м тяжелые времена. Черт возьми, да ведь и я сам за него голосовал.
     Как только ушли оркестры, проскользнули лимузины с приглашенными доверенными лицами, и толпа начала раскачиваться вперед-назад и с ликованием аплодировать. Лимузины остановились позади оркестровой раковины; приглашенные вышли и, поднявшись по ступеням в центр сцены, взобрались на импровизированную трибуну.
     Сермэк, сопровождаемый Лэнгом и другим телохранителем, сыном шефа детективов, занял свое место в переднем ряду одним из последних.
     Лэнг подошел ко мне.
     - Ну, что? - спросил он.
     - Пока ничего, - ответил я.
     - Ничего и не будет.
     - Возможно. Но будь повнимательней. Он усмехнулся и пошел к Миллеру.
     Второй, по имени Билл, спросил:
     - Вы думаете, что-нибудь произойдет?
     - Не знаю. Мне не нравится, что мэр сидит в первом ряду трибуны. Не думаю, что кто-то из этой толпы сможет попасть в него из револьвера, но лучше бы он пересел назад.
     - Нельзя, потому что он должен успеть быстро подойти к Рузвельту, до того, как машина двинется.
     - Что вы имеете в виду?
     - Нам сказали, что Рузвельт не останется здесь на ночь. Он уезжает поездом в десять пятнадцать.
     - А это значит, что, раз это касается президента, Сермэк все равно спустится сюда, и немедленно.
     - Да.
     - Он сделается отличной мишенью, - вздохнув, сказал я.
     Билл пожал плечами, но, видимо, ему все-таки сделалось не по себе, он по-настоящему испугался. Я был рад, что есть еще хоть кто-то, относящийся к этому серьезно. Слева Миллер с Лэнгом, улыбаясь, болтали и курили.
     Я все еще изучал толпу, выискивая блондинистую шевелюру, разыскивая лицо, врезавшееся в мою память в тот день, когда в туннеле сабвея умер Джейк Лингл. Но, сколько я не высматривал, это лицо не увидел. Потом сообразил, что здесь было двадцать или двадцать пять тысяч лиц - вполне возможно, что одно или два я пропустил.
     Толпа заволновалась, раздались звуки марша Джона Филиппа Суза - приближалось шествие. Это как бы всех подхлестнуло; звуки марша делались все слышнее, и к тому времени, когда духовые оркестры маршировали через мощеную площадку, толпа уже ликовала, встречая только что избранного президента.
     Оркестр заполнил оркестровую раковину; прогремел, пересекая площадку, эскорт мотоциклов; и следом за ними к ступенькам, ведущим на сцену, подкатил ярко-зеленый "кабриолет" с опущенным верхом. На передних сиденьях - шофер в полицейской форме и телохранитель. Полдюжины ребят из Секретной службы бежали по обеим сторонам машины или висели на подножках. На задних сиденьях находились мэр Майами, крепкий, лысый мужик, и Франклин Д. Рузвельт - в темном костюме и галстуке бабочкой.

