овек, вот Господь твою душу мне и передает.
Ты не смейся над моей болтовней.
   - Я не  смеюсь,  Мария  Александровна,  -  ответила  Леночка,  собирая  в
небольшую медицинскую сумочку шприцы и лекарства. - Я понимаю.
   - Ну, ступай, голубушка. Дверь на собачку поставь, замок сам захлопнется.
Ну, ты знаешь.
   - У вас продукты-то есть еще?
   - Есть, есть. Соседка хлебца купит да молока. Мне много и не надо.
   Леночка вышла в прихожую,  надела  пальто,  подошла  к  старому  зеркалу,
висевшему на стене, и стала поправлять загнувшийся меховой  воротник.  Потом
она надела вязаную шапочку и еще раз погляделась в зеркало.
   Там отразилось молодое симпатичное женское личико  с  пухлыми  губками  и
длинной черной челкой. Но если б зеркало могло снять  с  лица  эту  маску  и
отразить душу медсестры, то вместо красивой  мордашки  в  нем  бы  проявился
оскал смерти...

   ГЛАВА 1
   - Послушайте, гражданин, нельзя ли поосторожнее, вы не в такси.
   - Не ори, курица, нечего в трамвае с тележками ездить.
   - Вас забыла спросить. А накануне 8 марта могли бы быть и повежливее.
   - Перебьешься. Вот 8 марта буду вежливым, а сегодня перебьешься.
   Кивинов не стал дожидаться завершения этой трамвайной мизансцены,  потому
как трамвай подъезжал к его остановке. Кивинов пробился к выходу,  выпрыгнул
и зашагал в отделение. Сегодня с четырех часов вечера и до утра он  дежурил,
так что всю дорогу он упорно уверял себя в том, что ночь  пройдет  спокойно,
без каких-либо серьезных заморочек и конфликтов. Хотя предпраздничные вечера
без происшествий не обходятся. Этим днем, как раз перед  ним,  дежурил  Миша
Петров,  а  он  парень  добросовестный,  долгов  на  вечер   не   оставляет,
разбирается до упора, потому будет просто отлично,  если  после  шестнадцати
ноль-ноль ничего больше не случится. Но лучше не загадывать.
   Несмотря на всенародный праздник, 85-е отделение милиции выглядело вполне
буднично. Никто не удосужился в честь женщин поправить покосившуюся  вывеску
над входом, вымыть грязный линолеум в коридоре или хотя бы освежить воздух в
отделенческом  туалете.  Туалетный  аромат  столь  гармонично  смешивался  с
коридорным запахом, что эта смесь, не уступающая по своей  вонючести  лучшим
французским дезодорантам,  достигала  самых  отдаленных  уголков  отделения.
Люди, привычно толпящиеся у  паспортного  стола,  слегка  морщились,  но  не
уходили, потому как ради получения российского паспорта можно было  немножко
и потерпеть.
   Единственным напоминанием о грядущих празднествах была скромная открытка,
приколотая на стенд для  объявлений,  в  которой  говорилось,  что  "мужской
коллектив 85 отделения от всей души поздравляет коллектив женский".
   Кивинов, зайдя в отделение, сначала направился к себе, повесил на  крючок
куртку и сумку с бутербродами,  прибрался  на  столе,  сложив  в  одну  кучу
раскиданные бумаги, после чего пошел по  кабинетам  разнюхать  отделенческие
новости. До четырех было еще пятнадцать минут, и он мог потратить их в  свое
удовольствие.
   Опера сидели в кабинете инспектора Дукалиса и оживленно  трепались.  Судя
по блеску глаз и хохоту, некоторые уже  сполна  поздравили  женщин  -  и  не
только открыткой.  Кивинов  поздоровался  и  плюхнулся  на  свободное  место
дука-лиского дивана.
   - Над чем ржем? - поинтересовался он.
