и предложит свежий номер  "Вестника".  Последний  раз  Шурик  видел  Василия
Егоровича два года назад в клубе журналистов, на каком-то  фуршете.  Сейчас,
присматриваясь к Батискафычу, он обратил внимание на две  маленькие  детали,
оставшиеся с тех пор неизменными. Петелька-вешалка на  пиджаке  Коваля,  как
тогда, так и сейчас, была оторвана и торчала над воротом маленькой антенной.
А дужка очков по-прежнему крепилась к оправе канцелярской скрепкой. Все  это
подчеркивало известную консервативность шефа "Вестей".
   - Да на  хера,  прости  мою  душу  грешную,  нам  твои  мемуары?!  Лабуда
какая-то!  Ты  что,  Березовский  или  Моника  Левински?!   Скандал   нужен,
понимаешь? Сенсация! Номер горит, прикажешь  мне  твои  бредни  ставить  про
первую любовь? - грохотал Коваль, нервно  постукивая  кулаком  по  зеленому,
украшенному плешью сукну стола. - Тебе что ведено было, а?
   Шурик воспрянул духом:  его  история  про  чудо-порошок  могла  оказаться
весьма кстати, а соответственно дороже на пару червонцев. Хорошо бы  вернуть
Тамаре долг, хоть частично рассчитавшись за свое проживание в общаге.
   Батискафыч замер,  выслушивая  аргументы-оправдания  своего  собеседника.
Неожиданно он приоткрыл рот, как карп в стоявшем у стены аквариуме,  и  снял
очки-иллюминаторы.
   - Кого избили?! Пугачеву?! Аллу? Где?! На каком рынке? Так... А  что  она
там делала?.. Какую еще картошку?.. Так... Погоди,  погоди,  на  сколько  ее
обвесили? На полкило? Это точно? А кто драку начал? Она?! А Филипп не с  ней
был? Как какой Филипп? Киркоров, соловей наш голосистый... Что значит не  та
Пугачева? Однофамилица? И тезка вдобавок?.. Знаешь, красавец, что  за  такие
шутки в приличном обществе делают? Козлят! От слова "козлить". Ставят в позу
и козлят!
   Коваль вернул очки на нос и перевел дух.
   - Ладно, раз ничего другого нет, дадим это. Лепи текст, на титул  вынесем
только  заголовок  "Избита  Алла   Пугачева",   а   комментарий,   что   это
однофамилица, будет на третьей полосе вторым шрифтом. Садись работай, к двум
жду.
   Василий Егорович положил трубку и облегченно выдохнул:
   - Фу,  вроде  заткнули  брешь...  В  мире  существует  только  ОДНА  Алла
Пугачева. Никаких однофамилиц, верно? Ну, что у тебя?
   Шурик положил дискету на стол.
   - Скандальная история. Фактура эксклюзивная, проверенная. Тема серьезная,
как раз для вас.
   Секундой позже Шурик пожалел о последней фразе: Коваль был лыс. Но  слово
- не воробей...
   - Почитаем, - Батискафыч зарядил дискету в свой "Пентиум", вывел текст на
экран и поправил очки.
   Последующие пять минут прошли в мертвой тишине, прерываемой лишь щелчками
"мышки". Даже карп в  аквариуме  замер  и  уставился  на  хозяина,  вероятно
полагая, что от его реакции на статью будет  зависеть  количество  жратвы  в
кормушке.
   - Ну что ж, неплохо,  -  Василий  Егорович  пригладил  остатки  волос  на
макушке, опять снял очки и повернулся  к  Шурику.  Карп  вильнул  хвостом  и
скрылся в водорослях.
   - Фактура действительно сильная, да и  стиль  хорош.  Особенно  концовка.
"Стыдно, товарищи". Слушай, а может, все-таки порошок... Ну, это, действует?
Я уже все средства перепробовал, - Коваль ткнул большим пальцем на лысину.
   - Не помогает, - лаконично ответил Шурик, - проверено - волос нет.
   - Ну ладно. Материал берем, у нас как раз окошечко есть.
   Затем, чуть пригнувшись к столу, едва слышно прошептал:
   - Двести баксов. Устроит?
   У Шурика началась аритмия. Такой суммы ему еще не предлагали ни  в  одном
периодическом издании. Двести баксов! Он моментально  перемножил  услышанную
цифру на текущий курс. Пять тонн! Учитывая, что в кармане скромно ждал своей
участи последний сморщенный червонец, такая финансовая терапия не  могла  не
возбуждать. При рациональном  использовании  этих  денег  хватит  месяца  на
три-четыре! И главное, засветка! Перспектива! Толчок!
