ю арену, чтобы там,  не  прерывая,  продолжать  свою
деятельность.
     Иоганн выбрал этот путь.
     Он приказал Зубову и его интернациональной  группе  активизироваться.
Поляков, чехов, венгров и русских, входивших в эту группу, Зубов с помощью
Бригитты определил в  служение  по  домам  ее  знакомых.  Днем  они  мирно
исполняли  обязанности  поваров,  дворников,  садовников,   а   по   ночам
занимались  во  главе  с  Зубовым  силовыми  актами,  часть  которых,   по
рекомендации  Вайса,   они   приписывали   некоему   таинственному   союзу
штурмовиков имени Рема, якобы мстящему эсэсовцам и  гестаповцам  за  казнь
своего вожака.
     Что  же  касается  взрывов  железнодорожных  эшелонов  и  складов   с
боеприпасами и горючим, то эти операции оставались анонимными.
     На совещании командного  состава  "штаба  Вали",  в  котором  приняли
участие прибывшие из  Берлина  сотрудники  СД,  было  высказано  следующее
предположение: не исключено, что разведка противника засекла  расположение
"штаба Вали" и установила за ним наблюдение.
     Предположение  это  сделали  сами  абверовцы,  руководители  "штаба".
Представители СД возразили, что видят тут скорее частные  террористические
действия разрозненных групп польских патриотов.
     И все же в результате длительных  обсуждений  и  споров  было  решено
передислоцировать "штаб Вали" в район Кенигсберга.
     Распорядок   же   внутри    "штаба    Вали"    и    подопечных    ему
разведывательно-диверсионных   школ    члены    комиссии    СД    признали
удовлетворительным.  Совместно  с  абверовцами  они   подписали   протокол
обследования и приложили его к докладной на имя рейхсфюрера  СС  Гиммлера,
крайне обеспокоенного положением, сложившимся в "штабе Вали".
     И хотя неприязнь Гиммлера к Канарису была очень велика  и  он  так  и
горел желанием подложить адмиралу свинью, в данном случае  интересы  рейха
восторжествовали.
     Таким образом, в итоге деятельности Вайса и его разведывательной сети
сотрудники абвера вынуждены были покинуть прекрасную, со здоровым климатом
дачную местность  близ  Варшавы  и  перекочевать  в  каменистую,  сырую  и
ветреную Прибалтику. С переездом были связаны  не  только  личные  бытовые
неудобства. Передислокация всей системы "штаба Вали" требовала длительного
времени  и,   по   существу,   надолго   выводила   из   строя   важнейший
разведывательный орган вермахта.
     Ущерб от такого перерыва в нормальной работе  "штаба  Вали"  равнялся
крупнейшей диверсии, принесшей потери, которые трудно  оценить,  настолько
они серьезны.
     Но, помимо всего прочего, для Иоганна Вайса было наиболее  важно  то,
что  вместе  с  личным  составом,  оборудованием,  приписанным  к  "штабу"
имуществом в полной сохранности  передислоцировались  на  новое  место  те
люди, которых  он  нашел  и  обучил,  которые  работали  в  сложной  сети,
раскинутой внутри абвера. И эти советские люди,  сотрудники  Вайса,  будут
исполнять свой долг в новых условиях. И наша разведка будет знать обо всех
вражеских замыслах, созревающих под бетонным теменем "штаба Вали", где  бы
он ни находился - в уютном лесу под Варшавой или  на  каменистой  почве  в
районе  Кенигсберга.  И  неважно,  что  здесь  расположение  "штаба  Вали"
скрывает уже не дощатая, а неприступная железобетонная ограда: за ней есть
и свои, советские люди.
     В технической лаборатории "штаба  Вали"  уже  второй  месяц  трудился
химик Петер Химелль - специалист по изготовлению симпатических  чернил.  В
его  обязанности  входил  также  инструктаж  курсантов   о   способах   их
применения.
     Это был  старый  член  национал-социалистической  партии,  фронтовик,
тяжело раненный под Смоленском. После госпиталя его  направили  в  систему
абвера.
     Педантичный, немногословный, он был  чрезвычайно  высокого  мнения  о
своей персоне, считая, что два ордена железного креста, первого и  второго
класса, говорят сами за себя. Семья его погибла в первые же месяцы  войны,
при бомбежке Кенигсберга советской морской авиацией.  Поэтомду  всем  были
понятны причины его угрюмости и необщительности.
