том  лице  с  набрякшими
темными  веками  и  сухими,  потрескавшимися  губами  хотя   бы   признаки
решимости, воли - и не находил. Это  было  лицо  ослабевшего,  утратившего
власть над собой, отчаявшегося человека.
     И вот на этого человека Иоганн решил сделать ставку. Он  вел  машинцу
как никогда вдумчиво и осторожно. И не  потому,  что  опасался  аварии  на
скользком от дождя шоссе. Нет. Он решил, что отныне  всегда  будет  беречь
Генриха.  Это  единственно  правильная  тактика,  и  он  должен  терпеливо
применять ее для того, чтобы Генрих понял, как бесценна  жизнь,  если  она
отдана борьбе за освобождение своего народа.
     Не успел Генрих войти в свой номер в варшавской гостинице, как  хмуро
объявил, что прежде всего примет хорошую дозу снотворного, чтобы забыться.
     Тон, каким это было сказано, явно свидетельствовал: присутствие здесь
Вайса нежелательно.
     Но Иоганн твердо решил, что до тех пор, пока не получит информацию  о
переговорах Чижевского с польскими патриотами, он не отойдет от Генриха. И
сказал:
     - Ты не будешь возражать, если я устроюсь тут на кушетке?  -  И  стал
раздеваться, будто не сомневался в согласии Генриха.
     - У тебя, кажется, есть своя комната, - проворчал Генрих.
     Вайс не ответил. Он сосредоточенно снимал  сапоги  и,  казалось,  был
настолько поглощен этим занятием, что ничего не слышал.
     Когда Генрих вышел из ванной, он взглянул на Вайса - тот, видимо, уже
заснул.
     Генрих  погасил  верхний  свет,  зажег  стоявшую  на  ночном  столике
лампочку с голубым абажуром, улегся на спину и закурил.
     В открытые окна комнаты не доносилось  ни  звука.  Огромный  погасший
город был тих, как пустыня.
     Два желания боролись в душе Генриха, он не знал, что лучше  -  выпить
или принять снотворное. И когда  первое  победило  и  он,  шаркая  ночными
туфлями, побрел к уставленному  бутылками  серванту,  неожиданно  раздался
отчетливый и громкий голос Вайса:
     - Не надо, Генрих!
     - Ты что же, не спишь? Следишь за мной?
     - Просто беспокоюсь за тебя.
     - Какого черта?!
     - Мне казалось, тебе тяжело оставаться одному.
     - Правильно, - успокоился Генрих. - Но в таком  случае  давай  выпьем
вместе.
     - Зачем? Чтобы не думать о том, что мы с тобой видели в  концлагерях,
и притворяться, будто всего этого нет и не было?
     - Чего ты от меня хочешь? - воскликнул Генрих. - Чего?
     Вайс встал, взял сигарету. Подошел к Генриху  и,  прикуривая  от  его
сигареты, пытливо взглянул на него.
     Лицо Генриха было сведено болезненной гримасой.
     - Тебе ведь плохо, я знаю.
     - Мне всегда плохо после выпивки.
     - Нет, не поэтому. - Помедлил: - Ты мне веришь?
     - Я теперь никому не верю, и себе тоже.
     Вайс снова улегся на свою кушетку.
     - Я хочу задать тебе один вопрос, Генрих, - раздался его голос  после
долгого молчания.-"Как ты думаешь, если бы твой отец вернулся  на  родину,
он стал бы служить наци?
     Генрих молча выпил,  шаркая  туфлями,  отошел  от  серванта,  улегся,
погасил свет. Спустя некоторое время снова закурил и вдруг прошептал:
     - Нет.
     Вайс ничего не сказал, как будто не слышал.
     Генрих прислушался и повторил:
     - Нет, отец не стал бы им служить. - Спросил: - Ты спишь, Иоганн?
     Вайс снова не ответил. Сейчас он услышал самое главное. Ответ Генриха
обнадежил, воодушевил его. Ему хотелось встать со своей кушетки, подойти к
Генриху,  заговорить  с  ним  наконец  откровенно,  рассказать  правду  об
убийстве его отца. Но Иоганн сдержался. Он хотел,  чтобы  соучастие  Вилли
Шварцкопфа в этом преступлении не  явилось  бы  главным  для  Генриха  при
окончательном решении своей судьбы.
     Притворившись спящим, Вайс слышал,  как  Генрих  погасил  сигарету  о
пепельницу и налил в стакан воды, чтобы запить снотворное,  как  долго  он
еще ворочался, прежде чем забылся тяжелым, беспамятным сном...



