- Да и в хорошие времена тоже, - заметил Барни.
     - В самом деле! Согласен.
     - Это из-за дела Нитти? Все произошло вчера после обеда?
     - Да. Видел газеты, как я понимаю?
     - Газеты. К тому же слышал, что говорят в городе.
     - Ну, хватит! А пиво у тебя паршивое.
     - Чего же ты хочешь от пива "Манхеттен"? - "Манхеттен" была марка завода Капоне; его фирменные ликеры "Форт Диборн" тоже были не очень. - А все-таки, когда ты решил на все плюнуть?
     - Сегодня утром.
     - А когда вернул свой значок?
     - Сегодня утром.
     - Что ж, тогда все просто.
     - Да нет, это у меня заняло весь день... Барни коротко хохотнул.
     - Не удивляюсь, - сказал он.
     Газеты сделали из меня героя. Из меня, Миллера и Лэнга. Но я удостоился особых почестей из-за того, что был в городе самым молодым детективом. Вот что значит иметь дядю, лично знакомого с Э. Д. Сермэком... Да еще моя причастность к разматыванию дела Лингла...
     Мэр был мастак по части рекламы. У него прошла дневная пресс-конференция; еженедельно выходила радиопрограмма под названием "Разговор по душам", приглашавшая слушателей писать и комментировать его управление; у него был день "открытых дверей" в Сити-Холл, где он, должно быть, сидел в рубахе с короткими рукавами, возможно, ел сэндвич, запивая его молоком, как простой смертный... Речи, занимавшие целые часы, укоротили время "открытых дверей", которые он проводил, чтобы лучше "организовать дела мэрии".
     Сегодня газеты были заполнены объявлением мэра войны "преступному миру". Рейд в контору Нитти и устранение его самого было первым военным залпом, как сказал Сермэк на своей дневной пресс-конференции, а три "храбрых детектива были специальной командой мэра по борьбе с бандитами". Вот это-то и было для меня новостью. По возвращении в участок тем вечером я написал рапорт и отдал его лейтенанту, который пробежал его глазами и, сказав: - Это ни к чему, - смял и бросил в мусорную корзину, добавив:
     - Пресса освещает дело Миллера. А ты закройся.
     Я ничего не ответил, только посмотрел вопросительно, так что лейтенант пояснил:
     - Указание идет сверху. На твоем месте я бы помалкивал, пока не сообразил, что стоит за этой историей.
     Версию Миллера я узнал из газет - ничего общего с тем, что на самом деле случилось в конторе Нитти. Рассказ Миллера напоминал детективный роман, осталось только снять фильм с Джеком Холтом в роли Миллера и Честером Морисом в роли Лэнга, а Борис Карлофф сыграл бы Нитти, и вся история была бы увековечена. Вот Нитти поедает кусок бумаги, а Лэнг пытается его остановить, Нитти выхватывает оружие из кобуры под мышкой и стреляет, и я, конечно, стреляю в Нитти. Один из гангстеров бросается к окну, и я, славный малый с шестизарядной пушкой, подстреливаю и его. Имя парня, которого я убил Петля - ж.-д. ветка, соединяющаяся с основной магистралью. Фрэнк Харт, - сообщалось между прочим. Это был настоящий триумф паблисити, сделанный по приказу Его Чести.
     Сегодня я сообщил лейтенанту, что ухожу, и попытался сдать ему свой значок, но он его не взял. Послал меня поговорить с шефом сыщиков, который отослал меня в Сити-Холл, где меня отговаривал сам шеф, и он, как и все предыдущие, не захотел взять у меня значок. Не взял и заместитель комиссара. Он сказал мне, что значок я должен отдать лично комиссару.
     Офис комиссара соседствовал с офисом мэра Сермэка, но туда дверь была закрыта. Было уже около полчетвертого, а я пытался сдать свой значок сыщика с девяти утра.
     Большая приемная, где за столом сидел секретарь, была заполнена обычными гражданами с их проблемами; ни один из них не претендовал на личную встречу с комиссаром. В приемную вышел один из помощников комиссара и, не взглянув на посетителей, сидящих и толпящихся вокруг, подошел к секретарю со стопкой дорожных билетов, которые нужно было отметить. Тот взял их без единого слова, мягко улыбнувшись и убрав в коробку из-под манильских сигар, которая и без того была уже переполнена, и которую он потом спрятал в отделение для бумаг в письменном столе.