   Но  его  вопрос  игнорировали,  а  детский  инспектор  Волков   увлеченно
продолжал:
   - Я у ихнего зама-то спрашиваю: "Что это за грохот? Ремонт,  что  ли?"  А
он: "Не,  это  наши  бойцы  в  футбол  играют".  Я  -  ему:  "Какой  футбол?
Настольный, что ли?" А он смеется: "Напольный. Сегодня Мамеда  поймали,  ну,
черного, за квартирную кражу. Охрана с поличным взяла. А  он  всякую  ерунду
городит -мол, шел, увидел кучу вещей на улице, решил подойти посмотреть, вот
в это-то время его, мол, и поймали. Правда, он уже дубленку успел надеть, но
все равно, врет очень убедительно. Вот наши ребята с ним в футбол и  играют.
Один на воротах, второй пенальти бьет, а Мамеда заместо  мячика  взяли.  Во,
слышишь, кажется, гол забили. Я думаю, после третьего гола он все вспомнит".
- Волков поправил галстук. - Во как люди работают, не то что мы.
   - Наше оружие - доброта и слово Божье, - сказал Дукалис.
   - Ну, ну, рассказывай, а вмятину в стене ты зачем шкафом загородил?
   - Так тот мужик пьяный был, сам на стенку упал, вот вмятина и осталась. Я
его пальцем не трогал. Я виноват, что стены у нас такие хилые? Ладно, хватит
о грустном, скоро праздник. Повторим?
   - Давай. Кивиныч, будешь?
   - Не, я до утра сегодня.
   - Как хочешь.
   Волков подошел к шкафу, поколдовал внутри и через секунду  уже  держал  в
одной руке рюмку, а в другой - кусок детского мыла "Теремок". Произнеся тост
в честь женского  дня,  он  опрокинул  рюмку,  занюхал  "Теремком"  и  убрал
на-борчик в шкаф. Затем крякнул от удовольствия и сел на место.
   - Как тут у нас, спокойно? - обратился Кивинов к сидящему рядом Петрову.
   - Относительно. Пара краж "глухих" и одна "мокруха".
   - Что за "мокруха"?
   - Твой знакомец Воробьев начудил. Зря ты с ним возился, давно  надо  было
за наркоту сажать.
   - Воробей? Не может быть! Да он еле ходит от ширева своего.
   - Ходит, не ходит, а бабу придушил. Повезло, с поличным взяли,  а  то  бы
"глухарем" зависло. Правда, Воробей пока в отказе, но там с доказательствами
порядок.  Воробью  уже  сотку  выписали,  перспектива   на   арест.   Следак
прокурорский 102-ю возбудил.
   - Ну-ка, расскажи поподробней.
   - Да хватит вам о работе, - прогорланил  изрядно  захмелевший  Волков.  -
Слушайте лучше анекдот. Трахаются мужик с бабой...
   - Пошли ко мне, - сказал Кивинов Петрову. Миша поднялся с дивана, одернул
свой кирпичный пиджак и вышел вслед за Кивиновым.
   - Там ничего необычного, - произнес он, закуривая "Беломор". -  Позвонила
женщина по "02". Говорит, возле квартиры напротив соседка лежит, а над ней -
парень молодой, по карманам  шарит.  Тетка  в  глазок  все  это  узрела.  Мы
быстренько прилетели,  тем  более,  здесь  недалеко,  и  на  выходе  Воробья
тормознули. Это он оказался. При нем колечки и деньги. Поднялись  наверх,  а
девчонка уже готова. Шарфом задушена.
   - О черт! - выдохнул Кивинов.
   - Колечки девчонки  этой  оказались.  Воробья  -  в  цугундер.  Опознание
провели. Соседка Воробья узнала. А у него ломка началась, кричал только, что
не убивал. Но мы даже в футбол с ним не играли, незачем было. Хотя, конечно,
не мешало бы ему морду за такие подвиги начистить. Девчонке  всего  двадцать
лет было. Поганец. "Пятнаха" у него в кармане, а может, уже и  лоб  зеленкой
намазан. Сейчас, наверно, уже отошел, ему укол вкололи. Через пару  часов  в
ИВС увезут.
