е потянулись к  окошку.  Крылов  взял  миску  с
ложкой и вернулся на нары.
   - Опять эта бурда, что  мы,  собаки?  -  проворчал  мужик  лет  тридцати,
отличающийся от других некоторой строгостью  в  одежде  и  выражением  лица.
Вероятно, он попал на "сутки" за то, что избил жену или  тещу.  Было  видно,
что мужик никак не может свыкнуться с тем,  что  его  вырвали  из  привычной
среды обитания и посадили в компанию каких-то бродяг.
   - Что ты жалуешься, жратва как жратва. Макароны по-флотски. Я  бы  вообще
отсюда не выходил - крыша есть, харч есть, а больше ничего и не надо.
   Мужик, жаловавшийся на еду, понюхал содержимое  миски  и  отставил  ее  в
сторону.
   - Не могу больше. Хочешь, жри эту отраву.
   - Давай, всяко лучше собачатины.
   - Тьфу-ты, - поперхнулся Крылов, - нашел тему. Ты  что,  собак,  что  ли,
жрешь?
   - И не только, еще голубей и  кошек.  Ха-ха.  Главное  -  привычка.  Зато
бесплатно.
   Мужик активно заработал челюстями.
   - Не обращай внимания, - шепнул один из сидевших Крылову. - Он  чокнутый,
вот и плетет всякую ерунду - то людей кто-то жрет, то он - собак.
   - И  вовсе  не  ерунда  это,  -  обиделся  услыхавший  слова  сокамерника
собачатник. - Собак меня на зоне жрать научили, мясо как мясо. Ее,  главное,
заманить ласково, погладить, она за тобой и побежит.
   - Ты как, породистых ешь или дворняг тоже?
   - Какая побежит. Иногда и красивые  попадаются.  А  что?  Черные  из  них
шашлыки делают, люди  кушают  и  что,  умер  кто?  Никто,  даже  разницы  не
замечают.
   - Ага, а люди потом объявления вешают: "Пропал спаниель, окрас рыжий, ухо
белое, нашедшему гарантируется вознаграждение".
   - Надо следить за своими спаниелями. У них на морде не написано, чей он.
   - А людей кто жрет? Тоже ты? - поинтересовался Крылов.
   - Расскажи, расскажи, еще  разок  посмеемся,  -  загоготали  сидевшие  на
нарах.
   - Да ну вас. Можно подумать, приснилось мне все это. С  голодухи.  Слышь,
мужик, - обратился собачатник к Толе. - Знаешь, где квартира у меня? Даже не
квартира, а домик личный? За кладбищем этим, как его, ну, в Автово.  А,  да,
за Красненьким. Там парк раньше был, потом  вырубили  его,  теперь  пустырь,
помойка, короче. От парка один домик детский остался да песочница. Там  я  и
обитаю. Крышу железом обил, чтобы не текла, ну, и  летом  ночую.  Нормально.
Главное, не сыро. Речка, обратно, рядом, умыться там, рыбку словить,  эх-ма.
И все бесплатно, рай. В общем, мать честная, пришел  я  тогда,  как  всегда,
часиков в десять. Уже темно было. Только  лег,  вдруг  свет  какая-то  падла
зажгла. У  меня  в  домике  электричества  нет,  на  помойке,  вроде,  тоже.
Специально для меня никто не проводил. Я  -  в  окошко.  Смотрю,  на  дороге
машина стоит, "Жигуль", знаешь, эта, "зубило". Там  дорога,  грунтовка,  для
грузовиков, щебенку у реки  берут  иногда.  Глянь,  из  "тачки"  два  мужика
вылезли, а за собой третьего тащат. Я  сначала  решил,  корешка  пьяного  на
воздух вытащили, проветриться. Поблевать.
   - А, может, не мужик это был, а полено? - засмеялся семьянин.