   Карп высунул свою плоскую башку из зарослей и уставился на  Шурика,  едва
заметно шевеля плавниками.
   Двести баксов за ночь работы! Сильно!
   - Устроит, - почему-то тоже шепотом ответил оглушенный счастьем Шурик.
   - Хорошо. Приноси деньги, в пятницу поставим в номер.
   Карп сдвинулся поближе  к  стеклу,  проглотив  проплывавшую  мимо  дохлую
козявку.
   Шурик секунду-другую обдумывал произнесенную Батискафом фразу, но, поняв,
что собственного "ай-кью" ему не хватит, переспросил:
   - Я не расслышал, Василий Егорович. Какие деньги? Куда приносить?
   Карп тревожно замолотил хвостом по стенке аквариума.
   - Ну как какие? Ты ж сказал, что двести баксов тебя устроит?
   - Да, вполне...
   - Так в чем же дело? Приноси, текст поставим.
   - Кому приносить?
   - Лучше мне, но если меня не  будет,  оставишь  Ане,  -  Коваль  взглядом
показал на дверь.
   Шурик покосился  в  указанном  направлении.  Ай-кью  потихоньку  оживало,
доводя до сознания страшную догадку. Не зная, какой  еще  уточняющий  вопрос
можно   задать   в   сложившейся   ситуации,   он   воспользовался   первым,
подвернувшимся под язык:
   - А зачем?
   Карп выпустил из зубастого рта пузырь, будто  усмехнувшись.  Вопрос,  без
сомнения, вызвал у Батискафыча удивление, причем, судя по наморщенному  лбу,
неподдельное. Петелька пиджака заняла строго вертикальное положение.
   - Ну ты, родной, спросил... Кто  ж  тебя  "за  так"  в  серьезную  газету
поставит? У меня штатные репортеры на картотеке восьмой  месяц,  а  я  вдруг
левый материал опубликую? И как  же  людям  после  этого  в  глаза  смотреть
прикажешь? Карп залег на дно и забился в судороге. Падение с  велосипеда  на
ровной дороге было бы менее неожиданным и, главное, менее болезненным.
   - То есть, чтобы вы поставили мой материал, я же вам  еще  двести  баксов
заслать должен?
   - Но ты же согласился?  Ладно,  так  и  быть,  на  первый  раз  тащи  сто
пятьдесят - и по рукам.  И  не  "заслать"...  Оплатить.  Что  я,  взяточник,
по-твоему?
   - Так у меня, это, как бы нет.
   - Нет или как бы нет?
   - Нет.
   - А зачем же ты статью принес?
   Карп  наполовину  зарылся  в  аквариумные  камни,  не  прекращая  вертеть
хвостом, давая понять, что он умирает со смеху.
   - Так вот... - Шурик развел руками, не зная, что и ответить.
   - И какие проблемы? - Коваль, быстро надев очки, заглянул  в  блокнот,  -
какие проблемы, Саша? Сколько ты  за  эту  тему  получил?  Пятисоточку,  как
минимум. А я по совести прошу, всего сто пятьдесят. Меньше, извини, не могу.
   - Так я же ничего не получил, я как бы сам...
   - Как бы или сам?
   - Сам.
   - Ты хочешь сказать, что написал это по собственной инициативе?
   - Конечно. Получил информацию, проверил, обработал...
   Карп  подыхал  со  смеху.  Василий  Егорович  доброжелательно  улыбнулся.
Петелька-индикатор упала на ворот.
   - Извини, Александр, но ты можешь рассказывать это вон ему, - палец ткнул
на карпа, - а я в журналистике, слава Господу, уже четвертый десяток...  Все
ясно? Хочешь, скажу, как дело было?  Пожалуйста!  Подошел  к  тебе  какой-то
господин хороший, положил в нагрудный карман конвертик  и  попросил  описать
все вот это "динамо". Зачем -  не  знаю,  хозяин  -  барин.  Ты  где  сейчас
подвешен?
   - Нигде, но пишу для "Рассадника", - вяло ответил Шурик.
   - Во! Стало быть, получаешь  мало.  "Рассадник"  у  нас  сегодня  цветет.
Поэтому ты с радостью согласился. Может, и без радости. И еще тебя попросили
пристроить материал в газету посолидней, типа моего  "Вестника",  а  договор
оставить в тайне. Так что не "сам", Сашенька, а "как бы сам".  Именно,  "как
бы".
   Побившись  вдоволь  о  камни,  карп  вновь  застыл  на  месте,  пучеглазо
уставившись на гостя.
