ка". Будучи человеком технически грамотным, он понимал, что обнаружил под слушку, и устройство искал, как натуральный Джеймс Бонд. Мебели в келье семинариста немного, поэтому "жучок" был найден уже через минуту - к днищу тумбочки скотчем была прикреплена черная пластмассовая коробочка размером с полпачки сигарет. Увы, детективу в рясе по всем правилам сработать не удалось: один из объектов наглой прослушки с криком бросился к тумбочке и сорвал электронное насекомое с насиженного места.
     Плеера крепко шарахнуло по ушам, и трансляция прекратилась. Возможные отпечатки пальцев тоже приказали долго жить.
     - Вот и вся, собственно говоря, история. И я к тебе, Миша, пришел за советом.
     - И правильно сделали, святой отец, советы у нас бесплатные.
     - Не надо ерничать, Миша, дело серьезное. Ребята попросили меня помочь, а других расследователей я просто не знаю. Не в милицию же идти!
     Так я оказался втянутым в историю, начавшуюся в семинарии, а закончившуюся через две с половиной недели в Мариинке. Надо сказать, что события разворачивались стремительно. Буквально на следующий день после сообщения отца Евгения добро от Спозаранника на расследование уже было получено словосочетание "жучки в семинарии" подействовало на него магически. Батюшка, явившийся ко мне прямо в Агентство, еще не доел свой дежурный пирожок, а я уже составлял положенную согласно требованиям штабной культуры справку, на третьей же чашечке чая созрел и дерзкий план действий.
     Уравнение, с одной стороны, было всего с одним неизвестным - тайным исповедником, как мы его назвали, но вариантов решения оказывалось слишком много. "Жучок" мог принадлежать кому угодно: от ФСБ до каких-нибудь исламистов. Правда, по убеждению Покровского, установить его мог только свой человек. Во-первых, постороннему не так-то просто попасть в келью, а во-вторых, он считал, что устройство кочевало по общежитию!
     - Сегодня здесь, завтра в другой келье - уверен, что его перемещали! Затем и скотчик использовали.
     - Ты думаешь, нельзя было поставить сразу несколько?
     - Сколько? Те двое студентов ничем особенным не отличаются, а они явно искали нужного человека, завербовать хотели!
     - Кто это "они"? ЦРУ или Моссад?
     - Может быть, и Моссад, не знаю, только уверен, что это был поиск, и он возобновится!
     На этой оптимистичной ноте мы расстались - чтобы завтра хотя бы посмотреть на бурсацкое "насекомое". Все было не так-то просто! В условиях строжайшей конспирации мы с Климом, внештатным советником Агентства по разного рода шпионским штучкам и сотрудником дружественного нам охранного предприятия, подъехали к громаднейшему дому на проспекте Маршала Жукова. Покровский уже ждал нас, и вскоре мы оказались на настоящей явочной квартире, с паролем и горшком герани на подоконнике. Пастором Шлагом был отец Евгений, и он явки не провалил. Кстати, оказалось, что "жучка" семинаристы никому, кроме инспектора, не показывали, а потом и вовсе вынесли, от греха подальше, за стены бурсы. Он кочевал с квартиры на квартиру, в одной из которых и были устроены для нас смотрины. А посмотреть было на что!
     Когда от природы хмурому Климу в какой-то темной комнате наконец показали, распеленав из десятка свертков, "жучка", он просто чудом остался жив.
     Хохота более дикого я до сих пор не слыхал! "Ой, е-е-е! У-е-е-е!" - за текст ввиду его крайней непечатности не ручаюсь, но общий смысл был примерно таков. А минут через восемь-девять, когда обессилевший и потухший Клим смог говорить, выяснилось следующее. Устройство оказалось старинным "жучком" времен комсомольской юности нашего спеца, которую он провел в штате Большого дома. В бурсе эти "насекомые" в те годы водились, как клопы, и работали исправно. Во всяком случае, тогда никакой Плеер их обнаружить не мог, поскольку FM-диапозон к категории народных не относился. Это сейчас все кто ни попадя "желают творческих узбеков" или "пользуясь случаем - хотят". Давеча все было строже!
