приходит. Он стал плохо спать. А ему нужно
уметь хорошо высыпаться, что бы там ни было.
     Даже если оружие  все  время  держать  на  боевом  взводе,  спусковая
пружина ослабевает, металл ослабевает и может быть осечка.
     Металл ослабевает от постоянного напряжения. А человек?
     Почти   все   работники   "штаба    Вали"    ведут    здесь    строго
регламентированный,  размеренный,  гигиеничный  образ  жизни.  Большинство
офицеров -  пожилые  люди,  и  они  пекутся  о  своем  здоровье  с  особой
тщательностью. Соблюдают диету. Перед сном в одиночестве гуляют по  плацу,
мерно печатая шаг. Встречаясь, беседуют  на  легкие,  не  обременяющие  ум
темы. Этакий разговорный моцион.
     О служебных  делах  говорят  только  на  работе,  в  остальное  время
подобные разговоры звучали бы не только странно, но и неприлично. Для этих
людей род деятельности, избранный ими, - служба, не  более.  Разве  только
чувство  корпоративности  развито  сильнее,  чем  у  других.  Годы   опыта
выработали  у  них  такое  же  отношение  к  обучаемым  агентам,   как   у
учителей-педантов к школьникам: дисциплина - вот главное. Методика, приемы
обучения сложились десятилетиями огромной практики и проверены  действиями
обученных ими агентов во многих странах. Некоторым присуще  педагогическое
тщеславие, и они с гордостью вспоминают тех своих подопечных, чьи операции
вошли в хрестоматию немецкой разведки.
     Такие старые  офицеры  абвера,  привыкшие  работать  с  агентурой  на
западноевропейском материале, часто завербованном среди тех, кто  занимает
видные посты или должности или имеет солидное положение в мире  коммерции,
достигнутое порой с помощью той же разведки,  -  такие  ветераны  разведки
считают порученное им занятие - подготовку  агентуры  из  военнопленных  -
ничтожным, мелким делом, пренебрежением к их квалификации,  использованием
не по назначению.
     Знакомясь с личными делами военнопленных, будущих агентов, они сетуют
на то, что среди них нет людей, занимавших  у  себя  на  родине  солидное,
уважаемое положение или высшие офицерские должности. С их профессиональной
точки зрения, это материал самого низкого сорта - непрочный. Уж  если  эти
личности не смогли многого достигнуть у себя дома, значит, они не обладают
способностями для этого, значит, у  них  отсутствуют  данные,  необходимые
профессиональным  агентам-разведчикам.  И   среди   них   нет   достаточно
перспективных, годных для долгого оседания, способных проникнуть благодаря
личным качествам в важные для разведки советские учреждения.
     Читая  в  автобиографиях  перечень  различного  рода  бед  и  ущерба,
нанесенного советской властью  всем  этим  людям,  они  пожимали  плечами,
полагая,  что  человек,   обладающий   умом   и   ловкостью,   при   любых
обстоятельствах, даже враждебно относясь к  сцществующему  строю,  мог  бы
найти тысячи способов, не опускаясь на дно, всплыть на поверхность.
     Бывшего уголовного преступника по кличке  "Чуб",  перечислившего  все
статьи  и  сроки  заключения,  к  которым  он  приговаривался,   а   также
обстоятельства, при которых он попадался, сочли фигурой малоперспективной.
Ведь он всегда действовал в  одиночку,  -  значит,  лишен  организаторских
способностей. А все  крупные  европейские  уголовники-  профессионалы  уже
давно  усвоили  практику  разделения  труда,  осуществляемую   посредством
строжайшей дисциплины и организованности.
     Эрнст Гаген настоятельно говирил Вайсу:
     - Заметьте, Иоганн, - русские по большей части лишены  практицизма  и
элементарной житейской мудрости.  Кстати,  эту  черту  гениально  подметил
Достоевский, а большевики развили ее до  крайности.  Мы  даем  здесь  этим
людям определенные профессиональные знания. Дальнейшее  воспитание  делает
их до некоторой степени пригодными для службы. Специфика  ее  в  том,  что
отпадаеи надобность в различного рода нравственных представлениях. Я  хочу
сказать, что они получают освобождение от многих  норм,  выработанных  для
того, чтобы личность  была  строго  привязана  к  таким  условностям,  как
понятие родины, долга, чести и прочего.