   - Но я и вправду сам! Мне никто не платил, - начал  оправдываться  Шурик,
будто провинившийся школьник, - поверьте, Василий Егорович. И денег  у  меня
последний червонец. Я надеялся, что...
   - Я ж тебе сказал, мне своим архаровцам платить нечего!  Кризис!  Долгов,
как вшей на дворняге. Ты посмотри,  сколько  бумага  стоит?  Как  бы  вообще
газета не того,  тьфу-тьфу.  Горлов  вон  уйти  грозится,  а  Горлов  сейчас
нарасхват, авторитет, Кобзона вроде знает.  Как  удержать?  А  ты  говоришь,
поставьте...
   Коваль раздраженно кивнул на монитор:
   - Да и текст, по  правде  говоря,  доработать  не  мешало  бы.  Стержень,
конечно, есть, но стиль до нашего уровня не дотягивает.  Штампов  многовато,
желтизна местами видна. Чувствуется, что торопился. Так ведь?
   - Ну, так... Не полгода же мне статью писать? Не повесть все-таки.
   - Какая разница? Качество прежде всего. Качество - это наше  лицо.  Давай
так сделаем. Бери статью назад, недельку над ней посиди, доработай.  Приноси
в следующий четверг, посмотрим, что получится.
   Василий Егорович сделал пометку в блокноте.
   - А это?.. - Шурик виновато сконфузился, - ну... Деньги?
   - Там видно будет, -  сухо  ответил  Батискаф,  -  если  текст  получится
качественный, на нашем уровне, возможно, поставим  его  так,  без  оплаты...
Хотя ведь откровенная "заказуха". Рука не поднимается. Держи.
   Он вынул дискету и положил на стол.
   - Накануне позвони, я назначу время.  Дерзай.  Да,  погоди-ка...  У  тебя
телефончик есть? Вдруг все-таки раньше получится. Анька тебе брякнет.
   - Телефон есть у коменданта, - заметно скисшим голосом ответил  Шурик,  -
но у меня в комнате параллельный.
   - Какого коменданта?
   - Общежития.
   - Ты в общаге, что ль, живешь?
   - Да, в "бетонке", от завода железобетонных изделий. Имени Клары Цеткин.
   - Понятно. В общем, работай. Творческих успехов.
   Карп развалился на камнях кверху брюхом, закрыв глаза,  будто  загорающий
курортник на пляже.
   В коридоре Горлов-Глоткин шептался с  известным  криминальным  репортером
Артемом Карасевым. Карасев,  молодой  человек  двадцати  пяти  лет,  начинал
когда-то в "Вечернем Новоблудске", прославился после  совершенного  на  него
покушения2 и теперь находился в  свободном  творческом  плавании.  Благодаря
раскрученному имени его охотно публиковали многие издания,  в  том  числе  и
"Вестник", хотя в "Вестнике" работал собственный криминальный  корреспондент
Макс  Кутузкин.  Вдохновленный  появлением  на   книжном   рынке   сборников
"Бандитская Россия", "Москва бандитская" и прочих бестселлеров о  бандитских
вотчинах, Карасев решил осчастливить земляков аналогичным творением,  назвав
его более гордо и благозвучно "Мафия Новоблудска". Это в Москве да в  Питере
бандюги. В Новоблудске исключительно мафия. Судя по многочисленным  анонсам,
горожане смогут узнать о собственной коза-ностре через месяц-другой.
   Шурик был знаком с Карасевым, так сказать, визуально, на каком-то фуршете
они стояли  за  столом  рядом,  брали  закуски  из  одной  тарелки,  запивая
шампанским  из  одной  бутылки.  Схомячив  штук  шесть   пирожных   и   пару
бутербродов,  Карасев  заарканил   одинокую   журналистку   с   коммерческой
радиостанции и умчался с ней  обсуждать  проблемы  творчества,  прихватив  с
фуршетного стола пузырь коньяка.
   - Ну как? - Витька, заметив  расстроенного  Шурика,  прервал  разговор  с
Карасевым.
   - А никак, - обреченно махнул рукой тот.
   - Бывает... Что поделать,  брат?  Забиты  теплые  места  ("Воскресенье").
Батискаф бабок не дает?
   - Сам просит.
   - И то  и  другое  я  видел  не  раз  ("Машина  времени").  Не  переживай
("Секрет"). Возьми папироску, дерни винца ("Агата Кристи").
   - Но это ж нелепица! Все равно, что самого себя разводить и  самому  себе
забивать "стрелку".
   - Гляжусь в тебя, Шурик, как в зеркало (Юрий Антонов).
   Назад, в общагу, Шурик возвращался пешком. Для начала мая было жарковато.
