а миссис  Ориель, кладя  папку с
бумагами на стол.
     - Невысокая блондинка сорока  двух или сорока трех  лет. Ее зовут Эльза
Феннан.
     Миссис Ориель открыла папку. Мендель нахально заглянул ей через плечо.
     Фамилии членов клуба были старательно выписаны в левой колонке; красная
черта с  левой  стороны страницы означала, что  член клуба оплатил  взнос. С
правой стороны  были  отмечены  места, забронированные  на  год.  Постоянных
членов клуба было около сорока.
     - Имя мне ничего не говорит. Где она живет?
     - Без понятия.
     -  Ах  да,  вот...  Мэридэйл  Лэйн,   Уоллистон.  Мэридэйл!  Подождите!
Посмотрим...  Боковое место  в заднем ряду. Странный выбор, вы не  находите?
Место  НР-2.  Но бог его знает,  сидела  ли она на нем третьего января. Я не
уверена, что мы сохранили  план, хотя я никогда ничего не выбрасываю. Иногда
вещи  исчезают  сами по себе, а? (Она посмотрела на него украдкой,  мысленно
спрашивая  себя,  заработала  ли  уже свои  пять фунтов.)  Погодите,  сейчас
спросим у Девы.  (Она встала и пошла к  двери.) Феннан... Феннан... Секунду.
Да, это мне что-то  напоминает. Но  что? Ах,  Господи,  конечно... Папка для
нот! (Она открыла дверь.) А где Дева?- спросила она у кого-то на сцене.
     - Черт ее знает...
     -  Как  это  мило!-  произнесла  миссис  Ориель,  закрывая  дверь.  Она
повернулась к  Менделю.- Дева- наша  светлая надежда.  Маленькая  английская
роза. Дочь местного  адвоката,  помешанная на театре. Мы ее ненавидим. Время
от  времени мы  даем ей роль только  из-за того,  что  отец  платит неплохие
деньги  за  ее   обучение.  Иногда,  когда   у  нас  аншлаг,  она   помогает
гардеробщице,  миссис  Topp.  Когда все спокойно,  миссис Topp сама  со всем
справляется,  а  Дева  горемычно  бродит  за  кулисами  в  надежде,  что  ей
представится случай заменить  главную героиню.  (Она помолчала.) Да, Феннан-
это мне говорит кое о чем. Где же эта дура?
     Она  исчезла и спустя две минуты  вернулась вместе с крупной,  довольно
симпатичной девушкой  со светлыми растрепанными волосами и розовыми щечками;
что-то типа чемпионки по теннису или по плаванию.
     - Знакомьтесь:  Элизабет  Пиджен. Быть может, она вам поможет. Дорогая,
мы хотели бы  узнать  о некоей миссис Феннан, члене нашего  клуба. Вы ничего
нам не расскажете по этому поводу?
     - О, конечно, Людо.
     Она, должно  быть, убеждена, что все  ее находят милой.  Одарив Менделя
бесцветной  улыбкой,  она  склонила голову набок и сцепила  пальцы.  Мендель
устремил на нее взгляд.
     - Вы ее знаете?- спросила миссис Ориель.
     - В последний раз она  ужасно рассердилась из-за  соседнего  места. Оно
забронировано для члена клуба, понимаете, но было уже страшно поздно.
     Сезон пантомимы только начался,  и  было тысячи  желающих,  и  тогда  я
отдала  место кому-то. Она  постоянно  говорила,  что  джентльмен,  которому
забронировано это место, придет, что он всегда приходит.
     - Он пришел?
     - Нет. И я отдала место. Должно быть, она была  разъярена, так как ушла
после первого акта и оставила свою папку.
     - А этот человек,  который должен был, по ее словам, прийти, он что, ее
друг?
     Людо Ориелъ красноречиво посмотрела на Менделя.
     - Наверняка, ведь это ее муж, не так ли?- сказала Людо.
     Мендель с улыбкой взглянул на нее.
     - Может быть, вы присядете, Элизабет?- предложил он.
     -  Ах,  благодарю  вас!-  ответила  Дева,  садясь  на  краешек  старого
позолоченного  стула, точно  такого же, как стул суфлера. Она  положила свои
большие красные руки  на колени, и довольная  улыбка мелькнула на ее лице от
сознания  того,  что  она  находится  в  центре  внимания. Миссис  Ориель  с
ненавистью посмотрела на нее.