     Человек6  вербуемый  в  одной  стране   для   нужд   другой   страны,
освобождается  от  национальной  привязанности,  политического  эгоизма  и
преданно, как никто другой, служит собственным интересам, самому себе.
     Именно такое осознание  своего  назначения  присуще  лучшим  агентам,
завербованным  нами  в  различных  европейских  странах.  А  эти   русские
переживают какую-то трагедию, не спят, нервничают, и совсем не потому, что
они будут подвергаться опасности, когда их забросят в тыл. Нет,  Они  ищут
самооправдания. В чем?  В  том,  что,  следуя  логике  обстоятельств,  они
поступили  разумно  и  в  качестве  побежденных  оказались  на  службе   у
победителей!
     И,  вы  заметьте,  совсем  не  многие  из  них  спрашивают  о   форме
вознаграждения. Вначале  мне  это  казалось  подозрительным.  Но  потом  я
убедился,  что  они   настолько   поглощены   болезненнр   чувствительными
воспоминаниями о своем прошлом, что не способны не только трезво, житейски
интересоваться своим  будущим,  но  даже  достаточно  четко  оценить  свое
сегодняшнее, преимущественное  положение  по  сравнению  с  тем,  в  каком
находятся их же соотечественники в  наших  концлагерях.  Они  не  способны
понять, внушить себе то,  что  при  подобных  обстоятельствах  приходит  в
голову любому нормальному человеку. Если они согласились быть извлеченными
из лагерей, значит, мы их спасли от смерти. Значит, их  жизнь  принадлежит
нам. Они лишились права собственности на свою жизнь, как лишается права на
собственность банкрот.  Но  мы  возвращаем  им  жизнь,  их  собственность,
сохраняя  за  собой  только   право   разумного   и   целесообразного   ее
использования.
     - Вы не пробовали внушить им это? - поинтересовался Вайс.
     Гаген произнес задумчиво:
     - Пробовал. Беседовал с одним в подобном духе, но мне показалось,  он
слушал меня, как христианин может слушать язычника.
     - Простите, я не понял, - сказал Вайс, хотя он и понял: ему  хотелось
уточнить слова Гагена. - Ведь в большинстве они атеисты.
     -  Я  не  в  буквальном,  а  в  переносном  смысле  употребил   слово
"христианин" - как синоним некоей исступленной веры.
     - И кто это был?
     - Я не помнб, - уклонился от ответа Гаген и  добавил  строго:  -  Это
говорит о том, что даже здесь попадаются экземпляры столь  же  редкостные,
сколь и нежелательные.
     - Смею вам возразить, - сказал Иоганн. - Среди них  имеются  отличные
экземпляры - несомненные ненавистники советской государственности.
     -  Вы  имеете  в  виду  тех,  кто  прибыл  к  нам   из   Бельчинской,
Брайтенфуртской и Нойкуренской подготовительных школ?
     Вайс кивнул.
     Гаген снова задумался.
     - Самые ценные среди них из белоэмигрантов -  националисты.  Из  идеи
являются наиболее действенным подрывным  средством  для  порабощения  нами
того народа, который они представляют. Испытанный метод Англии  разделять,
чтобы властвовать,  подтверждает  эту  истину.  Но  все  они,  в  сущности
фанатикифантазеры.
     - Почему фантазеры?
     -  A  потому,   -   наставительно   объяснил   Гаген,   -   что   эти
националистические элементы  нужны  нам  сейчас  только  для  того,  чтобы
использовать  их  на  оккупированных  территориях.  Они  нужны   нам   для
разложения противника,  для  ослабления  его  единства.  Но  в  дальнейшем
существование  националистов  станет  несовместимым  с   германизацией   и
колонизацией национальных территорий даже в  том  случае,  если  мы  будем
рассматривать эти территории только как экспортное пространство и сырьевые
придатки или, уже абсолютно либерально, как неких сателлитов.
     Это же в равной мере относится к монархистам и к тем,  кто  полагает,
что   с   помощью   немецкой   армии   в   России   будет   реставрировано
буржуазно-демократическое правление в духе Керенского.
     - А почему бы и нет?