     Кратко и безулыбчиво Петер Химелль, он же Петрусь Матусов, доложил  о
себе Вайсу, передавая ему секретку Центра.
     В первые дни войны Матусов с группой белорусских чекистов организовал
партизанский отряд, дрался в тылу. Потом его отозвали в партизанский штаб.
Командовал отрядом, получил тяжелое  ранение,  отлежался  в  госпитале.  В
дальнейшем он проходил  военную  службу  в  качестве  санитара  одного  из
госпиталей для раненых  немецких  военнопленных.  Знание  немецкого  языка
помогло ему толково ухаживать за немецкими солдатами и офицерами, а  также
узнавать то, что  требовалось  знать  человеку,  пожелавшему  работать  во
вражеском тылу.
     После того  как  он  таким  образом  повысил  не  только  медицинскую
квалификацию, но и квалификацию разведчика, среди  немецких  военнопленных
был выбран соответствующий типаж с подходящей биографией.  Затем  Матусова
перебросили через линию фронта, и, пройдя  систему  явок,  он  оказался  в
расположении "штаба Вали" на вдышеупомянутой должности.
     Вводя Матусова постепенно в курс дела, Вайс пришел к  убеждению,  что
ему есть на кого положиться, если возникнет  необходимость  передать  свою
должность - не ту,  которая  числится  в  штатном  расписании  сотрудников
"штаба Вали", а ту, какую  должен  здесь  исполнять  советский  разведчик.
Петер  Химелль   вполне   справится   с   обязанностями   Иоганна   Вайса,
продвинувшегося в своей служебной карьере  уже  до  звания  оберлейтенанта
службы абвера.
     Очевидно, имперский советник фон  Клюге  переговорил  по  телефону  с
Гердом и Лансдорфом об Иоганне Вайсе.
     Во всяком случае, в такое горячее время, когда все сотрудники  "штаба
Вали" были  поглощены  организацией  переезда,  Вайс  получил  предписание
отправиться в  командировку,  чтобы  посетить  несколько  концентрационных
лагерей, указанных ему имперским советником.
     Александр Белов настолько прочно вжился в Иоганна Вайса, что искренне
чувствовал себя  обиженным.  Его  не  на  шутку  возмутило  несправедливое
отношение к Вайсу: никто из руководства не  противился  его  командировке,
никто не выразил сожаления, что столь ценный работник - а у Иоганна  Вайса
были все основания считать себя ценным для абвера человеком  -  уезжает  в
трудную для "штаба Вали" пору.
     Руководствуясь  этой  логикой,  Вайс  держал  себя  при  Лансдорфе  с
подчеркнутой   холодной   почтительностью,   и   выражение   оскорбленного
достоинства не сходило с его лица. Он даже,  пожалуй,  упивался  сознанием
нанесенной ему обиды. И для этого были причины.
     Обидели его явно несправедливо,  -  значит,  в  дальнейшем  он  может
рассчитывать  на  компенсацию.  Но  важнее  было  другое.  Пока  что   эта
совершенно бесперспективная в служебном отношении командировка  неожиданно
освободила ему несколько дней, которые были необходимы, чтобы найти Эльзу.
     Вся информация, собранная Иоганном из самых различных источников,  не
содержала даже намека на причины  ареста  Эльзы.  Но  в  какую  тюрьму  ее
заточили, он узнал.
     Тюрьма эта находилась довольно далеко - в одном из горных районов, на
территории   старинного   замка.   Древние   стены   укрывали    небольшое
железобетонное здание современной  конструкции.  Предназначалась  она  для
особо важных политических преступников. Содержалось там обычно десятка два
заключенных. Соответственно невелика была и охрана.
     Некоторые маститые германские  историки  утверждали,  что  подлинный,
чистопородный аристократизм передается из поколения  в  поколение,  и  это
драгоценное свойство не может быть присуще ни одному человеку  плебейского
происхождения, какими бы духовными и  физическими  совершенствами  его  ни
наградила природа. Они уверяли, что истинный аристократизм сразу виден.