     Секретарь, увидев меня, посмотрел вопросительно.
     - Я - Геллер, - сказал я.
     Секретарь заглянул в свои бумаги и указал мне на дверь справа от него, куда я и вошел.
     Передняя была меньше, чем приемная, зато забита "шишками" - окружными прокурорами, залоговыми поручителями, среди них оказалось и несколько копов из начальства, включая моего лейтенанта, который, заметив меня, подозвал и прошептал:
     - Пройди туда.
     Перед столом комиссара сидело четыре репортера; комната была серой, и комиссар тоже был каким-то серым: волосы, глаза, одежда с единственно выделявшимся синим галстуком.
     Он общался с репортерами дневных новостей, но о чем они говорили, я узнать не успел, так как, увидев меня, комиссар остановился на полуслове.
     - Джентльмены, - обратился он к репортерам, - я вынужден прерваться... у меня оперативное совещание.
     Оперативное совещание (та "кухня", с которой начиналась вся деятельность полицейского департамента города) было укомплектовано из числа наиболее опытных сотрудников. Я себя к ним не относил, однако начинал догадываться, что наша встреча не случайна.
     Пожимая плечами, те поднялись. Первым, кто повернулся мне навстречу, был Дэйвис из "Новостей", который разговаривал со мной несколько раз по делу Лингла.
     - Ну, - усмехнулся он, - вот и наш герой.
     У Дэйвиса была очень большая голова на очень маленьком туловище. На нем были коричневый костюм и серая шляпа - этот парень явно пренебрегал даже намеком на вкус.
     - Когда ты собираешься рассказать обо всем прессе, Геллер?
     - Подожду, пока в Чикаго не вернется Бен Хэхт, - ответил я. - С тех пор, как он уехал, местная журналистика в упадке.
     Дэйвис весело усмехнулся; другие не знали меня в лицо, но Дэйвис назвал мою фамилию, и они все поняли. Тем не менее, когда Дэйвис направился к выходу, оставив эту тему без продолжения, все последовали за ним. У меня было предчувствие, что они будут ждать, когда я выйду... во всяком случае, Дэйвис.
     Я стоял перед столом комиссара. Он не поднялся, хотя и указал жестом на один из четырех освободившихся стульев; улыбка была похожа на лопнувший пластырь.
     - Мы гордимся вами. Геллер, - сказал он. - Его Честь и я. Департамент. Город.
     - Здесь явное преувеличение. - И я положил свой значок ему на стол.
     Он это проигнорировал.
     - Вы будете удостоены официальной благодарности. Завтра утром в офисе Его Чести состоится церемония. Вы сможете присутствовать?
     - Я пока ничего не планировал.
     Комиссар улыбнулся пощедрее: улыбка не имела никакого отношения даже к простой любезности. Его руки, сложенные на столе как будто для молитвы, одновременно, казалось, кого-то душили.
     - Какая глупость с вашей стороны теперь покидать нас, - медленно произнес он, косясь на полицейский значок на своем столе.
     - Я не покидаю, - ответил я, - я бросаю эту работу.
     - Но это вообще нелепо. Вы - герой. Геллер. Департамент награждает и вас, и сержантов Лэнга и Миллера премией за доблестную службу. Городской совет только сегодня проголосовал за то, чтобы вам, всем троим, объявить благодарность как героям. Мэр публично назвал вас человеком, принесшим дополнительные очки в главной победе в войне с преступностью.
     - Ну да, да, конечно, это было еще то представление. Но при этом меня дважды отымели.
     Комиссара передернуло. Услышать подобное выражение в собственном кабинете, да еще и от подчиненного... Шел 1939 год, и школьники пока еще не употребляли слово "fuck" за обеденным столом. В это тихое и пристойное время подобное повергало большинство людей в шок.
     - Каким же образом? - спросил он, беря себя в руки ради сохранения собственного достоинства.
     - Первое - я кого-то убил, а я не собирался убивать кого бы то ни было вчера после обеда. Возьмем того парнишку. Оказывается, никто не имеет к нему ну никакого отношения... Парни Нитти сказали, что родни у него в городе нет. Объявили, что он сирота без роду, без племени. И это еще не все. Они даже тело его не востребовали. Дело переходит в другую плоскость - безобидный, случайно подстреленный юнец. Только вот уложил его там именно я. И мне это не нравится.