     - А потому, - сердито сказал Гаген, - что  межнациональный  Советский
Союз состоит из наций,  которые  на  практике  испытали  выгодность  этого
союза. И они уже привыкли исчислять  свою  мощь  и  величие  совокупностью
общей экономики и, пользуясь выгодой этой совокупной экономики, привыкли к
определенному уровню жизни и правовому равенству.
     - И что же?
     - А то, что рубить их на куски,  надеясь,  что  эти  куски  не  будут
стремиться  к  воссоединению,  -  это  все  равно  как  пытаться   клинком
опустошить водоем.
     - Какой же может быть путь?
     - Я полагаю, - твердо произнес Гаген, - тот единственный, который  мы
избрали в отношении этой страны. И если некоторым подход фюрера к  решению
проблемы казался раньше слишком  прямолинейным,  то  теперь  мы  убеждены:
другого пути нет и не может быть. Только применяя крайнюю степень насилия,
можно сохранить эти территории  за  рейхом.  Нужно  опустошить  гигантский
человеческий резервуар, и опустошить самым решительным образом. А то,  что
останется на дне, использовать как вспомогательную рабочую силу, регулируя
рождаемость так, чтобы в будущем нам ничто не могло  угрожать  потопом.  -
Добавил наставительно: - Поймите, мой  молодой  друг:  нации,  находящиеся
долговременно  под  влиянием  советского  устройства  и  вскормленные  его
плодами, подобны Ромулу и Рему, вскормленным волчицей.
     Волчицу можно убить, но ее молоко уже всосано. И те, которые, попав к
нам, называют эту волчицу зверем и, призывая ее к убийству, зверствуют над
теми, кто почитает ее матерью,  могут  рассчитывать  на  поддержку  только
отдельных индивидуумов. Но не на племя.
     - На кого же нам тогда полагаться?
     Гаген  улыбнулся  и  сказал,  подчеркивая   снисходительной   улыбкой
превосходство своей логики:
     -  Именно  на  этих  националистов,   поддерживая   у   них   иллюзии
самостийного сепаратизма, буржуазно-демократического реставраторства, и на
тех, кто принимал здесь участие  в  казнях  своих  соотечественников,  чем
пожизненно закрепил себя за нашей службой. Это тот материал, с которым нам
надлежит работать.


     Что из этих суждений Гагена было плодом его собственных  размышлений,
а  что  -  наигрышем,  профессиональным  навыком  двоедушия,   порождением
механической привычки подлавливать собеседника.
     Во всяком случае, Иоганну удалось обнаружить слабую точку  в  надежно
защищенной панцирем профессиональной осмотрительности  душевном  организме
Гагена. Такой уязвимой точкой оказалось авторское тщеславие.
     Гаген считал себя  теоретиком  науки  о  разведке.  Он  полагал,  что
стремление  к  познанию  -  это  уже  своеобразная   форма   деятельности.
Устойчивость   государственной   власти   зависит    лишь    от    степени
разветвленности агентурной системы, и опасность существующему строю  может
грозить только оттуда, куда эта система не проникает. Эта  концепция  была
плагиатом японской доктрины тотального  шпионажа,  систему  которого  Гесс
изучал в Японии и успешно перенес на почву Третьей империи.
     Гаген,  страдавший  дальнозоркостью,  держал  страницы  рукописи   на
вытянутой руке и высоким голосом читал Иоганну избранные места.  При  этом
его рыхлое, бледное лицо становилось торжественным и обретало сходство  со
скульптурным портретом Нерона, только вылепленным из жирного пластилина.
     Голосом декламатора Гаген произносил высокопарно:
     - Быть всеведущим - это значит быть всемогущим.  Знать  противника  -
это быть всемогущим. Знание противника - это наполовину одержанная победа.
     Эта истина столь  же  неукоснительна  и  всеобща,  как  то,  что  для
подчинения низших существ высшему - человеку - неизбежно применение такого
регулятора подавления инстинктов, как голод,  неизбежно  также  применение
динамических приемов, вызывающих болевые ощущения. Только надежная система
секретных  служб  может  обеспечить  правящих  лиц  сведениями  о   тайных
слабостях управляемого ими общества и  придать  этим  лицам  династическую
устойчивость.
     Вайс спросил с деланной наивностью:
     - Но у фюрера, увы: нет наследников?
     - Да, - согласился Гаген. - Фюрер  обдадает  величайшим  политическим
темпераментом и все другое приносит ему в жертву.