     Возможно, Иоганн Вайс не был осведомлен о теоретической  аргументации
этих ученых. Возможно также, что для полемики с ними по  этому  вопросу  у
него не было достаточной эрудиции. Но  пдеред  ним  возникла  практическая
необходимость  стать  в  самые  кратчайшие  сроки   заносчивым,   кичливым
пруссаком, мышление  которого  представляет  монолитный  сплав  тупости  и
чванства, непроницаемый ни для логики, ни для слов  убеждения.  Пруссаком,
надменным настолько, что его  неосведомленность  в  ряде  вопросов  должна
выглядеть как манера, а вовсе не как следствие незнания некоторых вещей, с
которыми - Иоганн знал это - ему придется столкнуться.
     Иоганн вместе с Зубовым скрупулезно разработал предложенный  им  план
освобождения Эльзы.  Пришлось  потратить  немало  душевных  сил,  проявить
дьявольский такт и даже пойти на жертвы, чтобы внушить  Зубову,  что  план
этот безупречен. Вначале Зубов назвал его  жалкой  и  трусливой  комедией,
достойной лишь человека, настолько  привыкшего  к  лицемерию,  что  он  не
решается прямо и открыто  рискнуть  даже  ради  спасения  товарища,  жизнь
которого висит на волоске.
     - Чекисткие штучки, - говорил  Зубов.  -  Научили  вас  там  сочинять
шарады! Это не боевая операция, а сюжетик для кино!
     В пылу спора он ссылался на авторитет Дзержинского, который один, без
всякой  охраны,  бесстрашно  явился  в   логово   восставших   анархистов.
Неудовлетворившись  этим,  Зубов  обозвал  Иоганна  типичным   разведчиком
бюрократического типа, сочинителем, а не бойцом.
     И все-таки ему пришлось уступить. Истощив  дружеское  терпение,  Вайс
прекратил наконец убеждать  Зубова  в  целесообразности  предлагаемого  им
плана, вдстал и произнес с каменным лицом:
     - Товарищ младший лейтенант! Я вам приказываю...
     И Зубов подчинился.
     Гравер  "штаба  Вали"  Бабашкин  успел  изготовить  для   Вайса   все
необходимые документы. Пришлось спешить, так как  весь  технический  отдел
"штаба" вот-вот должен был отправиться с автоколонной в Кенигсберг.
     Местом сбора группы Зубова был  назначен  лесистый  горный  массив  в
сорока километрах от тюрьмы. Это место определили по карте.
     Зубову следовало прибыть туда ночью вместе со  всеми  своими  людьми,
снаряжением, оружием, военным  обмундированием.  Ему  нужно  было  достать
также одежду лагерных заключенных и, главное, наручники и кандалы, которые
применяли гестапо при аресте особо важных преступников.
     Иоганн должен был прибыть к месту сбора отдельно.
     Проводив своих сослуживцев и дружески простившись с ними, Вайс и  сам
тронулся в путь. За рулем его  машины  сидел  чех  Пташек.  Долговязый,  с
удивительно унылым выражением лица, человек  этот  тем  не  менее  успешно
подвизался в роли клоуна-силача в кабаре, куда Вайс в свое  время  устроил
его через  Эльзу,  когда  гедстапо  казнило  актера,  изображавшего  Чарли
Чаплина. Тот позволял себе иной раз на секунду шаржировать облик фюрера  и
поплатился за это жизнью.
     Некогда Пташек был известным чехословацким спортсменомдесятиборцем  и
обладал не только железной мускулатурой, но и железным лицом. И  так  умел
владеть лицом, что скулы обретали  мощь  бицепсов,  когда  он  жонглировал
тяжелыми кегельными  шарами,  и  казалось,  что  при  этом  он  совсем  не
напрягается, а только подмаргивает, чуть склонив голову.
     Вайсу, когда он в свое  время  вербовал  Пташека,  пришлось  порядком
напрячь  память,  чтобы   вспомнить   имена   всех   известных   советских
спортсменов. Этого потребовал Пташек в доказательство  того,  что  Вайс  -
русский разведчик.
     А поверив, он с восторгом подчинился Вайсу и почувствовал себя  таким
счастливым, что лицо его, правда оставаясь привычно унылым, обрело  еще  и
черты гордого высокомерия, которое сам Пташек объяснял тем, что отныне  он
должен внушать ужас фашистам. Действительно,  после  того  как  Вайс  свел
Пташека с Зубовым, они стали действовать вместе. И, по отзывам Зубова, все
операции Пташек проводил с  таким  профессиональным  хладнокровием,  будто
встречался на стадионе с противниками, спортивные данные которых, как  ему
уже заранее известно, заведомо уступают его возможностям.