     Одним словом, из Климова свидания с юностью удалось сделать обнадеживающий вывод, что о ЦРУ с Моссадом лучше забыть. А бедненькое ФСБ? Вряд ли. Скорее всего, это устаревшее устройство просто нашли где-нибудь за печкой в бурсе, вставили в другой корпус и пустили в дело - так считал Клим. Вот только кто это сделал и в какое дело?
     Спозаранник по пейджеру предположил, что это могли быть агенты конкурирующей фирмы. Для прокрутки этой версии я пригласил отца Евгения домой на рюмку мадеры.
     - Мой начальник считает, что кто-то из бурсаков работает на конкурентов.
     - То есть?
     - Конкурентов из Киева, униатов. Ты слышал про них?
     - Ну вы даете, господа расследователи! Слышать-то я слышал, но зачем им подслушивать наших студентов?
     - А о такой вербовке ты не думал?
     Есть же среди бурсаков шатающиеся элементы - вот с ними и хотят поработать. А подслушка нужна для шантажа: раз брякнул анекдотец, два епископа обсмеял, и компроматец готов! Хотя это версия Глеба, а своего, Женя, у меня ничего нет. Кроме вот этой рюмки мадеры!
     Вскоре выяснилось, что это не так уж и мало. К тому времени Нонка, сдавшая свои боевые позиции из-за недавней истории с маньяком и по подходу девятого уже месяца, улеглась. Но ее наказ помочь батюшке стучал в моем сердце столь неистово, что могилу, в которой мне пришлось гнить следующие две недели, я вырыл себе сам. Но столкнул меня в нее душка-регент Дворецкий. То есть в процессе нашей беседы с Покровским Сашка позвонил с потрясающей новостью и дичайшим предложением: он-де будет помогать скульптору Шемякину в постановке "Щелкунчика" в Мариинском - иначе провала не миновать, а заменить его в бурсе на это время должен я!
     - Ты обязан мне помочь, Миша! Ты мне друг или не друг?
     - Друг, но не регент, а виолончелист! Бывший к тому же! А этими песнопениями я сроду не занимался!
     - Ну и что? У тебя все получится. Как бывший музыкант и действующий друг, ты должен мне помочь.
     Что мог я на это ответить? Мой добрый совет - не пейте мадеру, господа! Не пейте, если не уверены, что кто-нибудь не собирается обратиться к вам с подобной просьбой. Этот напиток сделает вас благородным испанским грандом, готовым на любые пожертвования ради друзей, слабоумным идальго, кидающимся на крылья мельницы, - одним словом, великодушным идиотом, коим не место в нашей суровой действительности.
     Короче, я попал. Попал на две недели Сашкиной отлучки его заместителем по регентскому отделению семинарии. Это было ужасно, но это была и неслыханная удача! Я мог чуть ли не ежедневно приходить в бурсу, видеть всех интересующих меня лиц, с понятным любопытством новичка ко всему приглядываться и принюхиваться. Самое смешное, ректор даже не знал о замене - его не было в городе, но пропуск у меня был с его подписью! Дивны дела твои, Господи... За весь этот маскарад, наверное, Всевышний и наказал меня тяжкой необходимостью скрывать ради конспирации причины своих утренних и вечерних исчезновений от любимой жены.
     Вот так я оказался на Обводном, и должен признаться, в семинарии мне понравилось. Ребятишки оказались смышленые, голосистые, тряхнуть музыкальной стариной с этой братией было одним удовольствием: мы и по нотам, и по крюкам, и на Бог знает сколько голосов! Одним словом, с занятиями я справлялся, чего не скажешь об агентурной работе.
     Спозаранник, руководивший процессом, снабдил меня не только массой шпионских штучек, вроде микро-микро-микрофончиков, цифро-цифро-диктофончиков, но и, разумеется, планом.
     - Главное, Михаил Самуилович, ежедневно отслеживать все перемещения в "зоне общежития".