   - Ну что вы, бляха? Сам ты  полено.  Поленьев  в  куртке  и  ботинках  не
бывает, разве что Буратино. Короче, один из мужиков снова в машину - шасть и
топор вытащил, потом они под мышки этого третьего хватают  -  ив  камыши,  к
речке. Я аж присвистнул - ну, точно, жрать. Фары  загасили  и  потащили.  Во
как!
   Все в камере засмеялись.
   - Ну что вы ржете? - обиделся собачатник.  -  Зачем  бы  им  иначе  топор
понадобился? Я слышал, сейчас уж и из людей шашлыки делают.
   - Из тебя точно можно сделать - у тебя уже вместо мяса собачатина,  а  из
задницы хвост растет, - раздался веселый голос.
   - Да ну вас. Не буду больше рассказывать.
   - Да ладно, ладно, не будем, тренди дальше.
   Мужик опять повернулся к сидящим.
   - Я думаю, дай взгляну. Вылез тихонько из хибарки своей  и  за  ними.  Да
темно слишком было, потерял из виду.  Камыши  вдоль  всего  берега  тянутся.
Побродил, побродил, да плюнул, пускай жрут, если так хочется,  мне-то  какое
дело? Развернулся, в общем, и обратно к ночлегу порыл. И надо  ж,  прямо  на
выходе из камышей, нос к носу с ними столкнулся. Один - здоровенный, башка -
как у быка, в руке - топор. Второй - поменьше, его я не запомнил. Ну, думаю,
все - сожрали дядьку. Я заорал и бежать. Они за мной.  "Стой!  -  кричат.  -
Убьем, сука!" Ага, думаю, помечтайте, сейчас прямо и остановлюсь, вот только
галстук поправлю, а сам через кусты, по помойке, к  проспекту.  Там  светло,
фонари, машины, обратно, там не съедят.
   - А рогов у них случаем не было? - опять не удержался кто-то.
   - Опять, бляха? - обиделся рассказчик.
   - Все, все, извини.
   - Выскочил я к обочине и  вдоль  дороги  почесал.  Я  в  молодости  бегом
занимался, сноровка осталась, от собак, если что, до сих пор бегом  спасаюсь
- как вижу, что не я из нее, а она, тварь, из меня обед может  сделать,  так
бегу. На дороге, как  назло,  никого.  Оборачиваюсь,  мать  честная,  бегут.
Бегут, бляха! Под фонарями я их получше разглядел. Вернее,  одного  из  них,
того, что с топором. Хотя, конечно, не до смотрин было, не конкурс  красоты.
Кулачища - шары, во! Таких никогда не видел, а клифт-то светлый у него, а на
нем... кровища! Ну, бля буду! Тут уж я припустил, на мотоцикле  не  догнать.
Гляжу, гаишники у переезда стоят, нарушителей ловят. Я к ним -  так  и  так,
ребята, там на свалке человека сожрали. Они мне  -  папаша,  ты  сам-то  что
сегодня жрал? Я им: "Дураки, да правда, человека съели,  а  теперь  за  мной
гонятся". А они, гады, в машину садятся и уехать хотят. "Иди, -  говорят,  -
домой спать, а то и вправду кто-нибудь съест". Я кричать: "Стойте,  стойте!"
Схватил одного за рукав, давай от машины оттаскивать. Кончилось тем, что они
меня в машину затолкали, пару раз дубинкой оглоушили, в отделение отвезли да
сдали. А я и рад - лучше уж дубинкой по ребрам, чем топором  по  башке.  Вот
так я тут и оказался. Пятнадцать суток, как с куста, за неповиновение. А мне
здесь больше нравится, чем в домике. Сейчас  дожди  пошли,  а  в  нем  крыша
протекает.
   - Это не у домика, это у тебя крыша протекает, - засмеялись сидящие.
   - Ну, а ты, - обратился к Крылову один из  задержанных,  -  за  что  сюда
влетел?
   - За рэкет. Я малышевец. Хотел один банк коммерческий данью обложить,  да
не удалось, черт.
   - Еще один, - покрутил пальцем у виска семьянин.

