часы над закрытым лифтом показывали десять тридцать:  те,
кто  не  решился  пойти в  столовую,  собрались у  стола дежурного. Охранник
аппарата  советников заварил чай: прихлебывая из чашек, служащие  беседовали
вполголоса. В этот момент они и услышали его приближающиеся шаги. Каблуки на
его  башмаках  были  подбиты железными подковками,  и каждый шаг отдавался в
стенах из  искусственного  мрамора,  точно эхо  выстрелов  в горной  долине.
Фельдъегери,   обладающие   свойственной    солдатам    способностью   сразу
распознавать начальство, осторожно поставили чашки  и застегнули пуговицы на
форменных куртках.
     - Макмаллен?
     Он стоял на нижней ступеньке,  тяжело  опираясь  одной рукой на перила,
сжимая в  другой  вышитую  подушечку.  По  обе  стороны от него  коридоры  с
колоннами из хромированной стали  и опущенными ввиду чрезвычайного положения
решетками,  уходили  в  темноту,  точно  в  какие-то  гетто,  отделенные  от
городского   великолепия.   Тишина  вдруг   наполнилась  значением,   и  все
предшествующее показалось глупым и ненужным.
     - Макмаллен сменился с дежурства, сэр.
     - А вы кто?
     - Гонт, сэр. Я остался за него.
     - Моя фамилия Тернер,  Я проверяю здесь соблюдение правил безопасности.
Мне нужно посмотреть двадцать первую комнату.
     Гонт  был  невысокий, богобоязненный  валлиец,  унаследовавший от  отца
долгую память  о  годах депрессии. Он приехал  в Бонн из Кардиффа, где водил
полицейские  машины. В правой руке  у него болталась  связка ключей, походка
его была твердой и несколько торжественной. Когда Гонт вошел впереди Тернера
в черное устье коридора, он был похож на шахтера, направляющегося в забой.
     -  Просто  безобразие,  что они тут творят,-  говорил нараспев  Гонт  в
темноту  коридора, и голос  его эхом  от давался  позади.-  Питер Эдлок - он
высылает мне  из дому струны,  у него есть брат  здесь, в  Ганновере, пришел
сюда  с  нашими  войсками  во  время оккупации,  женился  на  немке,  открыл
бакалейную торговлю. Так вот этот самый брат напуган до смерти: говорит, они
все наверняка  знают,  что мой Джордж - англичанин.  Что, мол,  с ним будет?
Хуже, чем в Конго. Привет, падре!
     Капеллан  сидел за пишущей машинкой в  маленькой  белой  келье напротив
коммутатора,  над  головой  у него висел  портрет  жены,  дверь была  широко
открыта для желающих исповедаться.  За шнурок портрета был засунут камышовый
крест.
     - Доброе утро и тебе, Джон,- ответил он немного укоризненно, что должно
было напомнить им обоим гранитное своевластие их валлийского бога.
     Гонт снова  повторил: "Привет!" -  но не  сбавил шага. Со  всех  сторон
неслись звуки, указывавшие на то, что это учреждение, где говорят  на разных
языках: монотонно гудел голос старшего референта по  печати, диктовавшего на
немецком языке  какой-то перевод;  экспедитор  пролаял  что-то  в телефонную
трубку,   издалека  доносилось   насвистывание  -  мелодичное  и  вовсе   не
английское: оно тянулось отовсюду, из всех соседних коридоров. Тернер уловил
запах салями и еще какой-то еды - видимо, пришло  время ленча,- типографской
краски и дезинфицирующих средств и подумал: все становится по-другому, когда
добираешься до Цюриха - там ты уже, безусловно, за границей.
     -  Тут  главным  образом  вольнонаемные  из  местных,-  объяснил  Гонт,
перекрывая шумовой фон.-  Им не разрешается подниматься выше,  поскольку они
немцы.-  Чувствовалось,  что он  симпатизирует  немцам, но  сдерживает  свои
чувства - так симпатизирует медицинская сестра в той мере, в какой допускает
ее профессия.
     Налево отворилась дверь - они внезапно оказались  в яркой полосе света,
выхватившего из  темноты  убожество оштукатуренных стен  и  пожухлую  зелень
доски  для  объявлений на двух языках.  Две девушки,  появившиеся  на пороге
архива,  отступили назад,  пропуская Гонта и Тернера.  Окинув  их  взглядом,
Тернер подумал: вот  мир, в котором он жил,- второсортный и чужеземный. Одна
из девушек держала термос, другая  несла кипу папок.  Позади них, за окном с
поднятыми  металлическими  шторами,  он увидел  стоянку  машин и  слышал рев
мотоцикла: выехал один из посыльных. Гонт нырнул вправо, в другой коридор, и
остановился у какой-то двери. Пока  он возился  с замком, Тернер поверх  его
плеча  прочитал  табличку,  висевшую  в  центре:  "Гартинг, Лео. Претензии и
консульские  функции",- неожиданное свидетельство  о живом  или, может быть,
неожиданная дань памяти мертвому.
     Буквы первого слова, в добрых два дюйма  высотой, закруглялись на конце
и  были заштрихованы красным  и зеленым карандашом, а  в словах "консульские
функции",  выписанных  еще  крупнее,  буквы были обведены  чернилами,  чтобы
придать   им   ту  весомость,  какой,  по-видимому,  требовал  этот   титул.
Наклонившись, Тернер легонько  провел пальцами  по поверхности таблички: это
была бумага, наклеенная на картон, и даже при слабом свете  он мог различить
тонкие  карандашные линии,  проведенные  по линейке и  ограничивавшие  буквы
сверху   и  снизу:  или,  может  быть,  они   ограничивали  рамки  скромного
существования, жизнь, оборванную обманом? "Обман. Мне  казалось, что вам это
должно быть уже ясно".
     - Поторопитесь,- сказал он.
     Гонт отпер замок. Тернер нажал на ручку, рывком распахнул дверь и снова
услышал  голос  ее  сестры,  как  тогда по телефону, и  свой ответ, когда он
швырнул трубку: "Скажи ей, что я уезжаю  за границу". Окна были  закрыты. От
линолеума на них пахнуло  жаром. В комнате стоял запах резины и  воска. Одна
занавеска была чуть отдернута. Гонт протянул руку и поправил ее.
     -  Не  трогайте. Отойдите  от  окна. И  стойте  здесь.  Если кто-нибудь
зайдет, отправьте его отсюда.- Он швырнул вышитую подушечку на  стул и обвел
глазами комнату.
     Стол был с хромированными  ручками - лучше, чем  у Брэдфилда. Календарь
на   стене   рекламировал   фирму   голландских  импортеров,   обслуживающих
дипломатов.  Несмотря на  свою комплекцию,  Тернер двигался очень легко:  он
осматривал, но ничего не  трогал. Старая  военная карта, разбитая на прежние
зоны  оккупации,  висела  на  стене.  Британская   зона   была  выкрашена  в
ярко-зеленый  цвет  - оазис  плодородия среди  иностранных пустынь. Точно  в
тюремной  камере,  подумал  он,  максимум  безопасности.  Может,  это  из-за
решеток. Отсюда только и бежать - всякий  бы убежал  на его месте! В комнате
стоял какой-то чужеземный запах, но он не мог определить, какой именно.
     -  Просто удивительно,- заговорил Гонт,- тут очень  многого не хватает,