     - Что же мне, торчать там весь день, как шишу на поляне?
     - Ну, не весь день, а в момент "вероятной активности неизвестных фигурантов".
     Говоря по-человечески, чтобы уличить униатского казачка, я непринужденно отирался в жилом крыле во время молитвы, как раз после моих занятий.
     В этот момент все семинаристы отправлялись в церковь, а комнаты на целых полчаса оставались открыты для проветривания и уборки. По совместному убеждению Глеба и отца Евгения, только в этот момент кто-то мог незаметно вернуться из церкви и прилепить нового "жучка", другого времени не было.
     Опять-таки оба джентльмена считали, что вторая попытка будет, и осуществит ее кто-то из студентов, тайный агент Киева. Несколько посвященных в дело о прослушке - но не о моем внедрении! - студентов вечерами ходили по кельям с тайными проверками, но пока ничего не обнаруживали. Плеер елозил по всем диапазонам эфира, но так же безуспешно. Тайный исповедник, как мы называли этого неведомого гада, затаился.
     Да и чего ради он снова будет светиться с этим "жучком"? Конечно, все сделали вид, что никакого устройства не находили, что он сам по себе отвалился и оказался после уборки в мусорной корзине, но Исповедник не такой дурак! Во всяком случае, не настолько, чтобы снова лезть на рожон.
     Подобные речи велись на нашей кухне теперь чуть ли не ежевечерне. Если при этом присутствовала Нонка, что, впрочем, случалось все реже и реже, то мои семинарские наблюдения подавались от студенческого лица, называемого почему-то Мусоргским. "Мусоргский сегодня опять заметил хождения Бородина, с поносом, наверное", - подкидывал я Покровскому, увлеченно объяснявшему Нонне особенности водосвятия жилищ и крещения младенцев. Тот рассеянно реагировал - мол, типичная для поста хвороба. А в отсутствие жены я уже напрямик вопрошал Евгения, почему он решил, что вторая попытка будет, и что же такое суперценное из трепа семинаристов можно узнать? За неделю с лишним моего регентства я убедился, что парни эти хоть и особого склада, но, в сущности, не многим отличаются от сверстников. Тоже и про баб поговорить, и пивка при случае опрокинуть, и анекдот завернуть - не заржавеет.
     В чем же тогда тайна сия для каких-то там униатов на Украине?
     - Думаю, ты уже сам догадался, Миша. Ты лучше своего начальника знаешь, что там происходит, кто там ходит и зачем. Остается лишь признаться себе, что мы ошибались.
     - Признаться, что Глеб ошибался?
     Охотно, охотно. С униатами он загнул, ему этот Киев везде мерещится. Но если хохляцкий след отбросить, остается лишь "внутреннее употребление", не правда ли, святой отец?
     Не он первый произнес такую крамолу, и все же она была произнесена.
     И если внешне суровая правда озадачила Покровского, то ненадолго. Через минуту он уже говорил, что не зря считал исповедника своим человеком.
     - То есть, святой отец, внутренние резоны для прослушки ты себе вполне представляешь?
     - Ну, не так примитивно, как ты говоришь, но кое-какие соображения имеются.
     - Скажи пожалуйста, примитивность его оскорбляет! Если хочешь, чтобы тебе помогли, будь прям и, как на духу, расскажи все, что знаешь.
     Шантаж подействовал, с этими духовными лицами, как я понял, иначе и нельзя. Они тебя так заговорят, что уже ты сам будешь им исповедываться. Так что Женьке пришлось поделиться соображениями, кто бы "из своих" так страстно желал послушать домашние беседы семинаристов. Оказалось, что желающих немало, а вообще в этой бурсе такие страсти кипят, что впору Шекспира нанимать!
     Я, конечно, в Вильямы не набиваюсь, но кое-что и сам к тому времени понимал и постараюсь передать интригу.