   - Кто там?
   - Из МУРа, - соврал Кивинов. Не очень большая ложь, всего на одну букву.
   Дверь открылась. На пороге стояла пожилая женщина.
   - Из МУРа? К нам?
   - К Шабановым.
   - Это мы. А что случилось? Вы из-за Володи?
   Кивинов перешагнул через порог.
   - Можно?
   - Да, проходите. Но Володи нет дома.
   - Почему вы решили, что я по поводу Володи?
   - А зачем же еще?
   - Вы его мать?
   - Да.
   Кивинов прошел на кухню и сел на табурет.
   - Я действительно насчет него. Где он?
   - В Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге.
   - Вот как?
   - А что все-таки случилось?
   Кивинов  вздохнул.  Похоже,  мать  даже  близко  не   представляла,   что
произошло.
   - Да ничего, - опять соврал он. - Простые формальности. Он же судимый?
   - Да, месяца полтора как освободился.
   - Простите, я приговор не читал. Что он там наделал?
   Мать помолчала немного.
   - Чая не хотите?
   - Нет, спасибо.
   - Я даже не знаю, - покачала головой  мать,  -  что  такое  с  ним  тогда
случилось. Все Витька, подлец, его с  пути  сбил.  А  ведь  был  парень  как
парень. Школу на "отлично" закончил, в институт поступил. И надо же,  Витьку
встретил. Володя, как с ним связался, институт бросил, гулять стал, потом  в
армию  забрали.  Отслужил  и  за  старое.  Мы  его  с   отцом   уговаривали,
уговаривали, да все без толку. Я как чувствовала, добром  это  не  кончится.
Так и получилось. Кассу они ограбили. Надо ж такое придумать - домкратом пол
проломили, чтобы сигнализация не сработала. Да все равно их словили - и его,
и Витьку. Пришли ко мне, имущество описали его - магнитофон старый да куртку
- больше ничего и  не  было.  Потом  суд  и  шесть  лет  лишения  свободы  с
конфискацией. Вот, недавно вернулся.
   - Минуточку, но ведь он только сейчас должен выйти.
   - Он сказал, что его за хорошее поведение раньше отпустили.
   - А милиция к вам случайно не приходила?
   - Приходил участковый где-то месяца два назад, когда  Володя  еще  сидел,
спрашивал, где он. Я ему: "Как где? Сидит". Он объяснение записал зачем-то и
ушел, а больше никто не приходил.
   Кивинов усмехнулся. Розыск сбежавших преступников за  редким  исключением
заключался  в  посещении  квартиры  участковым.  В  этом  вопросе  также  не
наблюдалось никакой разницы между городами-героями.
   - Вот, - продолжала мать, - а пришел, поболтался  с  неделю,  по  дружкам
походил, водки попил, а потом в Ленинград зачем-то поехал. Что он там забыл,
не знаю. Вы поговорите с ним, когда он вернется,  чтобы  за  ум  взялся,  на
работу устроился, цены-то вон какие, пропадет ведь.
   - Поговорю, - в третий раз соврал Кивинов.
   "Черт, как же ей  сказать?  -  подумал  он.  -  Право,  крайне  нехорошая
ситуация". Одна из неприятнейших сторон милицейской работы  -  это  сообщать
родственникам о смерти  близкого  человека,  особенно  убитого  каким-нибудь
варварским способом.  Живут  себе  люди,  ничего  не  подозревают,  и  вдруг
вваливается какой-то чиновник и сообщает, что их член семьи больше домой  не
придет.
   Кивинову всего один раз пришлось выступать в роли такого  чиновника.  Год
назад он с Дукалисом пришел к матери, у которой без вести пропала дочь. Тело
нашли без документов, возле автострады - девушку, вероятно, машиной сбили. А
заявления о пропаже без вести нет и нет. Недели две  всем  фото  показывали,
наконец установили личность. Кивинов с Дукалисом к матери  пошли.  А  у  той
парень на кухне сидит студенческого вида и что-то ей про дочь  рассказывает.