                                    57

     Зубов  вернулся  в  Варшаву  только  через  несколько  дней.  Он  был
возбужден, радостен. Детей спасли и благополучно роздали в польские семьи.
Но мало этого - в  операции  приняло  участие  столько  добровольцев,  что
следовало  подумать  о  формировании  партизанского  отряда  из   местного
населения.
     Зубов также сообщил Вайсук, что освобождение  приговоренных  к  казни
немецких военнослужащих не прошло бесследно.  Гестапо  и  военная  полиция
арестовали много немецких солдат: те с изумлением рассказывали  о  дерзком
налете, хотя им было строжайше приказано ни слова не говорить об этом.
     Что же касается дела, порученного  Чижевскому,  то  тут  все  не  так
просто, как думалось вначале.
     Оказывается, с поляками,  которым  пан  Душкевич  указал  на  Генриха
Шварцкопфа, связан английский разведчик. Собственно, по его инициативе эта
группа  и  сформировалась  исключительно  из   патриотически   настроенной
польской интеллигенции. Ими движет  ненависть  к  оккупантам,  но  никаким
опытом конспирации и тем более умением бороться с оружием в руках  они  не
обладают. Этот английский разведчик выдал себя за руководителя  группы  и,
получив от Чижевского материалы, свидетельствующие,  что  пан  Душкевич  -
провокатор  и   замышленное   им   убийство   Генриха   Шварцкопфа   носит
провокационный характер, скрыл их от поляков. И Чижевский пока  ничего  не
может поделать, так как  группа  переменила  места  явок  и  связь  с  ней
утрачена.
     Обдумав все это, Вайс  и  Зубов  пришли  к  выводу,  что  английскому
агенту, очевидно, было специально поручено создать группу Сопротивления из
людей, которые менее всего приспособлены к вооруженной борьбе.  Их  гибель
была  бы  злоумышленной.   Прежде   всего   она   послужила   бы   полякам
предостережением,   показала   бессмысленность   вооруженной   борьбы    с
оккупантами. Кроме того, у гестапо появился  бы  повод  провести  массовые
аресты среди польской интеллигенции,  загнать  в  концлагеря  семьи  тысяч
честных людей,  отказавшихся  служить  палачам.  Но  и  это  еще  не  все.
Покушение будет произведено на племянника одного из ближайших сподвижников
самого  Гиммлера,  и  тот,  возможно,  прикажет   предпринять   гигантские
карательные меры против поляков. А это, конечно, на руку Дитриху. Он давно
мечтает продемонстрировать  дееспособность  контрразведывательного  отряда
абвера в широкомасштабной операции,  о  результатах  которой  можно  будет
послать свой личный доклад рейхсфюреру.
     Вайс не исключал  возможности,  что  английский  агент  действовал  с
ведома Дитриха, под контролем разведки абвера. И во всяком  случае,  можно
было не сомневаться, что кандидатура Генриха была указана  Дитрихом  через
Душкевича.
     Посоветовавшись с Зубовым,  взвесив  все,  Вайс  сказал,  что  именно
Чижевскому надо поручить заботу о безопасности Генриха. Чижевскому следует
во что бы то ни стало разыскать поляков, входивших в эту  немногочисленную
группу, он знает их в  лицо,  и  ему  будет  легче,  чем  любому  другому,
предотвратить покушение.
     Так и решили. Покончив с этим делом, Вайс спросил,  что  представляют
собой освобожденные немцы.
     Зубов объяснил, что  он  был  в  группе  прикрытия  и  еще  не  успел
поговорить ни  с  одлним  из  них,  но  теперь  обязательно  найдет  время
побеседовать.
     - Как?
     - Очень просто, как со всякими другими.
     Вайс взглянул в серо-синие, весело блестящие глаза Зубова  и  не  мог
сдержать улыбки. Уступая их  беспечному  сиянию,  он,  вместо  того  чтобы
строго   отчитать   Зубова   за   пренебрежение   правилами   конспирации,
осведомился:
     - Что же, сядешь рядом и побеседуешь?
     Понимая, что Иоганн не удовлетворен его словами, -  мало  сказать  не
удовлетворен, - Зубов увильнул от прямого ответа.
     - Операция была - сплошной блеск  ума,  -  хвастливо  объявил  он.  -
Никого из гестаповцев пальцем не тронули. Посадили  вместо  заключенных  в
фургон, заперли - только и всего. Пташек сел за шофера, погнал  по  другой
дороге - прямо к железнодорожному переезду. Дождался поезда. Ну, и нарушил
правила движения транспорта. А сам на велосипеде только к  утру  вернулся.