***

     Толпа ликовала; улыбка Рузвельта была заразительной, и когда он приветственно помахал рукой, толпа взревела, и, казалось, весь Майами отвечает ему. На сцене доверенные лица тоже аплодировали стоя, и я заметил, как Сермэк беспокойно пытается поймать взгляд Рузвельта. Когда Рузвельт повернулся поприветствовать людей на трибуне, он немедленно узнал Сермэка и выразил удивление - как тот и предполагал; все другие большие "шишки"" демократической партии уже разъехались по домам или в Гавану, и это поставило Сермэка в ряд фигур национального масштаба. Президент-избранник махнул Сермэку, обращаясь к нему с какими-то словами. Из-за рева толпы я не расслышал, но, по-видимому, он пригласил Сермэка к нему присоединиться. К моему удивлению, Сермэк отрицательно покачал головой, улыбаясь, как он умел, и прокричал что-то вниз в ответ, что - я тоже не разобрал, но предположил нечто вроде: "После того, как вы выступите, сэр".
     Позади ярко-зеленого автомобиля стоял голубой "кабриолет" с сотрудниками Секретной службы; несколько машин, полных операторов кинохроники, разгрузились позади оркестровой раковины, и репортеры, сверкая фотовспышками, расположились по углам площадки. Толпа газетчиков поспешно усаживалась правее. Они прибыли сюда с пресс-конференции, проходившей на яхте, и столкнулись с опередившей их местной сворой коллег.
     Мэр, держа микрофон, выступал прямо из машины. Он говорил:
     - ...Мы приветствуем его в Майами, мы желаем ему успехов, и мы обещаем ему содействие и поддержку, а также желаем ему "доброго пути".
     Толпа снова зааплодировала, и когда аплодисменты перешли в овации, Рузвельт, пользуясь руками, приподнялся и сел на опущенном верхе кузова автомобиля. Ему передали микрофон. После двенадцати дней рыбной ловли он выглядел загорелым и отдохнувшим. Громкоговорители доносили его голос до изнывающей от нетерпения толпы; большинство людей слушали стоя.
     - Господин мэр, друзья! - начал Рузвельт и с улыбкой добавил: - И враги...
     Он выдержал паузу, дав толпе возможность засмеяться, что та и сделала.
     - Я на самом деле ценю приглашение и теплую встречу моих многословных друзей в Майами, - сказал Рузвельт, - но и я здесь не чужой...
     Глядя, какой отличной мишенью он выглядит, я был рад, что должен здесь охранять Сермэка, а не Рузвельта. Шевелилась толпа, переходили с места на место репортеры, крутились камеры операторов кинохроники, люди пытались пробиться поближе. Между тем новоизбранный президент продолжал свой многословный, с простонародными выражениями монолог:
     - Я чудесно отдохнул и наловил много рыбы, - говорил он. - Однако я не собираюсь рассказывать вам о рыбной ловле.
     Вот тогда я его и увидел.

***

     Он уже не был блондином: поэтому я его и пропустил. Он был слева от меня и справа от сцены, как раз ближе к той стороне, где заканчивались зеленые скамейки и начиналась трибуна. Он, должно быть, держался позади, но сейчас протиснулся вперед. В белом костюме, без шляпы, волосы выкрашены в темный цвет - или это раньше он был выкрашен блондином? Среди загорелых горожан и большинства туристов его бледное лицо сияло, как неон.
     - Во время путешествия я поправился на десять фунтов, - продолжал Рузвельт, - и одной из моих первых обязанностей как официального лица будет сбросить эти лишние фунты.
     Я двинулся вглубь от скамейки, и телеса позади меня плотно смыкались сразу же, как только я пробивал очередной ряд. Никто на меня не рассердился, никто не обратил на меня внимания, хотя репортеры и люди из Секретной службы так или иначе крутились вокруг. Ближе всех к экс-блондину были Миллер с Лэнгом, а не я, но глаза их, захваченные харизмой Рузвельта, были устремлены на него вместо того, чтобы следить за окружающими (за что, собственно, им и платили!).
     - Я надеюсь, что мне удастся приехать сюда будущей зимой, - сказал Рузвельт, заканчивая выступление, - повидать вас всех и провести еще раз десять дней во Флориде или две недели на воде.
     Рузвельт широко улыбнулся, кивнул и помахал рукой, и гром аплодисментов заставил бы вас поверить, что только что впервые прозвучала геттигсбергская речь. Народ стал продвигаться вперед, чтобы быть к нему поближе - копы и люди из Секретной службы не утруждали себя попытками остановить эту массу человеческих тел, вероятно, понимая, что это невозможно. Продвигаясь дальше, я все еще мог видеть экс-блондина. Он расстегнул пиджак, но глаза его были устремлены не на Рузвельта: его глаза смотрели на сцену.
     Парни из киноновостей взобрались сзади на зеленый автомобиль, призывая Рузвельта снова повторить выступление, потому что сломалась одна из их камер. Он ответил: "Ничем не могу помочь, мальчики", - и сполз опять на заднее сиденье, махнув Сермэку.
     Изо всех сил стараясь пробиться и двигаясь против течения, я увидел сияющего улыбкой Сермэка, спускающегося по ступенькам платформы навстречу Рузвельту. Я даже услышал, как Рузвельт громким голосом воскликнул:
     - Приветствую тебя. Тони!
     Потом Сермэк потряс Рузвельту руку, перейдя на ту сторону автомобиля, что ближе к сцене, подальше от людской давки, и начал о чем-то беседовать.
     Экс-блондин протянул руку под пиджак, но я уже был рядом. Я схватил его за руку и рванул из-под пиджака, и рука появилась без оружия, но, хотя он не схватил пушку, я заметил ее у него под мышкой, когда пиджак распахнулся. Он, пораженный, уставился на меня, а я резко утопил кулак в его животе, и он сложился вдвое. Люди вокруг нас, по-видимому, ничего не заметили, так как продолжали переть вперед.
     Я выхватил из-под мышки свой браунинг и, схватив его за руку, сунул ствол ему под нос. Но он, впрочем, его и не заметил; он продолжал таращиться на меня.
     И случилась пренеприятнейшая вещь: он меня узнал.
     - Вы! - выдавил он изумленно.