Мол, жива она, просто ее похитили и ей не вырваться,  но  на  днях  она  уже
должна вернуться. Мол, ей уколы делают, и она волю теряет. А  в  милицию  не
спешите обращаться, у них и так работы хватает. Студентик этот  экстрасенсом
представился. Кивинов успел заметить пару тысячных на столе.
   Дукалис пригласил парня  на  минутку  в  коридор,  вывел  на  лестницу  и
коротким ударом в грудь спустил "ясновидца" с  лестницы.  Затем  вернулся  и
коротко объяснил: "Он ушел".
   Что было потом, Кивинов и вспоминать не хотел. Сейчас же он  находился  в
почти такой же ситуации.
   - И все-таки зачем он в Петербург поехал?
   - Да если б он нам с отцом сказал. Говорит, не  волнуйся,  мать,  съезжу,
должок заберу и вернусь. А на работу устроюсь - не убежит.
   - У вас кто-нибудь есть в Питере?
   - Никого, и у него не было. Чего его туда  понесло?  И  не  звонит  ведь,
стервец.
   - Денег у него много с собой было?
   - Какие там деньги, если он, как вышел, все дурака валял.
   - А что за Витька, про которого вы говорили?
   - А, Мартынов. Так он сидит еще. Даже не упомню сейчас, сколько ему дали.
   - Володя ключи от квартиры не забирал?
   - У него их и не было.
   - Неужели вы действительно не знаете,  зачем  он  туда  поехал?  Если  вы
считаете, что мы снова его посадить  хотим,  то  вы  ошибаетесь.  Вспомните,
звонки телефонные, разговоры какие-нибудь?
   - Нет, ничего не помню.
   - А вещи  с  собой  у  него  были?  Ну,  чемодан,  сумка,  не  знаю,  еще
что-нибудь?
   - Да, сумку он с собой взял. Черную, большую. А вещей мало - может,  пару
рубашек, книжку, кажется, Чейза, консервы.
   - А деньги на билет откуда?
   - Сказал, что занял.
   - У него тут много знакомых?
   - Да весь двор его знает. С рождения живет.
   Кивинов никак не мог решиться приступить к главному вопросу.
   "А может, не стоит? Не хочу, пусть кто-нибудь другой".
   - А здесь, в Москве, ничего необычного с ним не происходило?
   - Да что здесь может произойти? Один раз только побитый домой  пришел,  в
крови весь, злой, ругается: "Гад, сволочь". Отец  на  него  тогда  накричал:
"Что ж ты, стервец, делаешь? Не успел  прийти,  а  опять  за  старое?!  Кого
избил?" А Володя: "Успокойся, батя, мои заморочки, сам разберусь".  А  потом
все время дома сидел.
   - Ладно, пожалуй, я пойду,  -  сказал  Кивинов,  решив,  что  о  знакомых
Шабанова по двору может узнать у местного опера.
   - Молодой человек, мне кажется, вы что-то скрываете.  Что  случилось?  Он
опять в тюрьме?
   - Не знаю. Раз он вам не звонил, то мне уж - тем более.
   Мать вздохнула.
   - Был звонок. Я не хотела говорить. Недели две назад он позвонил, сказал,
что у него все нормально, скоро приедет. Я ему: "Володя, где ты,  что  опять
затеваешь?" А он:
   "Ничего, мать, скоро заживем, как при коммунизме". Я и не  говорила  вам,
вдруг опять что натворил.
   - Понятно. Я пойду, дела. Извините за беспокойство.
   Кивинов вышел в коридор, застегнул куртку и направился к двери.
   - Подождите. Скажите, что с ним. Я ко всему готова.
   Кивинов вздохнул, постоял немного и вернулся на кухню.
   Когда Кивинов возвратился в отделение, Юра был еще там.
   - Все нормально? - поинтересовался он, увидев Кивинова.
   - А, - махнул рукой тот, - лучше не вспоминать.
