годного размещения). Потом оказался на месте судебного пристава в муниципальном суде, комиссаром Совета графства Кук, а к двадцать девятому году возглавил Демократическую партию графства. Победа на выборах в мэры в 1931 году была им одержана с самым большим преимуществом голосов в истории Чикаго: он свалил этнические барьеры, пытаясь из своей партии сделать единый механизм. Это было почти то же самое, что сотворил когда-то Капоне.
     До сегодняшнего вечера Сермэк, возможно, и представления не имел, что я живу напротив него через аллею. Он жил в отеле "Конгресс" (и - держу пари - с видом на парк), а я жил напротив - в маленькой Частной гостинице Эйдемса: отеле с постоянными жильцами - не ночлежке, но без вида на парк. Тем не менее, с видом на "Конгресс".
     Конечно, когда за мной пришел Миллер, дома меня не было, но, очевидно, кто-то (у Сермэка, как я предполагаю, была система шпионов) собрал обо мне сведения, достаточные, чтобы знать, что я, должно быть, в подпольном баре Барни Росса. И вообще - кто-то очень хорошо был обо мне осведомлен, чтобы знать, где я был вчера после обеда. Я вдруг почувствовал себя открытой книгой, кем-то внимательно пролистанной.

***

     Идти пешком от дома Барни до "Конгресса" было не так уж далеко: только пройти несколько кварталов вверх вдоль надземки к Ван-Барену (ветер с озера казался скорее прохладным, чем холодным, шел мелкий снег), потом по Стейт-стрит, наверх к Хэрисон и, пройдя мой не очень роскошный, трехэтажный отель, подняться к Сермэку.
     Пока мы шли, я думал о том, что вот в моей гостинице холла нет, а есть узкая лестница, которая шатается, как только на нее наступишь. Другое дело - "Конгресс": холл с высоким потолком с лепниной; много красного и золотого; можно просто утонуть в плюшевой обивке мебели, пока поджидаешь, что кто-нибудь залезет в карман к посетителям отеля. Именно по этой единственной причине я и бывал в холле "Конгресса" прежде. Мне также приходилось следить за карманниками в коридорах шикарных магазинов "Конгресса" - на аллее Павлинов. Но сейчас я шел в номер первого класса, что было не так уж и плохо для разнообразия.
     Пройдя через служебный ход, мы оказались в узком вестибюле. Задевая плечами какие-то швабры, спотыкаясь о коробки и корзины, я протянул руку - нажать на кнопку служебного лифта, но Миллер небрежно ее оттолкнул.
     - Пойдем пешком, - пояснил он.
     - Смеешься? На каком он этаже?
     - На третьем.
     - Да?! Ох!
     Мы поднялись на два пролета: очевидно, было недостаточно того, чтобы меня не видели в холле, я не мог воспользоваться даже служебным лифтом.
     Случайная перемолвка у лифта была самой длинной беседой между Миллером и мной с тех пор, как мы ушли из подпольного бара. Миллер, казалось, укрылся за своими стеклами, почти такой же непостижимый, как растение. Надо сказать, он был не из тех, кого я жаждал бы узнать получше, так что я и не настаивал.
     Миллер дважды постучал, дверь с позолотой открылась, и нас встретил вооруженный сыщик, которого я уже видел, но по имени не знал. Это был костлявый парень с тонкими усиками, в темно-коричневом костюме, висевшем на нем мешком. Он был без шляпы, с отвисшей губой - в общем выглядел неблестяще, и, по-моему разумению, был здесь временно - со дня на день должен был вернуться Лэнг.
     Когда мы вошли, Миллер указал мне на диван, который выглядел таким же плюшевым и удобным, как и мебель в холле "Конгресса". Это была гостиная или жилая комната - с креслами и парой диванов, камином и люстрой, и мебелью, названной в честь какого-то французского короля. Комната была освещена единственной лампой, стоявшей в углу, а, следовательно, тут было темновато, как в пасмурный день.
     Напротив через комнату находились окна, глядящие на Грант-парк и Мичиган-авеню. Передо мной был низкий кофейный столик, с мраморной столешницей, с серебряным ведерком для шампанского, полным льда и коричневых бутылок. Пиво. Единственной преградой между мной и видом на парк было пустое, не слишком уютное кресло - плюшевое, но с изогнутой деревянной спинкой, как у кресла капитана или как у трона. Было непохоже, что оно появилось вместе с остальной мебелью.