     Вайс заметил с подчеркнутой серьезностью:
     - Ваш труд открывает в нашей деятельности такие  глубины,  показывает
ее в таком неожиданном аспекте,  что  я  просто  ошеломлен.  -  И  скромно
добавил: - К сожалению, я не обладаю достаточными знаниями, чтобы  оценить
все значение ваших сообщений.
     Гаген, тронутый похвалой простодушного собеседника, пообещал:
     - Я окажу вам некоторую помощь - моя библиотека в вашем распоряжении.
     Беседы о книгах, взятых у Гагена, позволяли Иоганну пополнить  знания
о стилевых приемах, применявшихся фашистскими разведчиками.
     Сщздавая  разведшколы  для  подготовки  агентов  из  числа  советских
военнопленных,   руководство   гитлеровской   разведкииздало   специальную
директиву, в которой указывалось, что руководители школ, преподавательский
и инструкторский состав должны строить свою работу в расчете на завоевание
полного доверия со  стороны  курсантов.  С  этой  целью  предписывалось  в
общении с ними быть  обходительными,  требовательными,  но  справедливыми,
чтобы  создать  впечатление  гуманности  и  высокой   культуры.   Убеждать
курсантов,  что  немцы  выполняют  лишь  роль   посредников,   оказывающих
содействие  антисоветским  зарубежным  центрам  в  освобождении  СССР   от
большевиков. Внушать мысль о том, что курсанты - сыны своей страны, только
страны нового порядка, и действуют добровольно, по собственному желанию, и
немцы не вмешиваются в их внутренюю жизнь, а лишь оказывают  им  посильную
помощь.
     Эта двуединая тактика бича и пряника,  помесь  палача  с  кондитером,
гибрид  гиены  с  лисой  были  достаточно  известны  Иоганну.  По  книжным
источникам  специального  фонда,  составленного  из  покаянных   показаний
провалившихся  шпионов,  он  изучал  школу   подлости   империалистических
разведок, хорошо ознакомился с теми методическими  уловками,  которые  они
применяли в отношении своей агентуры. И видеть, как ловцы загнанных душ  с
изощренным мастерством коварного лицемерия осуществляют свою тактику, было
для  Иоганна  равносильным  тому,  чтобы  ежедневно,  ежечасно   наблюдать
палачей, которые перед совершением казни состязаются в любезности к  своим
жертвам.
     Какие нужны  слова,  чтобы  передать  "задушевную"  беседу  Гагена  с
человеком с мертвыми, остановившимися глазами на синюшном отечном лице?
     В лагере этот человек по  кличке  "Гога"  отказался  выбить  скамейку
из-под ног приговоренного к повешению. Ему пригрозили такой же казнью,  но
он снова отказался. Тогда  тот,  у  когоуже  была  петля  на  шее,  сурово
приказал:
     - Не лезь мне в  напарники!  Добровольная  смерть  -  значит  на  них
работать. - И попросил: - Не теряйся, товарищ!
     Гога совершил то, что казалось тому человеку необходимым для борьбы с
фашистами и тем самым оправданным. Но заключенные  не  простили  Гогу.  Он
ослабел, опустился до должности капо. И сейчас он здесь, курсант.
     И этому человеку с погасшим взглядом Гаген разъясняет,  что  если  бы
коммунисты  не  создали  среди  военнопленных  подпольных  организаций   и
военнопленные подчинялись бы всем установленным правилам, то  не  было  бы
никакой нужды ни в военной охране лагеря, ни в системе наказаний,  -  ведь
все это противоречит свойственной немцам  чувствительности  и  вызывает  у
исполнителей  душевные  страдания,  причем   более   мучительные,   нежели
физические страдания нарушителей порядка.
     Что  же  касается  ограниченного  рациона  питания  заключенных,   то
объясняется это совсем просто. Германия взяла  на  себя  миссию  содержать
советских военнопленных, но саботаж советских  граждан  на  оккупированных
территориях  лишает  ее  возможности  получать  оттуда  такое   количество
продовольствия,  которое  могло  бы  обеспечить  и  военнопленных.   Таким
образом, получается, что советские  люди,  находящиеся  на  оккупированных
территориях, виновны в том, что советские военнопленные умирают в  лагерях
от голода.