     Улыбка тут же исчезла: ее место заняла прямая жесткая линия поджатых губ.
     - Понимаю, - сказал комиссар. - Ну что ж, в другой раз будете осмотрительнее, не таким самоуверенным.
     - Правильно. Я помог кое-что прикрыть, и это может принести мне деньги и продвижение по службе. Но недавно я решил, что есть грань, которую я больше не переступлю. А Миллер и Лэнг заставили меня вчера ее нарушить.
     - Вы говорили, что...
     - Что?
     - Вы сказали о двух моментах, беспокоящих вас. Какой второй?
     - А-а. - Я улыбнулся. - Нитти. Мы вчера поднялись туда, чтобы его убить. Я об этом не знал, но мы туда пришли именно за этим. А он нас всех обдурил. Он не умер. Сейчас он в госпитале, и похоже на то, что он выкарабкается.
     Нитти поместили в госпиталь при тюрьме Брайдвел, но его тесть, доктор Гаэтано Ронга, перевез его в госпиталь на Джефферсон-парк, где он работал терапевтом. Ронга уже сделал заявление, что Нитти выживет, чем пресек непредвиденные осложнения.
     Комиссар встал - он оказался не больно-то высоким.
     - Ваши голословные утверждения беспочвенны. Считалось, что по этому адресу на Уэкер-Ла-Саль находится штаб-квартира банды Капоне, во главе которой сейчас стоит Фрэнк Нитти.
     - Там была только комната с телеграфом.
     - Нелегальный азартный притон, да. И в ходе вашего рейда Фрэнк Нитти применил оружие. Я почувствовал, что начинаю закипать.
     - Это все сказки.
     - А вот это держите при себе, - заметил комиссар дрожащим голосом. Что это? Гнев? Похоже, страх.
     - Ладно, - согласился я.
     Я повернулся и пошел к двери.
     - Вы что-то забыли.
     Я оглянулся: комиссар показал на значок, который я положил ему на стол.
     - Нет, не забыл, - отрезал я и вышел.

***

     - Да что тебя беспокоит? - допытывался Барни. - То, что убил какого-то невинного парнишку?
     Я отхлебнул пива:
     - Кто может утверждать, что он невинный? Это неважно. Видишь ли, я ношу эту проклятую штуку, - тут я похлопал себя под рукой, где была моя пушка, - которой отец вышиб себе мозги. Всякий раз, когда вынимаю ее из упряжки, то вспоминаю об этом и не могу беззаботно ею пользоваться. И тем не менее вчера я применил ее.
     - Да, - с понимающим видом сказал он. - Не можешь ты делать это с легким сердцем.
     - Вот именно, - улыбнулся я.
     - И куда же ты отсюда пойдешь?
     - В свои апартаменты. Куда же еще?
     - Да нет, я имею в виду, чем ты теперь займешься?
     - У меня есть только одно занятие - быть полицейским...
     Миллион раз мы с Барни толковали об этом: как только уйду из полиции, сразу же открою собственное агентство. Об этом я говорил еще с одним моим другом, Элиотом. Тот одобрил, сказав, что поможет наладить бизнес. Но мне это всегда казалось несбыточной мечтой.
     Барни поднялся и, весело улыбнувшись, поманил меня пальцем.
     - Пойдем-ка со мной.
     Я, не торопясь, допивал свое пиво, не желая никуда идти.
     Ухватив меня за рукав, он тянул до тех пор, пока я не поднялся и не пошел за ним через весь зал на улицу, где снег перестал валить, а город притих. Между этим заведением и следующей дверью в ломбард была еще одна дверь. Найдя ключи, Барни открыл дверь. По узкой лестнице мы поднялись на четвертый этаж его дома. Тут находились несколько небольших контор, по большей части импорт-экспорт, несколько недорогих врачей и юристов. Ничего интересного... Деревянные полы, деревянные стены, двери из матового стекла.
     В конце холла этаж заканчивался тупиковой дверью, на которой не было таблички с именем. Барни снова нырнул за ключами и открыл дверь.
     Я вошел за ним.