   - Зацепки есть?
   - Да, так, телефончик один, можно пробить,  откуда  он  звонил.  Если  из
адреса, то еще можно подергаться, а если с автомата, то все -  "глухарь"  со
знаком качества.
   - "Глухарь"?
   - По-вашему, "висяк".
   - А,  понятно.  Но  если  что,  звони,  мало  ли  по  Москве  узнать  что
понадобится.
   - Хорошо. Просьба одна. Раздобудь в горсуде приговор на этого Шабанова  и
мне вышли, а то архив сейчас закрыт. Сделаешь?
   - Лады, тут, тем более, рядом.
   - Вот адрес наш. Ну, вроде, все. Черт, был в Москве,  а  кроме  метро  да
"Черного лебедя" ничего не видел. Жалко. Хотел  в  Третьяковку  сходить,  на
Арбат.
   - Так оставайся на денек, скажешь, что билетов не было на поезд.
   - Да не, я поеду; Тык-дым-тык-дым. Держи, - Кивинов протянул Юре руку.  -
Будешь в Питере, приходи.
   Спустя примерно пятнадцать часов Кивинов уже сидел  в  вагоне  питерского
метро. Приехав утром на вокзал, он отзво-нился с отчетом  Соловцу  и  поехал
домой спать, так как ночью  он  практически  не  сомкнул  глаз  из-за  храпа
соседки по купе.
   Народу в вагоне было  немного.  Две  девчонки  рассматривали  эротическую
газетенку, тихонько хихикая; молодой парень, закрыв глаза, балдел под музыку
плейера. Кивинов сел на свободное место.  "Самое  необходимое  для  жизни  -
оптические прицелы, бинокли и приборы  ночного  видения  фирмы  "Беркут",  -
гласила реклама над дверьми вагона. "А действительно, как без этого  прожить
можно? Особенно без прибора ночного видения? Слава  Богу,  что  "Беркут"  не
забывает о наших первейших нуждах".
   Кивинов опустил глаза. Напротив сидел мальчик лет семи с  большим  желтым
яблоком в  руках.  Рядом  кемарила  женщина,  наверное,  мать.  Яблоко  было
дорогое, красивое. Пацан крутил его в пальцах,  видимо,  оттягивая  приятный
момент. Кивинов неожиданно вспомнил мать Шабанова. "Нет, никогда  больше  не
буду чиновником, приносящим известие о смерти. Что  ж  они,  козлы,  делают?
Зачем? За пару зеленых купюр или ради того, чтобы понтовать в  камере  перед
судимой братвой? Мол, такой я крутой, не чета вам, щенки. Да плевать мне  на
твою крутизну, мудила. Я ее на одном месте вертел, потому что  не  ты  даешь
человеку жизнь и не тебе ее забирать. Странно, а с кем это я говорю?  Сам  с
собой? Нет, с ним, с тем, кого еще не встречал и, может, так и  не  встречу.
Слишком много зла. Так, кажется, Юрка говорил. Почему этот мальчик с яблоком
так странно смотрит на меня? Может, я все-таки  говорю  вслух?  Нет.  А  это
большое яблоко? Почему он его не ест? Ешь,  ешь.  Наслаждайся.  Ну,  что,  в
конце концов, на меня нашло? Да  грохнули  какого-то  судимого,  ну  и  что?
Прищурили глаз, шевельнули пальцем и в яблочко. Деньги  получил  и  отвалил.
Выгодное дело - тело зарыли, крест вбили. И все. Больше  ничего  нет.  И  не
надо ни этих газеток, ни этой музыки, ни этого яблока, ничего, потому что ты
уже никто. Мы едем дальше, а ты, извини, сошел.