Доложил: ко всему еще и эшелон приплюсовал.
     Вайс спокойно выслушал эти слова, звучащие как упрек за  то,  что  он
цепляется к мелочам.
     - Так, - сказал он непреклонно.  -  Выходит,  операцию  ты  продумал,
выполнил и теперь как бы в умственном отпуску?
     - Отдыхаю, - согласился Зубов.
     - Чтобы на пустяке провалиться?
     Зубов вздохнул, сказал, жалобно моргая:
     - Ты сказал: "Поговори", - ну, я и ответил: "Поговорю". А у тебя лицо
такое, будто я в чемто виноват!
     - Да в том виноват, что себя  не  бережешь!  -  И,  не  давая  Зубову
оправдаться, Иоганн приказал: - Ты этих немцев в  тодтовский  строительный
отряд пристроил. Так вот, есть у  тебя  там  Клаус,  надежный  антифашист.
Пусть он с ними и побеседует.
     - Правильно! - обрадованно  согласился  Зубов.  -  Он  их  до  костей
прощупает.
     ъ- А кто мне расскажет об этой беседе?
     - Ну, я же! Клаус мне расскажет, а я - тебе.
     - Нет, - возразил Вайс. - Надо, чтоб информация была точной.
     - А я сам не смогу запомнить, что мне Клаус скажет? - изумился Зубов.
     - Надо, чтобы во время самой беседы, помимо  Клауса,  кто-нибудь  еще
мог составить мнение об этих немцах.
     - Значит, чтобы двое с ними разговаривали?
     - Да нет, разговаривает пусть один Клаус. Но надо,  чтобы  кто-нибудь
другой, не принимающий участие в беседе, мог бы объективно судить о них со
стороны. Говорить и одновременно наблюдать - трудно.
     - Ну хорошо, я помогу - послушаю, как они будут разговаривать.
     - Тебе нельзя.
     - Почему?
     - Любой из них может тебя выдать.
     - То есть как это - выдать, когда я их спас?! - возмутился Зубов.
     - Тебе бы,  Алеша,  не  во  вражеском  тылу  работать,  а  на  фронте
батальоном командовать.
     - А здесь я плохо воюю? - обиделся Зубов.
     - Ну, вот что. -  Вайс  встал.  -  Поручаю  тебе  присутствовать  при
беседе, но никто из них не должен тебя видеть.
     - Здрас-сте! Да что я, человек-невидимка?
     - Хорошо, - досадливо поморщился  Вайс.  -  Допустим,  ты  прикажешь,
чтобы Клаус побеседовал с ними возле дощатой кладовой, где у вас  хранится
инструмент. А в этой кладовой окажется  кто-нибудь  и  услышит  весь  этот
разговор. Что тогда?
     - Возле кладовой нельзя. Я бы такой глупости не допустил.
     - Ты пойми, - взмолился наконец Вайс, - пойми, прочувствуй до  конца:
самое вредное в тебе, самое опасное  -  что  ты  не  хочешь  бояться,  ну,
попросту трусить.
     - Что я, хлюпик какой-нибудь? - возмутился Зубов.
     - Так вот, - серьезно сказал Вайс. - Ты ведь хорошо  знаешь,  что  не
только собой рискуешь, но и мной и всеми, кто входит в твою группу. И  как
бы ты там героически ни погиб, твоя смерть по отношению ко всем нам  будет
предательством. Потому что тебя убьют  не  как  немца,  а  как  советского
боевика-разведчика и ты всех нас потянешь за собой. Понял?  Кстати,  учти:
Бригитту  тогда  тоже  повесят.  Повесят   из-за   какой-нибудь   дурацкой
оплошности, вроде этой... - Вайс передразнил: - "Побеседую". А  если  один
из четырех спасенных немцев вздумает  потом  покаяться  и  предаст  своего
спасителя?
     Зубов не удержался от улыбки.
     - Правильно. Даже в библии подобные факты записаны. И в связи с  тем,
что не извлек уроков из священного писания, я тоже влипнуть могу.
     Вайс не поддержал шутки.
     - Запомни еще одно. Если ты погибнешь,  другой  должен  будет  занять
твое место. Ты знаешь, как это непросто. Пока это произойдет, многие  наши
люди, гораздо более стоящие, чем мы с тобой, погибнут. И мы с тобой  будем
виноваты в их гибели.
     - Понятно, - печально согласился наконец Зубов.