     -  Элизабет,  что вас натолкнуло  на мысль,  что это  ее муж?-  спросил
Мендель, голос которого вдруг стал решительным.
     -  Ну,  я  знала,  что они  приходят  раздельно,  но  так как их  места
расположены обособленно от мест остальных членов клуба, я подумала, что  это
муж и жена. И к тому же у него тоже всегда была нотная папка.
     - Понятно. Это все, что вы помните о том вечере, Элизабет?
     -  Я помню еще много чего, конечно, так как  мне надоели ее упреки, и к
тому же  тем же вечером, немного позже, она  позвонила. Она представилась  и
сказала, что ушла  раньше и забыла свою папку. Она также потеряла номерок от
раздевалки и была вне себя. Мое показалось, что она плакала.
     В трубке был слышен еще какой-то голос, и миссис Феннан сказала, что за
папкой придет человек,  и поинтересовалась, дадут ли  ему  ее без номерка. Я
согласилась, и  через полчаса  пришел какой-то  мужчина. Симпатичный высокий
блондин.
     - Понятно,- сказал Мендель.- Спасибо, Элизабет, вы  мне оказали большую
услугу.
     - Ну что вы, не за что.
     Она встала.
     - Да, кстати,- добавил Мендель,- мужчина, который приходил за папкой...
Случайно не тот, который обычно сидит возле миссис Феннан?
     - Ах да! Черт, извините, я должна была это вам сказать.
     - Вы с ним разговаривали?
     - Я ему просто сказала: "Вот ваша вещь" или что-то в этом роде.
     - Какой у него голос?
     - Он говорил с акцентом, как миссис  Феннан. Она ведь  иностранка? Судя
по ее поведению, я поняла, что у нее темперамент иностранки.
     Она улыбнулась Менделю и, подождав мгновение, вышла.
     - Идиотка!-  сказала  миссис Ориель  в сторону  закрытой  двери.  Потом
посмотрела на Менделя.- Итак, я надеюсь, что вы получили  информацию на свои
пять фунтов?- Думаю, да,- ответил Мендель.


     Глава одиннадцатая

        "ДИТЕР ФРЕЙ"


     Мендель  застал  Смайли  сидящим  в  кресле и полностью  одетым.  Питэр
Гиллэм,  с  наслаждением  растянувшись на  кровати,  небрежно  держал в руке
бледно-зеленую папку с досье. За окном было сумрачно и угрожающе.
     - Входит третий убийца,- произнес он, заметив Менделя.
     Мендель  сел на  край  кровати и  ободряюще кивнул  Смайли,  бледному и
подавленному.
     - Поздравляю. Очень приятно, что выздоравливаете.
     -  Благодарю вас. Боюсь, что  если  бы  вы  увидели меня стоящим, вы бы
воздержались от  поздравлений.  Я  чувствую себя слабым,  как  новорожденный
котенок.
     - Когда вас выписывают?
     - Не знаю.
     - Вы не спрашивали?
     - Нет.
     - Так спросите. У меня для вас новость. Я не знаю, что это означает, но
что-то да значит.
     - Послушайте!- воскликнул Гиллэм.- У всех есть  новости друг для друга.
Это захватывающе. Джордж только что смотрел мой семейный  альбом. (Он слегка
приподнял зеленую папку...) И он узнал всех старых друзей.
     Мендель  спустился, подумав,  что  от  него  что-то  скрывают. Вмешался
Смайли:
     - Завтра  вечером во время ужина я вам обо всем этом расскажу. Завтра я
выйду отсюда, разрешат мне это или нет. Я предпочитаю, чтобы мы нашли убийцу
и много еще чего. А теперь мы вас слушаем.
     В его глазах не было триумфа, только беспокойство.


        "x x x"

     Вступление  в  клуб,  в  котором состоял Смайли,  не упоминалось  среди
прочей  великосветской  деятельности,  украшающей  страницы   "Ху  из   ху?"
(светский  справочник). Клуб был основан молодым отступником "Юниор Картлон"
по имени  Стид-Эспри, исключенным  секретарем за богохульство в  присутствии
одного южноафриканского  епископа.  Он убедил свою бывшую квартирную хозяйку
покинуть  спокойный домик  в  Холливелл  и взять  две  комнаты с подвалом на
Манчестер-сквер,  которые  Стид-Эспри  оставили  зажиточные  родители.  Клуб
насчитывал около сорока членов,  которые платили каждый год пятьдесят гиней.