   Нет, точно нашло. Впечатлительным становлюсь не в  меру.  Это  весьма  не
рекомендуется. Сантименты в наше время - штука  нежелательная.  Тверже  надо
быть. Ух! А может, я с детства впечатлительный? Это все после того,  как  на
моих никогда не видевших зла глазах пьяный мясник из магазина заворачивал  в
тряпку только что родившихся котят,  со  всей  силы  бил  их  об  асфальт  и
выбрасывал в ведро с мусором, а  живые  котята,  до  которых  еще  не  дошла
очередь, инстинктивно чувствуя приближение смерти, расползались  в  стороны,
тыкаясь слепыми мордочками в валявшиеся вокруг кирпичи. Мясник убил всех  до
одного, кинул ставшую красной от  крови  тряпку  в  то  же  ведро  и  пьяной
походкой вернулся в свой магазин. А я до сих пор помню  эту  тряпку,  потому
что в первый раз тогда столкнулся со смертью в самом мерзком ее  обличии.  И
до сих пор мне снятся эти  слепые  расползающиеся  котята,  которых  я  хочу
спасти, но не могу, а пьяный, смеющийся мясник, не обращая внимания  на  мои
мольбы, продолжает лупить ими об асфальт.
   Все, совсем заговорился. От недосыпания,  наверно.  Хорог  шо,  остановка
моя".
   Кивинов поднялся, подмигнул пацану и вышел из вагона.

   Г Л А В А 5
   Волков в задумчивости тер лоб. Вот уже почти каждый день в течение месяца
два каких-то орла грабили женщин в  подъездах.  Приметы  потерпевшие  давали
самые противоречивые, в зависимости от степени испуга. Была, однако, и общая
- возраст обоих грабителей колебался от пятнадцати до  восемнадцати  лет.  А
посему после очередной заявки Волкову влетало от Соловца за  плохую  работу.
Малолетних преступников, должно быть, не интересовали переживания Волкова, и
они упорно продолжали отнимать серьги,  цепочки,  кошельки  и  даже  тампоны
фирмы "Тампакс". Количество эпизодов приближалось к тридцати.
   Слава выписал себе  всех  малолеток,  замеченных  в  прошлом  в  подобных
безобразиях, вызывал их к себе, крутил, вертел, колол, но в итоге отпускал.
   Не помогали  и  организованные  наблюдения  за  особо  опасными  местами.
Преступники были  не  по  годам  дерзкими.  (Поджидали  жертву  в  подъезде,
предварительно вывернув лампочку и переправив лифт на  последний  этаж.  Как
только женщина подходила к лифту, один сбивал ее с ног и подставлял  к  лицу
нож, а второй вырывал сумку и снимал украшения. После этого оба  выскакивали
из подъезда и исчезали в темноте. Поэтому в лицо парней толком так  никто  и
не  видел.  Один  раз,  правда,  случился  у  них  прокол.  Женщина  оказала
сопротивление, пришлось с ней повозиться, а  в  это  время  спустился  лифт,
двери открылись, и в свете тусклой лампочки она разглядела два молодых лица.
Волков показал ей потом свою фототеку, но дама никого не опознала.
   Соловец что-то бубнил о нестандартном подходе к раскрытию этих  грабежей,
что на шару их не возьмешь и надо что-то срочно придумать,  а  то  скоро  на
юго-западе не останется ни одной  необворованной  женщины.  Слава  злился  -
какой там к черту нестандартный подход, пока кто-нибудь не  стукнет,  никого
не поймаем, но, увы, никто не стучал.
   Больше  из  безысходности  и  из  желания   показать   видимость   работы
начальству, чем из необходимости  разоблачения  преступников,  Славик  решил
провести  опознание.  Благо  сегодня  он  не  дежурил  и  был  свободен   от
материалов. Тем более, Соловец только что опять вставил ему тампон за плохую
работу.
   Опознание - это такая штука, когда на один диван  сажаются  преступник  и
два подсадных, похожих на него внешне, после  чего  приглашаются  понятые  и
потерпевший, который в  их  присутствии  тыкает  или  не  тыкает  пальцем  в
преступника,  в  зависимости  от  своей  зрительной  памяти  или  умственных
способностей.
   Полчаса назад Славик п