   ГЛАВА 2
   Творческий путь журналиста Александра Тихомирова начинался в  малотиражке
"Красный монолит" новоблудского завода  железобетонных  конструкций.  Газета
освещала трудовые будни железных бетонщиков,  расходясь  тиражом  в  пятьсот
экземпляров по территории предприятия. Слово "красный" в названии последнего
было традиционным для эпохи социалистического реализма, но  при  этом  имело
красивую  слезовыжи-мательную  историю.  Мемориальная  доска,  долгое  время
висевшая возле проходной, гласила, что на этом месте  в  1905  году  царская
гвардия расстреляла мирных рабочих, выступивших против режима.  В  память  о
пролитой крови невинных трудящихся завод и  назван  красным.  Автора  текста
сознательно либо по незнанию ввели в заблуждение. В  девятьсот  пятом  году,
кроме зловонных болот, в округе ничего примечательного не имелось. А если бы
рабочих вдруг и занесло помитинговать в трясину, то царская  гвардия  только
бы  обрадовалась  -  сами  утонут.  Впрочем,  сейчас  про  эту  историческую
неточность все позабыли, а доску как-то ночью свинтили бомжи и сдали в пункт
приема цветных металлов.
   Шурик трудился на "Красном монолите" с начала девяностых, устроившись как
раз перед нашествием приватизации на родную землю.  Биография  его  не  была
заляпана  пятнами  общественных  язв,  но  и  не  претендовала   на   звание
выдающейся. Из анкеты, аккуратно заполненной в отделе кадров, усматривалось,
что пол у Шурика исключительно  мужской,  место  рождения  -  поселок  Малая
Шушера Новоблудской области, читает и переводит английский со  словарем,  за
рубежом родственников не имеет, в армии службу  проходил.  На  заводе  Шурик
появился по зову сердца и приятеля отца - дяди  Лени,  посулившего  молодому
рабочему место в общежитии, квалифицированный труд  и  достойную  заработную
плату. Леонид Сергеевич возглавлял профсоюзный комитет  "Монолита",  активно
защищая права некоторых членов трудового коллектива  согласно  имевшемуся  у
него списку.
   Шурик-предложение принял, несмотря на то что родители  имели  собственный
дом в Малой Шушере. Ведь поселок есть  поселок.  А  Новоблудск,  хоть  и  не
Чикаго, но все ж город. К тому же душа просила свободы, которая прежде всего
подразумевала отсутствие родительской опеки. Шурик был единственным ребенком
в семье, двадцать семь лет назад мать родила его, не доносив  пару  месяцев.
Больше детей она иметь, увы, не могла, и Шурик оказался последним мужчиной в
роду. Отец всю жизнь шоферил на местном автобусе, мать сидела  в  поселковом
узле связи, отправляя телеграммы.  Окончив  школу  без  похвальной  грамоты,
Александр Тихомиров отправился защищать  воздушные  рубежи  Родины  в  рядах
ракетных войск, а демобилизовавшись, принялся искать место под малошушерским
солнцем, недельку пропьянствовав, как того требовал воинский обычай.  Тут  и
подвернулся дядя Леня, земляк, заехавший как-то  к  отцу  вспомнить  юность.
После четвертого пике на "Столичную" он похлопал сидевшего рядом  Шурика  по
плечу и по-отечески произнес:
   - Не хрен тебе, Александр, в деревне делать. Давай к нам, на "Монолит"! У
нас перспектива, загранкомандировки,  собственный  профилакторий!  С  крышей
помогу, с учебой решим. Ну? Гляди, пока предлагаю, а то у нас люди  по  году
места ждут.
   На самом деле на "Монолите" существовал резкий  дефицит  кадров,  и  дядя
Леня при каждом удобном случае заманивал трудовые кадры загранкомандировками
и профилакторием.
   "Была не была!" - согласно  мотнул  хмельной  головой  Тихомиров-младший,
мысленно представляя себя в  западноевропейской  стране  на  конференции  по
обмену железобетонным  опытом.  И  через  неделю,  в  должности  специалиста
погрузочно-транспортных работ, он уже корячил по заводу тележку  с  бетонной
шпалой, набираясь необходимого для будущей поездки опыта. Оклад в  девяносто
карбованцев придавал творческому труду необыкновенное вдохновение. С  крышей
дядя Леня не подвел, пристроив молодого специалиста в отдельную семиметровую
комнату заводской общаги и по блату  поставив  на  городскую  очередь.  Имея
склонность к гуманитарным дисциплинам, Шурик поступил на  заочное  отделение
Новоблудского государственного университета, став  примером  для  подражания
молодому поколению общежития. "Шурыч! - соблазняло по вечерам  поколение,  -
водку будешь пить?" - "Нет,  -  твердо  отвечал  студент-грузчик,  кивая  на
учебник, - у меня завтра зачет по Гегелю". - "А может, тогда  к  девкам?"  -
"Не могу, говорю же - Гегель". - "За что тебя Боженька-то так наказал?"