   - Так что он говорит?
   - Говорит, что не душил. Колечки - да, снял, деньги - прихватил,  а  бабу
не убивал. Мол, она уже лежала. Но  это  и  понятно,  кто  же  под  "мокрое"
подпишется? Так - кража, а так - убийство. Разница есть.
   - А потерпевшая кто?
   - Да, обычная девчонка. Студентка с медицинского, четвертый курс.
   - С 1-го медицинского?
   - Нет, с Сан-Гига. Живет в предками. Обычная семья.  Жалко  ее,  конечно.
Из-за таких говнюков в двадцать лет умирать. Ну, ладно, мы продолжим,  а  ты
давай, заступай. Ни пуха.
   - Соловец где?
   - Материалы в РУВД повез подписывать. Скоро должен быть.
   - Вы там поосторожней. И Волкову скажи, чтобы не ржал  на  весь  коридор.
Даже здесь слышно.
   Миша вышел. Кивинов открыл тумбочку, достал свой гроссбух с  подучетными,
открыл его на букве "В" и прочитал: "Воробьев Геннадий Сергеевич, 1973  года
рождения, уроженец Ленинграда,  адрес.  Не  работает,  не  судим.  Наркоман.
Данные родителей. Задержания". Фото.  Кивинов  взял  фломастер,  перечеркнул
записи и вывел: "Статья 102. Сидит. 1994 год".

   К восьми вечера в отделении не осталось никого, кроме  дежурного  наряда.
Ничего удивительного, работа - работой, но праздники тоже забывать нельзя. У
всех жены, матери, сестры, дочки. Надо покупать  подарки,  цветы,  продукты.
Кивинова который год ставили дежурить накануне женского дня. Не потому,  что
ему вообще некого было поздравлять, а потому, что он не был  женат  и  вроде
как мог обойтись без предпраздничной суеты.
   Воробьева еще не увезли, и он заседал в камере.
   Заявлений пока не было. Кивинов  поставил  чайник  и  достал  бутерброды.
Радио передавало концерт по  заявкам  женщин-ветеранов.  В  основном,  песни
строевых лет. Кивинов убавил звук и снял трубку местного телефона.
   - Игорь, там Воробьев подает признаки  жизни?  Проснулся?  Я  заберу  его
сейчас, поговорить хочу.
   Повесив трубку, он сходил в дежурную часть  и  повел  к  себе  Воробьева.
Добирались они до кабинета добрых  пять  минут.  Вороьбев  еле-еле  тащился,
Кивинову даже пришлось напомнить ему, что они не на экскурсии в Эрмитаже, на
что Воробей и глазом не моргнул.  Абстинентный  синдром.  Ломка.  Хорошо  бы
выжить.
   -  Ну  что,  Гена?  Доигрались,  -  констатировал  факт  Кивинов,  усадив
задержанного на стул. - До "Мокрухи" приехали.
   - Я не убивал, - выдавил из себя Воробьев, поплотнее  запахнул  куртку  и
съежился на стуле.
   - Ты чего? Не боись, бить не буду, ты и так еле живой.
   - Холодно.
   - Серьезно? А девке той уже не холодно. И не жарко. Ей все равно.
   - Я не убивал. Андрей Васильевич, вы же меня знаете, я никого пальцем  не
трону. Воровать - да, было. Но убивать... Тем более, Ленку.
   - Ты что, знал ее?
   - Да, знал, - со стоном ответил Воробьев, - одноклассница моя.
   - Чего стонешь?
   - Плохо.
   - То тебе холодно, то плохо. Ширяться меньше надо, и не будет плохо.
   - У меня воли нет. Не завязать.
   - Кончай эти разговоры. У всех воли на это нет. Воровать да убивать  зато
воля есть.
   - Я не убивал, - в третий раз сказал Воробьев.
   - Послушай. Я не собираюсь тебя колоть и выяснять, убивал ты, не  убивал.
Хочешь, колись, не хочешь, не колись - дело твое. Я тебе одно могу  сказать.