     Миллер облокотился на подоконник и уставился вдаль - мысленно, казалось, он был уже далеко отсюда. Другой парень, представившийся как Мюлейни, спрятав "пушку", уселся от меня подальше, на диванчике налево. Из-за двери рядом с Мюлейни доносился тихий звук радио - играл Поль Уайтмен.
     Направо от меня из-за открытой двери доносился глухой звук спускаемой в туалете воды.
     Его Честь, слегка подтягивая брюки, вкатился в комнату, как ручная тележка.
     - Геллер! - воскликнул он, сияя улыбкой и протягивая руку, словно мы были закадычные друзья-приятели. Я молча пожал ее - она была немного влажной.
     Жестом он пригласил меня сесть, что я и сделал. Он подошел к своему креслу напротив, но не сел, а просто стоял около него, изучая меня с самой дружелюбной улыбкой в сочетании с самым холодным, тяжелым взглядом. Как и Миллер, он носил очки с круглыми линзами, но оправа была темной и массивной, и на его лице они смотрелись неловко, как нечто чужеродное.
     На нем были рубашка с короткими рукавами и подтяжки, но галстук не приспущен; он выглядел как бойскаут.
     По правде говоря, в комнате было жарковато. Сермэк достал из ведерка для шампанского бутылку пива, затем извлек откуда-то открывалку, сорвал крышку и подал бутылку мне, доставая следующую для себя. И все время при этом улыбаясь, румяный, как наливное яблочко, здоровенный - грудь колесом, широкоплечий.
     Мы притихли, отхлебнув пару раз из своих бутылок.
     Наконец я заметил:
     - Хорошее пиво.
     Улыбка превратилась в усмешку, которая выглядела более искренней.
     - От мочи, именуемой пивом в бутылках Капоне, его отделяет сотня миль, - сказал он.
     - А этикетки нет.
     - Это пиво Роджера Тоухи. Его пиво в бутылках не продается. По дружбе досталось. А пиво на продажу он поставляет бочонками в придорожные кафе, салуны и еще кое-куда. Не в Чикаго, подальше.
     Роджер Тоухи был бутлегером в северо-западных предместьях, гангстер из небольшой лиги, которую контролировал Сермэк.
     - Да, это лучшее пиво, которое я пил. Сермэк кивнул, улыбка погасла. Немного подумав, он заметил:
     - А знаете, это вода.
     - Простите?
     - У них артезианская скважина около Роувел. Вкуснейшая, чистейшая вода. Это и есть секрет Тоухи.
     Мы продолжали пить пиво. Время от времени Сермэк, казалось, морщился (или что-то в этом роде), держа руку на животе.
     - Как поживает ваш дядя? - спросил Сермэк, ставя полупустую бутылку на мраморную столешницу. - У него камни в почках, как я понял.
     - Как... да... - замычал я, испугавшись, что Сермэк помнит меня и поручительство дяди. - В самом деле. Но он... да... думаю, выздоровел.
     Сермэк тяжело покачал головой:
     - От этого никогда не выздоравливают. Знаете, у меня то же. Проклятые камни! Когда выходят, впечатление, что мочишься битым стеклом.
     Вдруг я сообразил, что Сермэк не помнит, что оказал мне протекцию. Он просто выдает домашнюю заготовку за экспромт.
     Мэр предложил мне вторую бутылку, но я отказался: я уже выпил у Барни три или четыре, и это давало о себе знать. Этот парень был слишком ловким, слишком хитрым, чтобы иметь с ним дело в подпитии.
     - Думаю, мне нужно сразу перейти к делу, - сказал он. - Вы человек занятой, не хочу попусту отнимать у вас время.
     Он сказал это совершенно искренне, так, будто бы он не чувствовал иронии в том, что мэр Чикаго не хочет понапрасну тратить время одного из полицейских. Одного из бывших полицейских, и тем не менее.
     - Я хочу, чтобы вы это забрали, - сказал он и протянул руку назад. Подошел Миллер и, вынув что-то из внутреннего кармана, вложил в руку мэра.
     Это был мой значок.
     - Этого я сделать не могу, - отрезал я. Очевидно, Сермэк не расслышал.
     - Что я имею в виду, - пояснил он, кладя значок на мраморную столешницу, - вы присоединитесь к одному из моих отрядов по борьбе с бандитами. Знаете, у нас ведь приближается Всемирная выставка, и я должен сдержать свои обещания. И я свои обещания выполню, Нейт! Могу я вас называть Нейтом?