   Шурик не обращал внимания на обидные  упреки,  гармонично  развиваясь  со
всех сторон. Днем  физически,  таская  шпалы,  вечером  -  духовно,  лохматя
учебники по философии. На почве поэзии он сошелся  с  комендантом  общежития
Тамарой, одинокой дамой средних лет, обожавшей Блока и писавшей стихи. Стихи
до Блока не дотягивали, радуя глаз читавшего рифмами типа  "розы  -  слезы",
"туча - круча" и тому подобными. Шурик терпеливо слушал, громко восхищался и
настоятельно требовал писать дальше. За  это  Тамара  не  подселяла  к  нему
соседа,  позволяла  пользоваться  служебным  телефоном,  стоявшим  у  нее  в
кабинете,  и  разрешала  приводить  гостей  после  ноля.  Грешно   было   не
пользоваться перечисленными благами. Организм,  даже  ослабленный  сваями  и
Гегелем,   настойчиво   и   совершенно   справедливо   жаждал   удовольствий
определенного рода, тем более что коллектив на предприятии "Красный монолит"
состоял в основном из прекрасных женщин. На первую  получку  Шурик  купил  в
комиссионке  деревянную  тахту,  ибо  скрипучие  пружины  казенной  железной
кровати совершенно выбивали процесс из нормального течения  и  после  первых
аккордов в стены барабанили соседи, требуя остановить разврат.
   Собственно, тахта и привела Шурика в чудесный мир журналистики. Отдав год
активной жизни тележке и бетонным шпалам, он вдруг явственно осознал, что на
девяносто рэ гармонично  развиваться  абсолютно  нереально.  Познания  же  в
филологии никоим образом на личном  бюджете  не  сказывались,  и  Шурик  уже
подумывал, не пора ли кончать с Гегелем, от цитат которого начинало тошнить.
Но в этот самый момент слух о  грузчике-филологе  дошел  до  ушей  редактора
"Цемента", который немедленно решил поведать читателям  о  молодом  рабочем,
отправив к нему для интервью начинающего корреспондента Нину.  Шум  цеха  не
давал поговорить откровенно, и молодой рабочий предложил провести  беседу  в
более спокойной, серьезной обстановке, к примеру,  в  комнате  общежития  на
Первой Махровой. Что  было  встречено  начинающим  корреспондентом  с  плохо
скрываемой радостью в глазах, то есть исключительно по-деловому.
   Интервью удалось. Шурик слегка очумел от тем, затрагиваемых при  общении,
но держался достойно. Нина же пришла в восторг, слушая грамотные,  прекрасно
сформулированные  ответы.  Эмоции  лились  через  край.  Завистливые  соседи
пытались  сорвать  встречу  рабочего  с  представителем  печати  стуками   в
картонные   стены   и   криками   о    недопустимости    нарушения    правил
социалистического общежития. Утром, подводя итоги и  глаза,  Нина  заметила,
что неплохо бы опубликовать целую серию репортажей об Александре Тихомирове,
человеке нового мышления.  Человек,  ползавший  по  полу  в  поисках  носка,
прокряхтел: "Легко".
   Неожиданно Нина с ужасом вспомнила, что сегодня должна сдать  материал  в
рубрику "Ветер перемен"  о  мастере  арматурного  цеха  Федоре  Семиглазове.
Редактор "Цемента" слыл самодуром и рубил премии по любому поводу.  Задержка
же с материалом грозила лишением тринадцатой зарплаты,  а  то  и  выговором.
Самое страшное, что Нина даже не  успела  познакомиться  с  Семиглазовым  и,
соответственно, понятия не имела,  как  на  нем  отразилась  перестройка.  К
счастью, мастера немножко знал Шурик. Говорили, что как до перестройки,  так
и после Семиглазов трезвым на работу приходил крайне  редко,  ведь,  по  его
словам,   "руководить   этим   б...твом   без   стакана   во   лбу    крайне
противопоказано". Конец цитаты. При общении с коллективом Федор,  не  таясь,
использовал  фразеологические  обороты,  способные  вогнать  в  краску  даже
почетную шлюху. Собственно, это  была  вся  информация,  которой  располагал
Тихомиров. Нина расплакалась, не  в  силах  смириться