Тебе вменят эту "Мокруху", что бы ты ни говорил.  Понимаешь?  Вменят!  И  ни
один адвокат не спасет.  Слишком  все  очевидно.  А  твои  запи-ранья  будут
рассматриваться  только  с  одной  точки  зрения   -   стремление   избежать
ответственности. А по "непризнанке"  тебя  максимум  ждет,  потому  как  это
убийство. А какой у нас максимум, ты и сам прекрасно знаешь. Это я  тебе  не
как опер говорю, ты сам сказал, что я тебя давно  знаю,  так  что  вот  тебе
дружеский совет - явка с повинной.  Тогда  есть  шанс  выжить.  В  противном
случае - стенка.
   - Да не убивал я Ленку,  Андрей  Васильевич,  -  зарыдал  Воробей.  -  Не
убивал! Она уже лежала, когда я поднялся на этаж. Ну как мне  это  доказать?
Как?
   - Тебе не надо ничего доказывать. Это нам надо доказывать, что ты убил. А
доказательства уже есть. Но хорошо. Я не слышал твоей официальной  версии  и
хочу послушать. Валяй, Воробышек.
   Воробьев поморщился, выпрямился на стуле и попросил закурить.
   - Я не курю, а в дежурке не дадут. Потому что злятся на тебя очень.
   Воробьев вздохнул.
   - Мне с утра долбануться надо было очень. Ломало страшно. Я проблевался и
к Ленке пошел. Она меня выручала иногда.
   - Во сколько пошел?
   - Не знаю, часов в двенадцать, наверное.
   - А что значит выручала? Наркотой, что ли?
   - Да нет. Она  в  медицинском  учится,  вернее,  училась,  а  по  вечерам
халтурила процедурной сестрой на дому - банки там ставила, уколы делала,  не
знаю, что еще.
   - Понятно. Дальше.
   - У нее колеса оставались, лекарства в ампулах всякие. Вот она мне их  по
дешевке и отдавала. А если предков дома не было, то сама и колола.
   - Погоди, наркотические лекарства на строгом учете. Откуда они у нее?
   - Я не знаю. Может лишнее оставалось. Да и не наркотики это  вовсе,  так,
успокоительное.
   - Откуда ты знаешь? Она сама говорила?
   - Она не говорила, просто колола. Мне легче становилось.
   - Она за деньги колола?
   - Да, но по дешевке и в долг.
   - А отдавал чем?
   - Когда как. Иногда деньгами, иногда вещами.
   - Ворованными?
   - Да. Но там заяв нет.
   - Почему?
   - Я осторожно воровал. Приду в гости к кому-нибудь и стащу золотишко.  Но
золотишко было тоже ворованное, поэтому и заяв нет.
   - Ладно, об этом после. Что дальше было?
   - В общем, сегодня я к Ленке снова пошел. Она иногда утром  дома  бывает.
Решил опять в долг. В подъезд захожу, на этаж поднимаюсь, а она перед дверью
лежит. Я сначала думал, плохо ей, трясти стал, а она  никакая.  Ну,  готова,
одним словом. А  у  меня  опять  блевота  подкатывает,  сам  сейчас,  думаю,
загнусь. Что делать? Я позвонил в квартиру - двери никто не открыл. Ну  я  и
решил - Ленке все равно не помочь, а мне зачем пропадать? Гляжу - у  нее  на
пальце "гайка" моя, ну, не моя, конечно, а за ширево  ей  отданная.  Паленая
"гайка". Я ее снял и второе колечко с пальца помыл. В кармане деньгу  нашел,
но немного там было. Решил к метро сходить, там "рыжье" на дозу обменять. Из
подъезда вышел и прямо на ментов нарвался. Честное слово, так все и было.  А
зачем мне Ленку мочить? Зачем?
   - Не знаю. Но ведь может и по-другому было? Пришел ты к ней, а  она  тебя
послала подальше, вот ты в наркотическом  угаре  ее  и  придушил,  а  теперь
обставляешься. Свидетелей-то нет.