     Вайс улыбнулся и, смягчаясь, произнес с воодушевлением:
     - Жизнь дается один раз, и  хочется  прожить  ее  бодро,  осмысленно,
красиво. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется
делать историю, чтобы последующие поколения не  имели  права  сказать  про
каждого из нас: "То было ничтожество". Или еще хуже...
     - Кто это сказал? - жадно спросил Зубов.
     - Чехов.
     - Вот не ожидал!
     - Почему?
     - Ну, он такой скромный, задушевный - и вдруг... - Зубов на мгновение
задумался. - Ладно, - твердо сказал он, - теперь как в шашки: на три  хода
вперед все буду продумывать.
     Через два дня Зубов обстоятельно информировал Вайса о беседе Клауса с
освобожденными немцами и о своих впечатлениях от этой беседы.
     Вайс решил, что для встречи с  Генрихом  из  этой  четверки  наиболее
подходит Хениг.
     Клеменсу Хенигу, степенному и малоразговорчивому, было уже за  сорок.
Демонстративно отказываясь участвовать в казни советских военнопленных, он
рассчитывал,  что  его  поддержат  другие  солдаты,  но  этого,  увы,   не
случилось.  Он  винил  в  этом  себя:  значит,  недостаточно  активно  вел
антифашистскую пропаганду в батальоне, и поэтому его  поступок  не  вызвал
того эффекта, на который он рассчитывал.
     - Серьезный немец,  -  одобрительно  заключил  Зубов,  передав  слова
Хенига.
     - Правильно, - согласился Вайс. - Лучшего человека и не придумаешь. -
И обстоятельно объяснил Зубову, какое поручение Клаус, будто бы от  своего
имени, должен дать Хенигу.
     Встреча Генриха с Клеменсом Хенигом состоялась в ближайший  же  день,
но Вайс не стал расспрашивать о ней Генриха. И Генрих, в свою очередь,  не
счел нужным поделиться с Вайсом своими впечатлениями об этой встрече.
     Спустя несколько дней Зубов сообщил, что в назначенный Хенигом тайник
Генрих Шварцкопф положил копии довольно ценных документов.
     Теперь Вайс счел возможным спросить Генриха о том, какое  впечатление
произвел на него Хениг.
     Генрих ответил скороговоркой, что  этого  немца  спасла  партизанская
группа противника. По-видимому, он отказался казнить военнопленных  не  по
политическим мотивам, а из чисто гуманных побуждений.
     Эта внезапная скрытность Генриха обрадовала Вайса.
     И вообще поведение Генриха изменилось. Он стал неразговорчив,  совсем
перестал пить: даже в ресторане, окруженный эсэсовскими офицерами, наливал
в свой бокал только минеральную воду.
     Как-то один из офицеров  позволил  себе  пошутить  по  этому  поводу.
Генрих с уничтожающей надменностью уставился шутнику в глаза и так зловеще
осведомился, не адресована ли эта шутка  одновременно  и  фюреру,  который
являет собой высший образец воздержания, не пьет ничего, кроме минеральной
воды, что лицо эсэсовца стало серым и он долго извинялся  перед  Генрихом,
испуганно заглядывая в его неумолимо строгие глаза.
     Теперь, когда они оставались вдвоем, роли их поменялись: уже не  Вайс
допытывался у Генриха, в чем тот видит цель  жизни,  а  Генрих  настойчиво
выспрашивал об этом Вайса. И если раньше Генрих гневно обличал  мерзостные
повадки  берлинских  правящих  кругов,  то  теперь,  когда  Вайс   пытался
рассказывать  о  нравах  старших  офицеров  абвера,  Генрих  обрывал  его,
утверждая, что рейх не рай, а государство, которое  открыто  провозгласило
насилие своей политической доктриной. И  те,  кому  поручено  осуществлять
политику рейха, должны обладать крепкими нервами и такой же  мускулатурой.
Что касается морали и  нравственности,  то  безнравственно  применять  эти
понятия  к  людям,  которые   освобождают   жизненное   пространство   для
установления на нем нового порядка.
     Вайс слушал разглагольствования Генриха,  радуясь  той  стремительной
метаморфозе, которая  произошла  с  его  приятелем.  С  каждым  днем  Вайс
проникался  все  большим  уважением  к  нему.  Генрих  стал  необыкновенно
осторожен, не хотел откровенничать даже с ним, с Вайсом. В Генрихе  теперь
ощущалось нечто совсем иное, он стал целеустремленным, собранным.  Исчезло
дряблое,  колеблющееся,  мучающееся  существо,  которое   совсем   недавно
называли Генрихом Шварцкопфом.