     Это была довольно большая контора почти без мебели, кремовые стены, поцарапанный дубовый стол у окна; кушетка, обитая коричневой кожей и местами заклеенная лентой того же цвета, несколько стульев с прямыми спинками и один, немножко поудобнее, перед столом. Прямо за окнами проходила подземка - типичный пейзаж Чикаго.
     Я провел пальцем по столешнице. Пыльная.
     - Тряпку, пыль стереть, сможешь найти?
     - Что ты имеешь в виду?
     - Да ладно, это теперь твоя контора. Держи грязной, если нравится.
     - Моя контора?
     - Ну да.
     - Не шути надо мной, Барни! А сколько надо платить?
     - Для тебя - нисколько.
     - Нисколько?
     - Почти. Ты будешь тут жить. Мне нужен ночной сторож. Если тебя здесь когда-нибудь ночью не будет, позвони только, и я тебя кем-нибудь заменю.
     - Жить здесь?
     - Я поставлю тебе раскладную кровать. Он открыл дверь уборной, и я с удовольствием обнаружил, что, кроме унитаза, там установлена и раковина.
     - Не у всех контор есть удобства, - объяснил он, - но эта была в пользовании юриста, а юристам надо все время мыть руки.
     Я огляделся - неяркая в общем-то комната выглядела прекрасно.
     - Не знаю, что и сказать, Барни...
     - Скажи, что согласен. Так вот, утром, если захочешь принять душ, пройдешься до "Моррисона".
     В отеле "Моррисон" жил Барни. Там были устроены номера для путешествующих клиентов, которые, приезжая в город на день, могли освежиться и отдохнуть - гостиные, душевые кабины, комнаты для тренировок... Одну из них с разрешения администрации отеля превратили в некое подобие мини-гимнастического зала для Барни.
     - Я работаю там почти каждое утро, а после обеда - в зале у Грэфтона. Приходи, куда захочешь: теперь тебе известно, где я тренируюсь.
     - Ну да, но кто-то ведь оплачивает все это.
     Было известно, что Барни - парень безотказный: масса его прежних соседей умело давили на него, вытягивая взаймы пятьдесят, а то и сотню долларов так, будто это было все равно что пять пенсов на кофе. Я не хотел быть пиявкой и сказал ему об этом.
     - Я с тобой просто с ума сойду, Нейт, - возразил он безо всякого выражения в голосе. - Ты думаешь хорошо сводить с ума будущего чемпиона? - Внезапно он принял боксерскую стойку и засмеялся: - Так что скажешь? Когда переедешь?
     Я пожал плечами.
     - Вот добью всем этим Джейни, так и решусь. Как только узнаю, можно ли получить лицензию... Боже, да ты просто Санта-Клаус!
     - В Санта-Клауса я не верю. В отличие от некоторых, я точно знаю, что я настоящий еврей.
     - Ну да, тогда сними трусы и докажи это. Барни начал придумывать, что бы мне поострее ответить, как на улице оглушительно загрохотало - будто стадо слонов промчалось на роликовых коньках - и ответило за него.
     - Никакой заботы об умах местных знаменитостей, - вновь заговорил он.
     - Не признаешь такую музыку? - спросил я. - А я без нее эту помойку и не принял бы.
     Барни весело подпрыгнул, улыбаясь по-детски, как мальчишка, который добился своего.
     - Давай двигать отсюда, - предложил я, изо всех сил стараясь не улыбнуться ему в ответ. - Иначе я примусь вытирать здесь пыль.
     - Ночным колпаком? - спросил Барни.
     - Да хоть бы и им, - согласился я.

***

     Я получил еще пива, а Барни, соблюдая режим, сидел рядом и продолжал улыбаться, когда к нашей кабинке, как паркующийся грузовик, придвинулась фигура.
     Это был Миллер, глаза за увеличивающимися стеклами глядели устало.
     - Как с рэкетом в боксе, Росс? - спросил Миллер в своей монотонной манере, держа руки в карманах пальто.
     - Спроси у своего брата, - быстро ответил Барни.
     Брат Миллера, Дэйв, тоже бывший бутлегер, был рефери на призовых матчах.
     Миллер постоял еще минуту, его способность поддерживать беседу исчерпалась.
     Потом он коротко кивнул мне и проговорил:
     - Пойдем.
     - Что?
     - Пойдешь со мной, Геллер.
     - Чего ради? Время посещений в палате у Нитти? Проваливай, Миллер.