     Вайс упрекнул его однажды в излишнем, опасном усердии. Пташек ответил
меланхолически:
     - Если меня убьют, по очкам я все равно их переиграл.  -  И,  загибая
жилистые, длинные пальцы,  перечислил  тот  урон,  который  противник  уже
потерпел от его рук за время их с Зубовым ночных вылазок.
     Поездка немецкого офицера по  дорогам  Польши  на  легковой  открытой
машине и без охраны уже сама по себе была подвигом. Иоганн  отлично  знал,
что польские партизаны,  советские  оперативные  группы  и  самодеятельные
отряды бежавших из концлагерей военнопленных не упустят такую  добычу.  Но
когда он поделился своими опасениями с Пташеком, тот спроси:
     - Значит, трусишь?
     - А ты?
     Пташек печально согласился:
     - Как никогда в жизни! Боюсь получить пулю от своих. Это же ужас!
     Для большей безопасности они решили ехать  в  штатском.  Пташек  даже
рекомендовал запастись у польских подпольщиков какими-нибудь  документами,
но на это уже не оставалось времени.
     К счастью, все обошлось благополучно, и они без задержки добрались до
назначенного места.
     В заросшей кустарником балке уже разместились люди  Зубова.  Туда  же
Зубов пригнал грузовик, выкраденный с  базы  снабжения,  расположенной  на
порядочном расстоянии от города. Он был покрыт фанерой и по виду ничем  не
отличался от тюремного фургона.
     Восемь человек, включая Зубова, были в эсэсовских мундирах, остальные
- в полосатой лагерной одежде и сандалетах на деревянной подошве. На груди
пришит лоскут с буквой "К" - от слова "кригсгефангенер" (военнопленный).
     Одним из них Зубов  здесь  же  выстригал  машинкой  половину  головы,
другим пробривал дорожку, третьим снимал волосы начисто, так как в  каждом
концлагере был свой способ метить заключенных.
     Никто не оставался в бездействии. Тушью наносили  на  руках  лагерные
номера. Мазали лица землей. Пташек тоже сразу принялся за дело - мастерски
гримировал тех, у кого физиономии, несмотря на все ухищрения, не  казались
истощенными.
     Туалет "заключенных" отнял довольно много времени, и Иоганн пока  что
успел переодеться в припасенный специально для него капитанский мундир.
     Чувствовал он себя в этом мундире отлично. Его  лощеное  великолепие6
манеры  пруссака,  кичащегося  своей  военной  родословной,   и   холодное
презрение, с каким он смотрел на окружающих, были совершенно  естественны.
И  у  тех,  кто  видел  его  сейчас,  лица  невольно  принимали   жесткое,
неприязненное выражение...
     Жилистый кустарник. Серая щебенка. Плеск родника, казалось сочащегося
из почвы под тяжестью мшистых скал. сумрак ущелья  и  серккающее,  кишащее
кроткими звездами небо.
     Многие боевики, собравшиеся здесь, видели  друг  друга  впервые.  Они
соединились сейчас только для того,  чтобы  выполнить  задание.  И  потом,
когда дело, порученное им, будет завершено,  они  уже  никогда  больше  не
увидятся. Ведь в общей системе разведки существует строгая  специализация,
разделение труда - каждый на своем посту. Помешать  им  встретиться  вновь
могла и иная причина, простая и  естественная,  -  гибель  при  выполнении
этого боевого задания.
     Но у человека, не знающего, для чего все  они  сошлись  здесь,  могло
создаться впечатление, что эти люди чрезвычайно довольны чем-то. На  столь
непохожих лицах одинаково отражалась радость. А радовались  они  вовсе  не
потому, что не понимали или недооценивали опасности предстоящей  операции.
Напротив, каждый из них отчетливо сознавал, как трудно  будет  осуществить
дерзновенный  замысел.  Возможно,  ни  один  из  здесь  присутствующих  не
останется в живых.
     Все они давно привыкли к неслышной поступи  смерти,  шагающей  рядом.
Знали, что будут одинокди в свой  последний  час.  Что  весь  смысл  этого
последнего для них часа в том, чтобы молча выдержать все. Не назвать себя.