Из  них  осталось тридцать один.  Это  был  клуб без женщин, без устава, без
секретаря и епископа. Вы могли туда принести сэндвичи  и купить бутылку пива
или вообще  ничего  не покупать.  Если вы  не напивались и занимались своими
делами, никто не  обращал  на вас внимания- на ваш костюм, ваше  поведение и
ваших гостей.
     Естественно, большинство членов клуба учились в Оксфорде почти в то  же
время, что  и  Смайли.  Он  был убежден, что клуб создан только  для  одного
поколения, что он состарится и умрет вместе со своими  членами. Война внесла
свои мрачные коррективы, но никто никогда не предлагал заменить ушедших.
     Это  было в субботу вечером, и  там  находилось только  человек  шесть.
Смайли заказал закуску и  сел за столиком в подвале, где жарко горел огонь в
кирпичном  камине.  Кроме них, никого  не было; им подали говяжью  вырезку с
бордо. А на улице  шел непрекращающийся дождь. В этот вечер весь мир казался
им  спокойным  и  приятным, вопреки тому странному делу, ради  которого  они
собрались.
     -  Чтобы  вы  поняли,  что я хочу  сказать,- начал  Смайли,-  обращаясь
главным образом к Менделю,- мне нужно вам долго рассказывать о себе. Как вам
известно, я офицер разведки.  Я работал в службе  со времен великого потопа,
то есть задолго до того, как вопросы  престижа  начали противопоставлять нас
высокому начальству.  В то время не хватало людей, нам плохо платили.  После
обычных тренировок  и  испытаний в Южной Америке  и Центральной  Европе меня
устроили на место преподавателя в одном немецком университете. Моим заданием
было  отыскивать  молодых  немцев,  способных  в  случае необходимости стать
агентами. До второй мировой  войны оставалось не  много  времени. В Германии
была  ужасная обстановка нарастающей нетерпимости.  С моей стороны  было  бы
безумием зондировать кого бы то ни было. Единственным шансом было оставаться
незаметным,  социально и  политически  бесцветным  и обозначать  кандидатов,
которые вербовались кем-то другим. Я пытался вывезти кого-нибудь в Англию во
время кратких периодов межуниверситетских обменов. Для меня  стало  правилом
не  вступать  ни в какие контакты с департаментом во время моего  пребывания
здесь,  потому  что тогда  мы  совершенно  не  знали  возможностей  немецкой
контрразведки. Я  никогда не  знал, кто был завербован, и это,  конечно  же,
было к лучшему. Я имею в виду в случае, если бы меня засветили.
     По-настоящему моя  история началась в 1938 году. Одним летним вечером я
сидел в своей комнате. День был прекрасным, спокойным и теплым. Я даже забыл
о существовании фашизма. Я работал, сидя у окна,  без особого пыла, так  как
погода не располагала к напряженной работе.
     Он  вдруг  прервал рассказ,  смущенный  какой-то  мыслью,  и  отхлебнул
портвейна. На его скулах  выступили розовые  пятна. Он  почувствовал  легкое
опьянение, хотя выпил совсем немного вина.
     - Короче, я  сидел там, когда  в дверь постучали, и на пороге показался
один  молодой студент.  Ему  было девятнадцать, но выглядел  он моложе.  Его
звали Дитер Фрей. Это был один из моих учеников, умный и симпатичный парень.
     Смайли  снова  остановился,  глядя прямо перед собой. Быть  может,  его
болезнь, его слабость делали сейчас эти воспоминания такими живыми?
     -  Дитер был очень красивым  молодым  человеком с высоким лбом и копной
черных  густых  волос. Его  нижние конечности  были деформированы  болезнью,
перенесенной в  детстве.  Он ходил с  тросточкой, тяжело  опираясь на нее во
время  движения. В  маленьком университете он слыл,  конечно,  романтическим
персонажем. Его  находили похожим  на Байрона, хотя лично я  не видел в  нем
ничего романтического.  У  немцев страсть  отыскивать незрелую гениальность,
понимаете? Преувеличивать ее, делать знаменитостью с колыбели. Но с
     Дитером зтот номер не прошел. Его дикая  независимость, его беспощадный
характер  обескураживали тех, кто хотел  сделать из него  звезду. Он  всегда
защищался- не из-за своего физического недуга, а из-за своей национальности.