   - Не было такого! Если бы она дома  была,  то  в  халате  бы  вышла  и  в
тапочках. А она в верхней  одежде  была  и  в  сапогах.  И  сумка  ее  рядом
валялась.
   - Ну, может, ты ее в подъезде караулил. Кстати, и время смерти совпадает.
Тик в тик. Так что плохи твои дела, Гена.
   Воробей снова заплакал.
   - Ну что же, что мне делать? Все наркота проклятая.  Как  чувствовал,  не
надо было к Ленке идти.
   - Вряд ли ты что чувствовал. Ты об одном думал - где бы  ширнуться.  Все,
кончай реветь. Если тебе  больше  нечего  сказать,  пошли  в  камеру.  Между
прочим, мне из-за тебя тоже по голове надают. Я ведь тебя в первый твой влет
отмазал, думал, за ум возьмешься, а ты за "Мокрухи" взялся.
   - Да не убивал я! О, Господи! Что же мне делать?
   - Ты сам-то себе веришь? Что, святой дух спустился и  у  тебя  под  носом
девицу задушил? - не выдержав, гаркнул Кивинов. - Будь хоть здесь мужиком! Я
с тобой без протоколов беседую! Самому легче станет!
   Воробей вдруг перестал рыдать, а потом серьезно произнес, глядя  в  глаза
Кивинову:
   - Нет, не святой дух. Вспомнил. Я ведь в подъезде с  мужиком  столкнулся.
Он бегом вниз бежал, я еще удивился, ведь лифт в доме есть.
   - А, вот и мужик появился! Думаю, через час ты про какой-нибудь топор или
пистолет у него в руке вспомнишь. Кончай версии строить. Даже если  и  бежал
там мужик, это ие значит, что он Ленку убил.
   - Вы не верите?
   - Не знаю.
   - Конечно, вам проще все на  меня  повесить.  Явку  с  повинной  пиши.  А
действительно помочь никто не хочет.
   - Ладно, черт с тобой. Что там за мужик был?
   - Я плохо запомнил, мне не до него было. Ростом  с  меня,  то  есть  метр
семьдесят где-то. Лет двадцать пять - тридцать, крепкий.  Одет,  кажется,  в
черную куртку. Лица не видел, в подъезде темно.
   - Так и куртка, может, не черная?
   - Черная. Он когда со второго этажа сбегал, я увидел. Там окно.
   - Это все?
   - Да, все. Больше ничего не запомнил.
   - Маловато. Вернее, совсем ничего.
   - Мать твою, что же мне делать? А, погодите. Он когда меня толкнул, я его
мудаком обозвал. Другой бы среагировал, а этот даже не обернулся. А когда он
дверь открывал, я у него на спине крест  вышитый  увидел.  Кажется,  эмблема
клуба хоккейного, я раньше такие видал.
   - А поточнее?
   - Не знаю я. Крест кривой и надпись в нем.
   - Понятно. Я не очень в хоккее волоку,  но,  кажется,  это  "Лос-Анджелес
Кингс". У них такая эмблема.
   - Наверно.
   - Вообще-то это тоже примета не фонтан. Таких курток  сейчас  много.  Так
что ничего хорошего я обещать тебе не моту.
   Зазвонил местный телефон.
   - Андрюха, давай Воробьева назад. Машина пришла, отправляем.

   ГЛАВА 2
   Окна  кафе  выходили  на  Садовую.  Но   не   фешенебельную   ее   часть,
расположенную в центре, а на ту, что пролегала ближе к окраинам, недалеко от
площади Репина.
   Из-за близкого расположения к проезжей части окна постоянно  подвергались
обстрелу брызг и  льдинок,  вылетавших  из-под  колес  машин.  Расстояния  в
тротуар явно не хватало чтобы уберечь  стекла,  так  что  два  раза  в  день
кто-нибудь  из  персонала  вынужден  был  их  мыть.  Кафе   было   небольшое
полугосударственное,  но  ближе  к  частному,  со  всей  полагающейся  таким
заведениям атрибутикой: парой цветных фонарей, негромкой  музыкой,  табачным
дымом и  продажей  спирт-ного  в  разлив.  Мелкоаморальная  публика  его  не
жаловала по причине высоких цен на алкоголь, поэтому  посетителей  там  было
немного.