     Он наклонился и положил руку мне на плечо:
     - Пойдем, Геллер.
     - Эй, приятель, я уже нахожусь там, где хочу. А Барни пригрозил:
     - Сейчас усажу тебя на толстую задницу, Миллер, если не уберешь руку с плеча моего друга.
     Миллер молча убрал руку, но скорее, чтобы избежать возможных осложнений, чем от страха перед угрозой Барни.
     - Тебя хочет видеть Сермэк, - сообщил он мне. - Сейчас же! Так ты идешь или нет?

ГЛАВА 4

     С мэром Сермэком разговаривать мне не приходилось, но, как и всякий коп в Чикаго, я видал его раньше. Его Честь любил удивить парней в синем персональными проверками, а потом донести до прессы свою критику. Он заявлял, что хочет очистить департамент от бездельников, покончить с бумажной волокитой, обеспечить всем безопасное хождение по улицам во всякое время, победив уголовщину. И все это исходило от мэра, которого в прошлом звали "Тони Десять Процентов", чья политическая жизнь напоминала непрерывный поиск нуждающихся в покровительстве и кто в качестве комиссара Совета графства Кук (должность, известная под названием "мэр графства Кук") дал полную свободу Капоне (ну, хорошо - не совсем "полную") для превращения городишки Сисеро в штаб-квартиру его шайки. Из-за чего и этот городишко, и соседний Стикни сделались самыми "мокрыми" местами на этой сухой земле, потому что одновременно наводнились игорными автоматами, проститутками и гангстерами. Графство Кук - это две сотни придорожных закусочных, принадлежащих персонально Тони; собачьи бега Капоне, процветающие благодаря поддержке судьи Сермэка; здесь шериф Хоффман разрешил бутлегерам Терри Драггану и Фрэнки Дейку покидать тюрьму, когда им заблагорассудится, и они, как и следовало ожидать, больше времени проводили в своих апартаментах, чем за решеткой, хотя Хоффман неожиданно оказался за решеткой сам - на тридцать суток. После чего Сермэк дал ему должность главного лесничего с окладом десять штук баксов в год. Ну, в общем, от всей этой болтовни о "реформе" из уст Сермэка для большинства полицейских Чикаго несло, как из горшка с дерьмом.
     И все же мы, копы, не могли недооценивать нашего мэра. Мы могли обзывать его "тупым ублюдком", а бывало еще и похлеще, и так же, как и другие служащие муниципальной службы, ненавидеть или бояться его и до крайности возмущаться положением дел, когда все покупается и продается - и должности, и поощрения по службе, - но недооценивать его мы не могли. Нам было известно, что он в своей администрации знаком с каждым без исключения - от патрульного до строительного инспектора, от клерка до кабинетного служащего, что он обладал и высокой компетентностью и даже неким управленческим блеском, если уж говорить о работе мэра, сравнимыми только с той степенью паранойи, которую он проявлял в непрестанном подслушивании телефонных разговоров, перехвате почты, вербовке осведомителей, поощрении доносчиков и лизоблюдов - и все это внутри собственной же администрации.
     Сермэк был настырным задирой, иностранцем по месту рождения (первым иностранцем, выбранным в мэры Чикаго). Он приехал в страну еще ребенком из Чехословакии и доучился только до третьего класса. В тринадцать лет он уже работал со своим отцом на угольных шахтах в Брайдвуде, штат Иллинойс. В шестнадцать был кондуктором на железной дороге в Чикаго. Забияка, пьющий в два горла, он вскоре сделался предводителем юношеской компании, обосновавшейся в салуне: эта восходящая "звезда" привлекла внимание местной организации Демократической партии, и вдруг юный Тони сделался помощником окружного партийного босса. Продав лошадь и вагон, он начал перевозку лесоматериалов по железной дороге, закрутив бизнес, используя свои политические связи для пользы дела. Он сделался секретарем организации под названием "Объединенные общества" содержателей салунов, пивоваров и производителей спиртного. На этой должности он и был, когда (в 1902 году) вошел в законодательные органы штата, доказав свою универсальность тем, что одновременно был представителем интересов штата и лоббистом интересов салунов.
     Из парламента штата Сермэк шагнул в муниципалитет (шаг вверх: у члена городского совета жалованье больше и больше возможностей для его вы