***

     Никогда мне не приходило в голову, что он меня узнает. Видел он меня только раз, но ведь, с другой стороны, я-то его запомнил. И он, без сомнения, следил за делом Лингла, искренне интересуясь, чем оно закончится. И мое фото мелькало в газетах в связи с этим делом, так что я сделался частью его жизни, точно так же, как он стал частью моей. Мое лицо отпечаталось в его мозгу, а его - в моем. И я ему ответил:
     - На этот раз я тебя поймал, гадина!
     Выпустили ракеты.
     То есть это так прозвучало, но я-то сразу сообразил что к чему. Я завертелся, не выпуская его руки, и увидел, как Сермэк, находившийся довольно далеко от Рузвельта (которому зачитывали длиннющее шутливое послание от города Майами), сложился вдвое.
     Выстрел.
     Продолжали выпускать ракеты.
     Я вгляделся - справа от нас и слева от сцены поверх скопища людей странно возвышалась чья-то голова с шапкой курчавых волос над коротким туловищем, - а потом сообразил, что какой-то человек стоит на одной из скамеек, примерно в пяти рядах позади нас, и стреляет. Вспышки его длинноствольного револьвера выглядели фейерверком. И все больше падало людей.
     Блондин рванулся прочь, и я боднул его головой изо всех, сколько их было, сил прямо по скуле, и он сник. Я бросился к Сермэку, пихаясь, разгребая, почти отбрасывая толпящихся передо мной людей с дороги, чтобы к нему добраться.
     Над мэром склонились Миллер и Лэнг, а долговязый, белоголовый олдермэн <Олдермэн - член городского совета.> Баулер стоял рядом на коленях, как будто молился.
     Сермэк поглядел на Миллера и Лэнга; его очки потерялись при падении. Он спросил:
     - Где были эти чертовы телохранители?
     Я вышел из-за Баулера.
     - Я схватил блондина, Ваша Честь. Он не стрелял.
     Сермэк слабо улыбнулся, как бы сморщился.
     - Что за дьявольщина! Они все-таки меня достали, Геллер.
     Рузвельтовская машина все еще оставалась на месте: раздавались крики - мужские и женские, люди превратились в неистовствующую толпу.
     - Убить его!
     - Линчевать его!
     Рузвельт, моментально окруженный охраной, как щитом, закрытый стеной из спин людей из Секретной службы требовавших, чтобы он уезжал, и получавших от него бесконечно повторяемое короткое "Нет!", выбрался из-под опеки и подтянулся к задней стороне машины. Он махал рукой, улыбаясь толпе, и кричал:
     - Со мной все в порядке!
     Человек из Секретной службы закричал:
     - Уезжайте отсюда! - обращаясь к шоферу-полицейскому: - Увозите президента!
     Коп тронул автомобиль, а пара легавых на мотоциклах включили сирены и начали расчищать дорогу.
     Я закричал вслед уходящей машине:
     - Ради Бога, ранен Сермэк! Заберите его отсюда!
     Рузвельт, должно быть, меня услышал, потому что обернулся, а затем наклонился вперед и сказал что-то шоферу - машина остановилась. В Сермэка попали спереди, в грудную клетку - у него было кровотечение, но он был в состоянии держаться на ногах. Баулер и пара местных политиков помогли мне довести Сермэка до поджидавшей его машины. Мы усадили его сзади с Рузвельтом, который посмотрел на меня и, улыбнувшись, кивнул. Сермэк глядел на Рузвельта и сиял - наконец-то у него была частная аудиенция с новоизбранным президентом. Потом он потерял сознание, и машина рванула с места.