     В богоугодном заведении, как выяснялось, шла война "алой и белой розы". То есть либералы тягались с государственниками: одни полагали, что современный священник должен быть человеком широких взглядов, другие видели в том смертельную опасность для сильной и единоначальной Церкви, а потому ратовали за "крепкую руку". Тем более что ректор заведения и был той самой рукой.
     - А деснице, дорогой мой, нужны уши! Все знать, всех сосчитать, всякое слово слышать! Тебе это ничего не напоминает, Миша?
     Может, и напоминало, но никаких доказательств стукаческого происхождения "жучка" на тот момент не было. Но уже на следующий день они появились!
     Я закончил свой урок на третьем курсе, как всегда, с легкой задержкой.
     Но на свой пост у стенда по истории бурсы успел вовремя - студенты оставили в кельях все лишнее и тянулись в церковь, на молитву. Их, по обыкновению, подгонял помощник инспектора, студент того же третьего курса Евпатий.
     А когда в коридоре не осталось никого, он - уже вопреки обыкновению стал заходить в некоторые кельи. Я стоял спиной к коридору, но зеркальце в книге, которую я держал перед собой, позволяло все отлично увидеть. В комнате студента Залипского он провел ровно полторы минуты - гораздо больше, чем требовалось, чтобы просто заглянуть в нее. Что же он там делал?
     - Он посадил его! Глеб, этот Евпатий только что посадил его Залипскому, зуб даю!
     - Ну, слава Богу!
     Так мы перезвонились со Спозаранником, а тем же вечером батюшка сообщил мне, что Плеер засек разговор предупрежденных им студентов на прежней частоте - 98 FM. Парни трепались о всякой ерунде и, как договаривались, поиздевались слегка над Евпатием. Я так и видел этого "слухача", тощего, с нездоровой кожей парня, прилипшего оттопыренным ухом к динамику своего приемника! Почему-то в этих сумбурных видениях семинарист-шпион не пользовался наушниками - наверное, потому, что мне хотелось увидеть это большое петлистое ухо и лисью улыбочку, не сходящую с его тонких губенок. Бездарный стукач и подонок! Он подслушивал своих одаренных умом и великодушием сокурсников, но зачем? Чтобы донести начальству о заразе вольнодумства в духовнейшем из учебных заведений? Так Залипский с Кирьяновым не особенно свой либерализм и скрывали. А может быть, Евпатий хотел надыбать компромата покрепче - непочтительных высказываний в адрес начальства, например?
     - В корень глядишь, Миша, в корень. Он ведь выслужиться хочет, чтобы его уже студентом в духовный чин рукоположили. Это, брат мой, карьера!
     - Ничего себе нравчики у вас, святой отец!
     - Есть отдельные личности, есть.
     Раскрыть заговор - это тебе не фунт изюму, тут человек подымается в одночасье.
     И у нас в семинарии такие истории, увы, бывали. Лет так пятьдесят назад.
     - И чем это для действующих лиц обернулось?
     - Заговорщиков поперли, а некоторые бдительные теперь всей Церковью правят. Вот так-то!
     Так отдыхали мы в мирных беседах в коридорах агентства, ожидая прибытия Глеба, назначившего срочное совещание в узком кругу. И пока начальник выбирался из очередной пробки на своей "Ниве", беспрестанно сообщая о том на мой пейджер со своего мобильного, батюшка поведал мне и куда более трагические истории борьбы с бурсацкими бунтами. Победитель Наполеона Александр I, например, повелел зачинщиков студенческого возмущения забрить в солдаты, и все тут! А было это накануне войны, и, должно быть, бывшие бурсаки вместо кадила орудовали при Бородине штыком да саблей. И кто знает, остались ли живы эти бунтари?
     Тем временем Спозаранник явился.
     С ним был загадочно улыбающийся Клим. Оценить значение этой ухмылки я смог позже, когда узнал подробности очередного гениального плана.
     - Михаил Самуилович, дело принимает серьезный оборот. Мы вступаем в контригру с Исповедником!
     - А это не больно?
     Муки, по задумке Глеба, мне предстояло принять исключительно нравственные. Я должен был поставить "жучка" в келью Евпатия!