     - Конечно, - заверил я, кивнув. Сермэк хлебнул пива и продолжил:
     - С беззаконием мне не по пути, Нейт. Я обещал Чикаго, что выгоню этих гангстеров из города, и, черт меня побери, я собираюсь это сделать. Я не позволю им играть в их грязные игры на Выставке.
     Я кивнул.
     - Вчерашний день - пример того, что нам нужно делать в отношении этих бандитов. Вы - так же, как и сержанты Миллер и Лэнг и еще кое-кто из моих помощников - будете приведены к присяге как облеченный правами коронера <Коронер - следователь по делам, связанным с убийствами.>, так что сможете в любой момент отправиться в графство Кук, чтобы арестовать этих гангстеров.
     - Ваша Честь, - возразил я, - вчера я кого-то подстрелил. Но не собираюсь больше делать что-нибудь подобное.
     Он поднялся, лицо его побагровело. И тут он взорвался.
     - Это война! Это, черт возьми, война! Вы это понимаете?! Я даю вам редкую возможность, за которую любой другой коп в городе отдал бы одно яйцо, а вы... Вы!
     Скривившись, он прижал ладонь к животу.
     - Извините, - сказал он и вышел.
     Я снова услышал Поля Уайтмана, но уже приглушенно. Миллер, стоя у окна и вглядываясь в парк Гранта, заметил:
     - Лучше слушай мэра.
     Я не проронил ни слова.
     Снова зашумела вода, и вернулся уже не такой бодрый Сермэк. Ему было чуть за пятьдесят, но сейчас он показался мне стариком.
     Мэр сел.
     - Я кое-что обещал во время предвыборной кампании. Сказал, что спасу репутацию Чикаго. Сказал, что выкину гангстеров. Обещал городским "шишкам", что город станет безопасным к Всемирной выставке. К Выставке, которая восстановит достоинство Чикаго, его репутацию.
     - Вы на самом деле думаете, что репутация Чикаго улучшится благодаря вчерашнему случаю? - спросил я. Казалось, на минуту он задумался.
     - Мы показали им, на что способны.
     - Однако многие другие назовут это просто "заметанием следов" после резни в день святого Валентина, вот так.
     Он быстро глянул на меня: было похоже на то, что открылась печная заслонка и в лицо мне полыхнул жар.
     - С чего бы это, черт побери?
     - Очень просто, - объяснил я, стараясь отвлечь себя от мысли, что, кажется, свалял дурака. - Эти неистовые газетные заголовки только усугубляют кровавую репутацию города, и в не меньшей степени, чем те, кто нажимал на курок.
     Он молитвенно сложил ладони.
     - Ну что ж, вчерашний день прошел не совсем так, как задумывался, но предположим, что того молодого человека в окне не оказалось бы. Предположим, что в той комнате умер бы один только Фрэнк Нитти. Мы через прессу демонстрируем наши возможности тем же гангстерам, публике, правительству...
     - Но при этом умер отнюдь не Фрэнк Нитти. Это прискорбно, не правда ли, Ваша Честь? Люди видят полицейский налет, несколько человек ранены, а крупная рыба ушла. Нитти выпал из обоймы, ладно, - только ведь он снова выплывает. Нитти выживет.
     Сермэк кивнул, внезапно запутавшись.
     - Да, - сказал он. - Боюсь, что вы правы... - Он помолчал, как бы опустив слово "к несчастью". - ...И хотя мир только стал бы чище без мистера Нитти, мы не убийцы, это прежде всего. Он ранил сержанта Лэнга, сержант ответил, вот чем все закончилось.
     Я поглядел на Миллера. Казалось, он нас не слушает, а только вглядывается в темноту за окном.
     - Мы не могли бы поговорить наедине. Ваша Честь? - спросил я.
     Не оборачиваясь, Сермэк сказал:
     - Сержант Миллер... вы и Мюлейни идите покурите в холле.
     Миллер прошаркал мимо, не глядя на меня, за ним вышел Мюлейни, хотя, возможно, он последовал за своим огромного размера костюмом.
     Когда дверь за ними закрылась, я спросил:
     - Вы на самом деле не догадываетесь, что произошло вчера на Уэкер-Ла-Саль?
     - Предлагаю рассказать вам, Нейт.
     И я рассказал.