***

     Седоголовый мужчина держался за голову - между пальцами стекала кровь. На ступеньках к оркестровой раковине корчилась женщина лет тридцати, в вечернем туалете; ее руки, обхватившие живот, были в крови. Голубой "кабриолет", сопровождавший Рузвельта, еще не уехал, за рулем сидел с потерянным видом молодой коп в униформе. Я подошел к нему и сказал:
     - Берите еще одного человека, грузите этих раненых и вывозите, черт побери, в больницу!
     - Мне велели оставаться при машине, - объяснил он.
     Я ухватил его за грудки так, что отскочило несколько блестящих пуговиц.
     - Давай, шевелись, говнюк!
     Он судорожно сглотнул комок в горле:
     - Слушаюсь, сэр! - и, выйдя из машины, начал собирать раненых.
     Слева от меня люди повалились друг на друга, как две футбольные команды при вбрасывании мяча. Какие-то копы в униформе и люди из Секретной службы пытались их растащить.
     Из громкоговорителя раздавалось:
     - Пожалуйста, покиньте парк! Пожалуйста, немедленно уходите!
     Я начал растаскивать кучу, а один из копов, очень разумно использовавший свой светящийся жезл, помог мне заполучить убийцу из-под разъяренной толпы. Им оказался маленький человечек, чуть повыше пяти футов и почти голый - на нем осталось только несколько клочков одежды цвета хаки, остальное было разодрано толпой.
     Полицейский, с которым я так грубо обошелся, помогал сесть в голубой "кабриолет" седому мужчине, женщина в вечернем платье уже лежала на заднем сиденье. Оставался еще один мужчина, с окровавленной головой. Я показал на автомобиль, и двое полицейских, державших маленькую, почти бесчувственную фигурку за обе руки, кивнули мне; мы проложили дорогу к машине и бросили убийцу на багажную полку. Один из копов сел прямо на мужичонку, и машина тронулась. Преступник глянул на меня, выдавив улыбку, и что-то проговорил: копы придавили его посильнее. Это был не самый мягкий способ обращения, но, возможно, жизнь он ему спас: толпа жаждала крови.
     Если уж они хотели крови, то вполне имели возможность лицезреть ее: достаточно было бросить взгляд туда, где раньше стояла машина Рузвельта: крови там было, как краски на полотнах в квартире Мэри Энн Бим в Тауер Тауне. Полицейские все еще слонялись вокруг, а вот толпа понемногу рассеивалась.
     Я присел на ступеньки. Рядом тоже было пятно крови.
     Приплелись Миллер с Лэнгом. Стояли, воззрившись на меня, и поеживались.
     Лэнг сказал:
     - Что теперь?
     - Если бы я не хотел, чтобы меня уволили, - ответил я, - то нашел бы, в какую больницу поместили Сермэка, и был бы все время под рукой.
     Миллер с Лэнгом переглянулись, снова поежились я побрели прочь.
     Один из телохранителей, Билл, с измученным видом медленно подошел ко мне.
     - Мы должны были это остановить, - сказал он.
     - Вот именно, - заметил я.
     - Вы думаете - это была случайность?
     - Что?
     - Может, тому парню нужен был Рузвельт?..
     - Проваливай!
     Он ушел.
     Блондин, бывший теперь шатеном, давно испарился. Я его взял, а он ушел. Сермэка подстрелили, возможно, смертельно, а нажал на курок маленький человечек с копной волос.
     Садовник, которого я видел у зятя Сермэка.
     Что ж, я знал, куда они его повезли: в здание Административного центра графства. Там и находилась тюрьма. Мне очень хотелось туда попасть и потолковать с этим кубинцем, или кем он там был. Может, глупцы и поверят, что мишенью был Рузвельт.
     Но они не слыхали, что пробормотал мне кучерявый, когда на него уселся коп и машина тронулась.
     - Что ж, - сказал он, глядя прямо на меня сияющими карими глазами, - я сделал Сермэка.