     И Вайс с удовольствием заключал, что Генрих словно  бы  удаляется  от
него, поглощенный "особо секретным поручением Берлина", как он сказал.
     Но вот однажды Зубов  сообщил  Вайсу:  Генрих  требует,  чтобы  Хениг
устроил  ему  встречу  с  советским  разведчиком.  Генрих  объяснил,   что
располагает весьма важными сведениями и считает возможным передать  их  не
через кого-либо из посредников, а только в руки советскому разведчику.
     - Хорошо, - согласился Вайс, - я с ним встречусь. - И назвал наиболее
подходящее для этого место.
     -  Давай  я  пойду,  -  предложил  Зубов.  -  Может,  еще  рано  тебе
раскрываться? Не стоит все же рисковать.
     - Спасибо.
     - За что? - спросил Зубов.
     - Ну, за осторожность.
     - Да я за тебя волнуюсь.
     - А я думал, за всех нас.
     - Зря ты ко мне цепляешься, - обиделся Зубов. Но долго  обижаться  он
не умел и тут же похвастал: - А я  недавно  речугу  двинул  перед  отрядом
тодтовцев - не хуже самого фюрера. -  Признался:  -  Правда,  по  бумажке.
Сплошные цитаты. Но снайперски в стиль попал. Воодушевил всех  до  полного
обалдения.
     - Молодец, - похвалил Вайс.
     - Блевотина, - махнул рукой Зубов.
     Хениг сообщил Генриху  день,  час,  место  встречи  с  представителем
советской разведки, связанным с немецкой антифашистской группой,  а  также
пароль, отзыв.
     Вайс еще издали увидел Генриха.
     Набережная Вислы была пустынной. И хотя  погода  выдалась  солнечная,
жаркая, на пляжи высыпали только немецкие солдаты. Самые  пожилые  из  них
терпеливо сидели с удочками.
     Вайс облокотился о парапет и стал смотреть на воду, покрытую  жирными
пятнами мазута.
     Когда Генрих подошел поближе, он обернулся к нему с улыбкой.
     Но Генрих не обрадовался  этой  встрече.  Лицо  его  выражало  скорее
досаду, чем удивление. Кивнув, он осведомился безразличным тоном:
     - Оказывается, ты любитель свежего воздуха?
     - Да, - сказал Вайс. - В городе слишком пыльно и  душно.  -  И  пошел
рядом с Генрихом.
     - Тебе куда? - спросил Генрих, озираясь.
     - Безразлично, куда хочешь.
     - Извини, - сказал Генрих, - но у меня иногда  возникает  потребность
побыть наедине с самим собой.
     - Другими словами, ты просишь меня удалиться?
     - Ты удивительно чуток, - усмехнулся Генрих.
     Вайс протянул  руку  и  дружески  застегнул  третью,  считая  сверху,
пуговицу на его кителе, потом застегнул ту же пуговицу у  себя  на  груди,
объяснил значительно:
     - Мы с тобой сегодня, кажется, одинаковы небрежны.
     Генрих изумленно уставился на него.
     - Ну! - приказал Иоганн.
     - Рейн, - механически пролепетал Генрих.
     - Волга.
     - Но этого не может быть! - запротестовал Генрих.
     - Почему?
     - Но как же так: ты - и вдруг! - Генрих даже отшатнулся.
     - Ну что ж, будем знакомиться? - Вайс протянул руку.
     Генрих нерешительно пожал ее.
     - Все-таки это невероятно, или...
     - Я понимаю тебя, - сказал Вайс. - Нужны доказательства?
     Генрих кивнул.
     Вайс предложил спуститься на берег и пройти на брандвахту, которую он
заранее обследовал.
     Лучшее место для откровенной беседы трудно было найти.
     - Садись,  -  Вайс  указал  Генриху  на  деревянный,  расщепленный  и
протертый канатами кнехт, похожий на гигантский трухлявый гриб.
     - А ты?
     - Читай, - приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков.
Объяснил:  -  Это  копия  дела  об  убийстве  Рудольфа  Шварцкопфа.  Здесь
показания Папке. Ты помнишь  Папке?  Я  устроил  так,  что  этого  подлеца
перебросили через фронт  на  парашюте,  и  наши  захватили  его  на  месте
приземления. Но для советских следственных органов он представлял  интерес
только как соучастник убийства советского гражданина - твоего отца.
     - Мой отец не был советским гражданином!
     - Здесь есть фотокопия письма  твоего  отца,  в  котором  он  сообщал
правительству Лат