   Она сидела за дальним столиком, грела пальцы о чашку с кофе и смотрела  в
забрызганное окно. Часики на руке показывали четыре часа дня. Она  постоянно
приходила сюда в это время. Во-первых, не хотелось сразу после занятий  идти
в снимаемую по дешевке убогую комнатенку, а во-вторых, ее в  этом  кафе  уже
хорошо знали, и иногда она могла  здесь  перекусить  в  долг,  заплатив  все
потом, когда появлялись деньги. Вся стипендия уходила на оплату квартиры,  а
присылаемые родителями копейки шли на  еду,  хозяйственные  нужды  и  крайне
редкие удовольствия типа кино и дешевенькой дискотеки. Помимо  всего,  здесь
она могла отдохнуть от институтской суеты, посидев с полчасика  просто  так,
задумчиво глядя в окно.
   Напротив тормознула серебристая "иномарка", вышел водитель, обежал машину
и  галантно  открыл  дверь  пассажиру.   Изнутри   выпорхнула   девица   лет
восемнадцати  в  короткой  кожаной  куртке  и  такой  же  юбке,  максимально
открывающей стройные ножки. Девушка  подняла  капюшон  с  меховой  отделкой,
взяла под руку спутника, уже успевшего закрыть машину, и оба они направились
в проходной двор.
   Она поежилась, опять на мгновение обхватила  ладонями  чашку,  но  затем,
взглянув на ноги, резко одернула свое байковое пальто. Ее  вздоха  никто  не
расслышал из-за музыки. Она достала из сумки-портфеля, набитого конспектами,
небольшое зеркальце и стала внимательно изучать свое лицо. Человек,  умеющий
читать мысли, увидел бы сейчас отразившуюся на ее личике обиду. Обиду на то,
что  кто-то,  обладая  полученной  от  природы  -  то  есть  на   халяву   -
привлекательной внешностью, может неплохо пристроиться в жизни, не  прилагая
особых усилий. Другие же должны добиваться  всего  путем  огромных  духовных
затрат и отступлений, хотя в итоге все равно ничего у них  не  выходит.  Еще
один вздох был поглощен музыкой. Она спрятала зеркальце и опять взглянула  в
окно.
   Он зашел в кафе, расстегнул на ходу длинное драповое пальто,  стряхнул  с
модно уложенной прически капли мгновенно растаявшего снега и,  остановившись
у стойки, начал изучать меню. Заказав наконец кофе и бокал некрепкого  вина,
он осмотрелся и направился к дальнему столику.
   - У вас свободно?
   Вопрос удивил ее. Три ближайших стола пустовали. Но она согласно кивнула,
скорей, от неожиданности.
   Он поставил чашку и бокал на столик, снял пальто и  повесил  на  стоявшую
рядом вешалку. Серый клубный пиджак был сшит строго по фигуре и сидел на нем
как влитой.
   Он был красив, по крайней мере, с ее точки зрения. Красив как мужчина, то
есть мужественной красотой голливудских  кинозвезд.  Она  видела  его  здесь
впервые и в общем-то удивилась его приходу именно  сюда.  Она  считала,  что
избранные для посещения заведения общепита должны  соответствовать  внешнему
облику проголодавшегося.
   Как бы угадав се мысли, он неожиданно спросил:
   - Вам нравится здесь?
   Она сначала подумала, что вопрос был обращен  не  к  ней,  поэтому  опять
немного рассеянно кивнула головой.
   - Странно. По-моему, здесь не очень удобно. Ваше  здоровье.  -  Он  отпил
немного вина.
   Она не знала, как себя вести. В такую ситуацию она попала впервые, потом