     Все это Гаген говорил воркующим  тоном,  участливо  глядя  в  мертвые
глаза Гоги.
     Гога сидел перед Гагеном на табуретке, вытянувшись, будто по  команде
"смирно". Руки его покорно лежали на коленях, окурок сигареты уже  обжигал
губы, но он не замечал  этого.  Лицо  оставалось  бесстрастным,  и  только
правая нога, - вероятно, ею он вышиб скамейку из-под ног приговоренного  к
смерти товарища, - беспрерывно дрожала.
     Склоняясь к Гоге, Гаген говорил с вкрадчивой улыбкой:
     - Русский народ - прекрасный народ, у него  добрая,  простая  душа  и
есть очень красивые песни. Он хороший, трудолюбивый пахарь. Мы очень любим
русский народ. И мя поможем вашим целям, чтобы Россия снова стала для  вас
уютной, как родная изба. - Напомнил вкрадчиво: - У вас были  очень  добрые
императрицы -  Екатерина  Первая,  а  также  Вторая.  Немки.  О!  Как  они
заботились о русском народе! А народ называл их "матушка", то есть "мама".
Как  это  прекрасно!  -  Гаген  закатил  глаза,  потом  произнес   строго,
осуждающе: - Конечно, мы, немцы, виноваты перед вами, что не смоги в  свое
время разоблачить перед всем миром преступность идей Маркса.  Вы  пали  их
жертвами, и теперь мы несем ответственность за то, что  Маркс  родился  на
нашей земле, и вынуждены спасать другие народы от его зловредных идей. Нам
помогают в этом наши доблесные солдаты. -  Спросил  заботливо:  -  Ты  все
понял?
     Гога вскочил, вытянулся.
     - Так точно! - Но мертвые глазав  его  -  Иоганн  заметил  это  -  на
какое-то мгновение блеснули зло и насмешливо, а  потом  снова  потускнели,
умерли.
     Когда  Гога  ушел,  Гаген  попросил  Иоганна  открыть  в   канцелярии
форточку, сказал брезгливо:
     - От этих скотов воняет псиной. -  Спросил  оживленно,  с  хвастливой
нотой в голосе: - Вы заметили, как  это  существо  растрогалось,  когда  я
сказал приятное о его племени? - Заявил: - Мы должны очень хорошо знать их
историю,  обычаи.  Им  это  лестно   и   пробуждает   здоровые   инстинкты
земледельцев.
     Каждый из руководителей, преподавателей,  инструкторов  изощрял  свои
способности, стремясь наилучшим образом выполнить  секрктную  директиву  о
снискании доверия курсантов.
     В долгие безмолвные ночи, когда все, обессиленное  тишиной,  казалось
здесь мертвым, жгучие мысли обжигали мозг Иоганна, лишая его сна.
     У него было ощущение, что  он  сам  попал  в  ловушку  этой  коварной
директивы, лишившей его возможности найти путь к сближению  с  курсантами.
Если руководители,  преподаватели,  инструкторы,  следуя  этой  директиве,
будут   завоевывать   доверие    курсантов    при    помощи    лицемерного
доброжелательства, то, естественно, у тех, кто  нужен  Иоганну,  рано  или
поздно возникнет острое недоверие к немцам, ищущим сближения с ними  таким
путем. Для Иоганна этот путь неприемлем. Все, что он  попытается  сделать,
будет казаться ловушкой тем, кто еще имеет надежду вырваться на свободу.
     Дать  понять  людям,  которых  он  наметит,  что  все  это  дружеское
расположение не что иное,  как  ловушка?  Но  как?  Для  этого  он  должен
предварительно обрести их доверие. Но когда все немцы здесь  сттремятся  к
тому же, как смогут выбранные им люди отличить его искренние стремления от
стремлений его сослуживцев?
     И еще одно, очень важное. У Иоганна оказался  талант  перевоплощения,
и, пройдя предварительную подготовку, он заставил себя  перевоплотиться  в
немца, стать немцем, неизменно оставаясь при этом самим собой.  Играя  эту
роль, он все время совершенствовал ее, восприимчиво заимствуя у окружающих
нужные ему мельчайшие черточки, которые он неустанно подмечал и кропотливо
собирал. Верно угадывая психологию тех, с кем ему приходил