Я так никогда  и  не узнал,  как ему удалось остаться  в университете. Может
быть, никто не знал, что он еврей? Может быть, его южная красота наводила на
мысль, что он был  итальянцем? Хотя это  было маловероятно, потому что лично
мне его происхождение сразу бросилось  в глаза. Дитер был  социалистом. Даже
тогда он не скрывал своих взглядов. Сначала я думал его завербовать, но  это
было бы абсурдом,  потому что он обязательно закончил бы в концлагере. Кроме
того, он был слишком своенравным,  слишком  живым в  своей реакции,  слишком
ярким и тщеславным.  Он  руководил  всеми  студенческими  объединениями.  Он
занимал почетные  места во всех атлетических клубах. У него  было достаточно
твердости  не  употреблять алкоголь в университете, где, чтобы доказать свою
зрелость, вам полагалось быть пьяным большую часть времени на первом  курсе.
Таким  был  тогда  Дитер: калека,  красивый, рослый,  привыкший всегда  быть
первым- настоящий идол своего поколения; и еврей. И этот человек  пришел  ко
мне в тот вечер.
     Я пригласил его сесть и налил стаканчик вина, от которого он отказался.
Тогда я подогрел  кофе на  маленькой газовой плитке. Мы бессвязно  болтали о
моей последней лекции о Китсе. Он мне жаловался  на методы, которые немецкая
критика  применяла к английской поэзии, и это, как всегда, повлекло за собой
дискуссию о нацистском  толковании декаданса в искусстве. Дитер принялся все
это обсуждать. Он все более открыто порицал современную Германию  и, в конце
концов, сам фашизм. Конечно, я был начеку,  и думаю, что  тогда я  был менее
глупым, чем сегодня. Наконец он  меня прямо спросил, что я думаю о нацистах.
Я ответил не без  определенной иронии, что не собираюсь критиковать хозяев в
их собственном доме и что в любом случае  в политике нет ничего забавного. Я
никогда не забуду его ответа. Разъяренный, он  вскочил и прорычал: "Никто не
собирается забавляться!"
     Смайли прервался и посмотрел на Гиллэма поверх стола.
     - Извините, Питер, я слишком многословен.
     - Да что вы, старина, рассказывайте так, как считаете нужным!
     Мендель  издал  одобрительное хрюканье.  Он сидел  неестественно прямо,
положив  руки  на  стол.  Зал  был  освещен  только живым  огоньком  камина,
отбрасывавшим  большие тени" на  штукатурку  стен. Бутылка  бордо была почти
пустой; Смайли налил себе и передал ее Гиллэму.
     - Он меня  обозвал всеми именами. Он  был не  в состоянии понять, как я
могу  беспристрастно  судить  об  искусстве   и  оставаться  безразличным  к
политике, как я могу  бросаться в рассуждения по поводу свободы искусства, в
то время  как  треть Европы  опутана  цепями.  Разве  мне  безразлично,  что
современная цивилизация истекает кровью? Как я могу превозносить семнадцатый
век, презирая двадцатый? Он пришел ко мне  потому, что оценил  мои лекции  и
думал, что у меня светлый рассудок. Но теперь он понял, что я хуже других.
     Я отпустил его. А что я еще мог сделать? Во всяком случае, он и так уже
был на  заметке, этот мятежный еврей, который по тайным причинам оставался в
университете. Но  я держал его  в  поле зрения.  Четверть подходила к концу,
скоро должны были начаться летние каникулы. Три  дня спустя, на совещании по
подведению  итогов  четверти,  он  показал  свою  грозную  откровенность. Он
беспокоил  людей,   знаете,  в  его  присутствии   все  умолкали.   Четверть
закончилась, и Дитер  уехал,  даже  не попрощавшись.  Я думал,  что  никогда
больше его не увижу.
     Прошло полгода. Я отправился к своим друзьям в  Дрезден,  родной  город
Дитера, и приехал на  вокзал  на полчаса раньше. Чем слоняться по перрону, я
решил немного прогуляться.  В  двухстах  метрах  от  вокзала  стоял  высокий
мрачного вида дом, построенный  в семнадцатом веке. Перед  домом был дворик,
огражденный частой решеткой  с воротами  из кованого железа. По-видимому, он
был переделан во временную  тюрьму.  Группы  заключенных, мужчин и женщин  с
бритыми головами, прогуливались по кругу вдоль стен. В середине двора стояли
два охранника с автоматами. Вдруг я увидел  знакомый силуэт, выделяющийся на
фоне других.  В нем я  узнал Дитера. Прихрамывая, он  старался не отставать.