     Он слушал с какой-то стеклянной, холодной улыбкой, а когда я закончил, сказал:
     - Забавная история, Нейт. Вы можете найти десяток свидетелей любого происшествия или преступления и проклянете все на свете, потому что каждый из них выдаст собственную версию одного и того же дела. Это человеческая природа. Возьмем дело Лингла... - Здесь он помолчал и тут же широко заулыбался, как если бы сказал: "Вы помните дело Лингла, Нейт, ведь так?"
     Потом он взял мой значок с мраморной столешницы, поглядел на него и бросил рядом со мной на диванчик.
     - Вы в скором времени получите сержанта, а в следующем году станете лейтенантом. Жалованье сержанта - двадцать пять сотен долларов плюс деньги за должность коронера - это три тысячи шестьсот. Лейтенант получает тридцать две сотни. Это ведь скачок на тысячу долларов, так, Нейт?
     Сермэк разглагольствовал о грядущих прибавках, словно те лично для него, миллионера, могли что-то значить, и именно благодаря им он стал миллионером. Словно прибавка для него имела значение точно так же, как для меня.
     - И жалованье - это не все, - продолжал он. - Существует еще кое-что. Но зачем мне уточнять, верно, Нейт?
     - Да, не стоит, - ответил я.
     Сермэк сел и уставился на меня, победно скалясь. Сейчас он до крайности напоминал "бульдог" 38-го калибра, нацеленный мне между глаз. Наконец я отвел глаза.
     И тут же услышал:
     - Думаю, у парней было достаточно времени, чтобы накуриться, верно?
     - Конечно.
     Он подошел к двери и вновь пригласил Миллера и Мюлейни, а потом, крепко закусив верхнюю губу, извинился и вышел из комнаты.
     - И часто с ним такое? - спросил я. Миллер, снова занявший пост у окна, ответил:
     - Его всю дорогу несет. А тебя, Геллер?
     - Не каждые пять минут.
     Сермэк вернулся со смущенным видом и сел. Улыбнувшись, он сказал:
     - Извините за перерывы. Это все мой проклятый желудок. Колит, гастрит, как говорят врачи. Между прочим, так же ужасно, как проклятые камни в почках.
     - Ваша Честь...
     - Да, Нейт?
     Я протянул ему значок:
     - Я не могу взять его обратно.
     Он даже не сразу меня понял: возможно, подумал, что я валяю дурака, но уже через секунду улыбка его сделалась сладкой, а взгляд, пожалуй, саму Медузу Горгону превратил бы в камень.
     Поняв, что он не собирается брать значок, я положил его на стол, рядом с ведерком со льдом и пивом.
     Взгляд Сермэка постепенно смягчился, будто кто-то хорошо подстроил радио.
     - Мистер Геллер, - начал он (не Нейт на этот раз), - чего вы хотите?
     - Уйти. Вот и все. Я не люблю убивать. И мне не нравится, когда меня используют. Ни вы, ни ваши люди. Никто. Только из-за того, что я помог вашим людям прикрыть тот вонючий случай с Линглом, я не буду каждый раз делать грязную работенку, для которой вы выдергиваете таких, как я, с улицы.
     Сермэк сложил руки на больном животе. Выражение его лица стало равнодушным.
     - Не понимаю, зачем вы на это ссылаетесь, - сказал он наконец. - Дело Линга было не в мое правление, и, насколько я помню, убийца был осужден, а последствия совершенного им мы сейчас и расхлебываем.
     - Ну да. Конечно. Все, что я хочу сделать, - это расстаться с полицией. И ничего более.
     - Нейт. - (так, снова я стал "Нейтом"). - Нам нужно выступить по этому делу единым фронтом. Вы убили человека. Вам нужно давать следствию показания. Когда? Послезавтра?
     - Завтра. Утром.
     - Если мои люди будут рассказывать противоречивые истории, это плохо отразится на мне. И на всех нас. Это может все очень усложнить. Ведь вы, единственный из сотрудников, убили кого-то в той конторе, Нейт. И, конечно, вам не захочется все это пережевывать на глазах общественности.
     Порции пива у Барни, да еще одна от Тоухи ощутимо искали выход. Я попросил разрешения на этот раз мне выйти на минуту, а Сермэк с усталым видом (или притворялся, кто его разберет?) показал, где находятся удобства. Будто он сам уже не протоптал туда дорожку.