ГЛАВА 17

     Административный центр графства Дейд в виде готической башни резко белел на фоне ночной темноты, освещенный так, что был виден на многие мили вокруг. Или на кварталы, а их от Бейфрант-парка до этого здания было около восьми, и я прошел их пешком, потому что движение все еще было остановлено. Копы и помощники шерифа толпились на двух пролетах лестницы, перед входом, где виднелся ряд двухэтажных колонн, как напоминание о более цивилизованных временах.
     Коп, державший руку на рукоятке револьвера, нервно расхаживал по бровке.
     Я подошел к нему и сказал:
     - Я из Бейфрант-парка. Телохранитель Сермэка, - и показал ему удостоверение.
     - Вам там туго пришлось, - ответил он.
     - И не говорите. Я так понял, что они еще не привезли стрелявшего.
     - Нет. Не знаю даже, какой черт их задерживает. От парка не так уж далеко.
     - В машине было еще несколько раненых... Возможно, они вначале завернули в больницу...
     - Очень может быть, - кивнул полицейский.
     Когда через несколько минут подкатил голубой "кабриолет", убийцу уже сняли с багажной полки и посадили на заднее сиденье между двумя копами. Впереди - шофер-полицейский и еще один коп. Они вывели темного, кучерявого человечка из автомобиля. Он был совершенно голый, даже клочки цвета хаки, висевшие на нем в парке, сейчас исчезли, но никого, казалось, это не озаботило. Его, кстати, это тоже не беспокоило: он казался притихшим, а на лице была слабоуловимая улыбка. Толпа копов разделилась, как Красное море, надвое и двигалась волнами по ступеням вверх. Прошмыгнул за ними и я.
     Тут я заметил рядом с собой парня в штатском; он определенно не был помощником шерифа. На нем были серая фетровая шляпа с узкими полями, черный костюм, темно-голубая рубашка и желтый галстук. Ему было лет тридцать пять, но в каштановых волосах уже виднелась проседь. В нем чувствовалась какая-то нервность.
     Мы находились в самой гуще копов, в середине высокого вестибюля здания, когда я повернулся к нему и сказал:
     - Можно попросить у вас автограф, мистер Уинчелл?
     Он улыбнулся одними губами, синие глаза-бусинки остались холодными, как мрамор вокруг нас. Он вдавил что-то мне в ладонь. Я глянул - пятидолларовая бумажка.
     - Попридержи язык за зубами, малыш, - сказал он, - и позволь мне тащиться за тобой.
     - Будьте моим гостем, - ответил я.
     - Молодец, мальчик, - сказал он с усмешкой. - Я тебе дам еще столько же, если сыграешь честно.
     Я припрятал купюру в карман, потому что через вестибюль, напротив нас, открылся лифт, и убийца с несколькими копами втиснулись, понятное дело, туда. Как только лифт начал подниматься, толпа полицейских немного уменьшилась, и они занялись своими делами.
     - Дело - дрянь, - сказал Уинчелл.
     - А как вы сюда, так быстро попали? Вы тут единственный репортер.
     - Остальные, возможно, в больницах или потащились за Рузвельтом.
     - Я не видел вас среди прессы в парке. - Я был в конторе "Вестерн Юнион" - отсылал колонку в "Миррор", когда услыхал, как два парня спорят, сколько выстрелов какой-то чокнутый сделал в Рузвельта. Это все, что мне нужно было услышать.
     - Думаю, остальные репортеры все-таки догонят вас, прежде чем вы получите какую-нибудь информацию.
     - Я знаю. Не можешь доставить меня наверх? Я слышал - тюрьма на двадцать восьмом этаже.
     - Могу попробовать.
     Мы подошли к лифту, где обосновались два копа - чтобы не пропускать таких, как Уинчелл, полагаю.
     Мы не продвинулись бы дальше ни на шаг, но один из копов был в парке и видел, как я помогал грузить преступника на задок автомобиля. Так что, когда он узнал, что я являюсь личным телохранителем Сермэка и хочу задать убийце несколько вопросов, то позволил мне подняться.
     - А это кто? - спросил коп, по-видимому, не узнав Уинчелла.
     Журналист, явно задетый, все же промолчал.
     - Он со мной, - ответил я. Коп поднялся.
     - О'кей. Это на девятнадцатом этаже. Там одиночные камеры.
     Мы вошли в лифт.
     Уинчелл закачался на пятках, поглядывая на указатель этажей.
     - Наверное, вы неприятно удивлены, - сказал я.
     - Всякое бывает, - ответил он. - Но, как правило, проблем не возникает, для чего я периодически и делаю слюнявые репортажи для любителей "мыльных опер". Например, как девушка из хора получила бриллиантовый браслет, затащив в постель какого-то миллионера, ну, или вот что-нибудь подобное.
     На девятнадцатом этаже дверь открылась, и перед нами предстал шериф - огромный, мускулистый человек в темном пиджаке и белых брюках, ярком галст