Трость у него отобрали.
     Впоследствии мне пришло в голову, что гестапо не арестовало бы, конечно
же, самого популярного студента посреди учебного года. Пропустив свой поезд,
я вернулся в город и принялся искать в справочнике адрес родителей Дитера. Я
знал, что  его отец врач, и мне было нетрудно найти  их адрес.  Я отправился
туда.  Дома  осталась одна  мать. Отец умер в концентрационном лагере. У нее
почти  не было желания  говорить о Дитере,  тем  не  менее  я узнал, что  он
заключен не в тюрьме для  евреев,  а  в  обычной, просто для так называемого
"исправления". Мать надеялась его увидеть где-то через три месяца. Я оставил
ему  записку,  написав,  что у меня есть  некоторые  его книги и что я их  с
удовольствием ему верну, если он объявится.
     События  1939 года поглотили  меня настолько, что в этом году я ни разу
не вспомнил о Дитере.  После моего отъезда из Дрездена  департамент приказал
мне вернуться в Англию. В двадцать четыре часа я собрался и выехал. Я застал
Лондон в лихорадке. Мне доверили новый  пост, требующий  подготовки навыка и
постоянных встреч с людьми. Я должен был  немедленно возвратиться в Европу и
поддерживать  деятельность  неопытных  агентов,  завербованных  в  Германии,
учитывая приближение войны.  Я выучил на память дюжину  имен и  адресов.  Вы
можете представить мою реакцию: среди них было имя Дитера Фрея.
     Из его досье я узнал, что,  в сущности, он завербовался сам, ворвавшись
в консульство в Дрездене  и требуя, чтобы ему сказали, почему никто  палец о
палец не ударит, чтобы прекратить преследование евреев. (Смайли рассмеялся.)
Дитер  был  щедро  одарен  способностью  побуждать  людей  к  действию.  (Он
посмотрел на Менделя, потом на Гиллэма. Оба внимательно его слушали.) Первой
моей реакцией было раздражение. Я всегда считал его школьником и никогда  не
думал, что он  способен  стать настоящим  агентом. Что  этот  сумасшедший  в
Лондоне замышлял? Меня  встревожила  мысль, что у меня  в руках эта бочка  с
порохом, импульсивный характер которой мог подвергнуть  мою  жизнь, да  и не
только мою,  опасности. Несмотря  на кое-какие изменения  в моей внешности и
новое  прикрытие,  под  которым  я действовал,  из-за  Дитера  у меня  могли
случиться наихудшие неприятности, поскольку рано или поздно он обнаружил бы,
что я и есть Джордж Смайли, бывший преподаватель университета.  Все началось
плохо, и я уже было решил организовать сеть агентов без него. С моей стороны
это оказалось заблуждением. Дитер был первоклассным агентом.
     Он   не   пытался   сделаться    незаметным.   Он    использовал   свою
экстравагантность как нечто вроде двойного обмана. Из-за недуга его не взяли
в армию  но он нашел себе место служащего в  управлении железной  дороги. Он
очень быстро достиг значительной должности, и количество информации, которую
он  добывал, было фантастическим. Точное расписание  эшелонов  с войсками, с
боеприпасами, их назначение,  даты... У  него была гениальная  способность к
организации,  и думаю, это его и спасло.  Он  отлично делал  свою  работу на
железной  дороге,  доказав свою необходимость, работая днем и ночью,  и стал
почти  неприкосновенным. Его даже представили к награде, и гестапо вынуждено
было добровольно отложить его досье. У Дитера была чисто фаустовская теория:
отдельные мысли не имеют никакой ценности. Надо действовать, чтобы они стали
эффективными.  По  его  мнению,  наибольшим  человеческим заблуждением  было
отделение рассудка  от тела:  приказа нет,  если ему  не подчиняться.  Дитер
часто цитировал Клейста: "Если  бы мои глаза  были из  голубого стекла и все
белое казалось  бы мне голубым, то никто бы этого  не  заметил" или что-то в
этом роде.
     Это был  замечательный  агент. Он даже доходил до того,  что  умудрялся
отправлять  поезда   в  ночь,   удачную  для   бомбардировок.   Он   выдумал
многочисленные собственные хитрости - он был шпион от Бога. Мы не надеялись,
что это будет длиться бесконечно, но наши  бомбардировки  имели такой радиус
действия, что  фашисты  вряд  ли  стали  бы приписывать наши  успехи  измене
одного-единственного работника, а те