     Я прошел через большую спальню, где у стены стояла конторка с крышкой на роликах, неуместная здесь так же, как и я сам. Но что меня поразило больше всего, так это три чемодана, четыре коробки личных бумаг и других вещей для работы, а также пара дорожных сундуков, стоящих у кровати, - вроде толпы на политическом сборище. Совершенно очевидно - Сермэк куда-то собрался.
     Избавившись от пива, я вернулся и опять сел.
     - Собираетесь путешествовать. Ваша Честь?
     С отсутствующим видом он ответил:
     - Во Флориду. Помогу там Хорнеру.
     Хорнер был недавно избран губернатором Иллинойса - одно из последних чудес Сермэка: еврей, избранный на самый высокий пост штата. Несомненно, Сермэк не собирался помогать Хорнеру писать инаугурационное обращение, а, как пить дать, готовился делить сферы влияния.
     - У вас будет нелегкая поездка, так ведь? - спросил я.
     Сермэк взглянул на меня и, отбросив всякую стратегию, ответил:
     - О да. Когда вернусь, буду жить в отеле "Моррисон".
     То есть там, где живет Барни - тесен мир.
     - Почему? Вид ужасный?
     - Там есть пентхауз <Пентхауз - фешенебельные апартаменты на крыше небоскреба.> с личным лифтом. Службе безопасности будет легче. К тому же я возьму еще несколько лишних телохранителей. Никто не может вести войну с этим проклятым подпольем без того, чтобы его не тревожили, знаете ли, - тут он выдавил из себя принужденный смешок.
     - Понимаю, Нитти не простит... - заметил я. Именно Нитти прежде всего был смыслом этой "войны", о которой Сермэк воздержался говорить. А остальная "война", видимо, ограничится разгромом пивных квартир на Норт-Сайд, где частные граждане варят пиво в своих апартаментах, чтобы сделать пару лишних долларов в эти тяжелые времена.
     - Ну да, - заговорил Сермэк, почти откровенно, - они заставили меня примерить пуленепробиваемый жилет. Надеюсь, это надолго не затянется, тем не менее, думаю, так будет несколько безопаснее.
     Чего это он засуетился? Пытается вызвать мою симпатию? Или, может, таким образом он занимается самоуспокоением?
     - Пожалуй, я пойду, Ваша Честь, - сказал я, поднимаясь.
     Он тоже встал, положив руку мне на плечо. Я ощутил запах его дыхания - от него пахло, как от пива Тоухи, что было неудивительно. Но выражение лица было трезвое и мрачное.
     - Что вы скажете завтра на допросе?
     - Правду, полагаю.
     - Правда - понятие относительное. Даже когда вы уйдете из полиции, я, да будет вам известно, могу кое-чем помочь. Вы уже решили, чем будете заниматься?
     - Я умею делать только одно, - ответил я, пожав плечами.
     Сермэк удивился и убрал руку с моего плеча.
     - Что вы хотите сказать?
     - Я полицейский. Буду частным сыщиком, вот и все.
     - С кем? С Пинкертоном? Или вы собираетесь начать что-нибудь свое?
     - Собственное небольшое бюро.
     - Посмотрим. - Он снова заулыбался. Мне это не понравилось. - Когда же собираетесь начать?
     - Как можно скорее.
     Он грустно покачал головой, продолжая улыбаться:
     - Это просто стыд и срам, что...
     - Что вы имеете в виду?
     - Да всю эту бумажную волокиту по таким делам. Позор, черт возьми. Бюрократия... Иногда заявления на лицензию могут возвращать по всяким пустяковым поводам. Собственно, вообще без причины.
     - Так вот как обстоят дела...
     Он ткнул в меня пальцем, как пушкой:
     - Сейчас я вам расскажу, как это будет. Вы ввязались в полицейский скандал, который затянется на месяцы, пойдет проверка за проверкой, и вам не удастся получить лицензию частного сыщика до тех пор, пока все не уляжется, а может и никогда вообще. Я даже не буду предпринимать никаких шагов. Эту кашу вы сами заварили.
     Я молчал, обдумывая сказанное.
     - И вы знаете, что я не преувеличиваю, - добавил он.
     Я кивнул.
     - Предположим, я соглашусь поддержать байку Лэнга и Миллера.
     - И завтра же вы получаете разрешение.
     Я еще немножко подумал:
     - Допустим, когда начнется суд, я надую вас и расскажу другую исто