Для врагов ты Никто. И погибнуть должен как Никто - человек без имени, без
роду и племени.
     Безымянная смерть - высший и самый трудный подвиг разведчика. К  нему
нужно быть готовым. Нужно забыть о себе, уничтожить в памяти  все,  прежде
чем тебя уничтожат. Ты должен убить память о себе в своем сознании прежде,
чем убьют тебя самого, чтобы никакие муки не вынудили тебя вспомнить,  кто
ты.
     А тут что ж! Бой в открытую, плечом  к  плечу  с  товарищами.  И  они
радостно жаждали этого боя, зная, что если погибнут, то погибнут с оружием
в руках, как солдаты на поле битвы, падут в яростной схватке с  врагом.  А
уже это одно - счастье.
     Все они тайно работали в тылу врага и почти все не то что пистолета -
перочинного ножа при себе не имели.  Нужно  было  маскироваться,  соблюдая
правила бытовой безопасности с аккуратностью обывателя,  примирившегося  с
оккупантами и с рабской покорностью работающего на них.
     Даже в случае провала эти люди не  считали  себя  вправе  добровольно
отказаться от последнего шанса на победу. Они до конца  вели  поединок  со
следователями   СД,   или   гестапо,   или    контрразведчиками    абвера,
противопоставляя изворотливость угасающего в муках разума  тупому  усердию
палачей. И нередко выигрывали состязание.
     Прибегнуть к ампуле с ядом эти люди считали ниже  своего  достоинств,
считали чем-то подобным капитуляции, результатом слабоволия, утраты веры в
последний  шанс,  который  обязательно   должен   представиться   и   дать
возможность выпутаться из следственной счети.
     То была высшая этика, руководившая советскими разведчика в их борьбе.
Ее никто им не предписывал, но она стала для них как бы духовным  уставом.
До конца остаться бойцом. Бойцом без имени. Твое имя - Никто.
     И люди, не назвавшие себя и казненные безымянными,  удостаиваются  от
своих соратников высших почестей. О таких говорят: он  погиб  как  чекист.
Это значит: человек ничего не сказал, и его безымянным казнили в застенке.
Враг не узнал его имени. Н - и к т о - вот его имя для врага.
     Безмолвная безымянность  -  высшая  доблесть  для  человека,  как  бы
избравшего  девизом   своей   жизни   слова   замечательного   болгарского
революционера Василия Левского: "Если выиграю - выиграет весь народ,  если
проиграю, то только себя".
     В этих словах -  сущность  работы  разведчика  в  тылу  врага.  Этими
словами определяется значение его подвига...
     Иоганн смотрел на людей, которые  укрылись  в  кустах.  Расстелив  на
земле куртки, они тщательно чистили пистолеты и автоматы, проверяли каждый
патрон. Прятали оружие под лагерную одежду с таким расчетом, чтобы  нельзя
было обнаружить при  поверхностном  осмотре.  Наиболее  крепкие  физически
рассчитывали, что отберут оружие  у  врага,  и  запаслись  для  этого  кто
брезентовой рукавицей со свинцовыми  опилками,  кто  болтом,  засунутым  в
пареную брюкву, кто свернутой в спираль патефонной пружинкой с отточенным,
как лезвие бритвы, краем, кто  подобной  стилету  вязальной  спицей  -  ее
прятали в грубый шов на брюках.
     Давно уже Иоганн Вайс  выработал  манеру  независимо  и  самоуверенно
держать себя со своими сослуживцами по  абверу.  Он  хорошо  понимал,  как
нужно вести себя с каждым из них,  о  чем  следует  и  можно  говорить,  и
общение с  ними  не  требовало  от  него  усилий:  он  действовал  как  бы
автоматически. Когда же он встречался с кем-нибудь  из  своих  соратников,
приходилось  строжайше  экономить  время  и  в  соответствии  с  правилами
коспирации говорить лишь о том, что относится к заданию, и  выслушивать  в
ответ только то, что непосредственно связано с делом.
     Сейчас, очутившись в такой обширной  компании  родных  людей,  Иоганн
почувствовал радостное смятение. Да и как  не  прийти  в  смятение,  когда
неожиданно исчезла привычная необходимость  скрываться,  экономить  каждую
секунду времени, быть напряженным, как взведенный курок пистолета.
     Он бродил между бое