     - Ты что, спятил, мин херц? А если меня поймают?
     - Устройство будет суперсовременным, и наш друг поможет тебе.
     При этих словах он выразительно взглянул на отца Евгения. Тот спал с лица. А вслед за немой сценой, достойной пера самого Гоголя, последовала такая буря негодования по поводу предложения Спозаранника, что мне впервые стало жалко начальника. Батюшка вспомнил все: от Ветхого до Нового Завета и от Семи заповедей до морального кодекса строителя коммунизма. "Как вы смеете мне такое предлагать! Что за пример семинаристам! Благое дело - чистыми руками!" Короче, Глеб был посрамлен, а выполнение задания целиком легло на мои тощие плечи. Отец же Евгений отказывался даже просто "постоять на шухере"!
     И только надежда на азарт и легкость молодого поколения позволила мне справиться со шпионским заданием.
     Для этого на следующий же день после памятного совещания я отозвал на перемене Плеера и слегка приоткрылся ему.
     С ужасом воззрился парень на чудо-регента и с восторгом согласился помочь.
     Он и постоял "на стреме", когда я лепил в Евпатиевой келье очередного "жучка".
     Надо отдать должное Климу, заняло это у меня какие-то секунды, а само устройство должно быть и по сей день там - найти эту козявочку не так просто.
     Результат превзошел все наши самые смелые ожидания! Уже вечером мы с Глебом сидели в каморке Клима по уши в дерьме. Вначале мы стали свидетелями совещания Евпатия с другим помощником инспектора, иеродьяконом Козьмой, на тему зреющего в семинарии заговора.
     Ревнители благочестия сочиняли донос на Залипского и Кирьянова, используя самые иезуитские приемы. Как они ржали, перевирая слова не ведающих ничего семинаристов, как ловко перекраивали ребяческую дерзость в злонамеренность убежденных экстремистов! Когда же, любуясь слогом и стилем, Евпатий зачел готовое подметное письмецо, стало ясно, что ректор схавает эту гадость не задумываясь - авторы удачно нажимали на его любимейшие мозоли.
     - Все ясно! Жаль только, твой попик этих гадов не слышал! Но ты, Мишка, обязательно ему прокрути пленочку, пусть вспомнит свое благородное негодование и им подотрется!
     - Да ладно тебе, Глеб. Он и. так не в себе, да и пастырь, как ни крути!
     - Слава Богу, что мы по вероисповеданию циники.
     С этими словами все-таки расстроенный услышанным Глеб удалился извлекать с работы свою жену-психиатра, которой будет что рассказать вечером.
     Но если бы он остался еще на полчаса, то рассказ этот был бы стопроцентным триллером! С наворотами самой дикой шизофрении.
     Через двадцать минут после ухода Спозаранника, когда Клим пошел заварить кофейку, я стал свидетелем умопомрачительного разговора. Проводив забравшего документ Козьму, Евпатий побродил малость по келейке, пошебуршал какими-то бумагами, открыл и снова запер дверь, а потом, пискнув чем-то, тихонько заговорил. Я тут же представил его за выступом старинной печи с миниатюрным мобильником. Этот гад едва слышно сообщил своему собеседнику, что все готово, завтра он будет в условном месте! Разговор длился лишь несколько секунд, потом Евпатий вышел из кельи - ужинать, гад, пошел!
     Климу я ничего не сказал. Испив для приличия чашку его крепчайшего восточного кофе, я как можно небрежней забрал кассету с записью и через пару минут удалился. До дому добрался на полном автопилоте - и тут, на мое счастье, позвонил Плеер. Мы обо всем договорились.
     Утром с самого ранья я уже отирался поблизости от семинарии. Крепко "врезав дуба" за полтора часа пустейшей вахты, я устремился в тепло семинарского вестибюля задолго до начала своих занятий. На вахте сидел Плеер, который при моем появлении лениво почесал свой длинный аристократический нос. "Ага, не выходил еще", - растолковал я условный сигнал и на время успокоился. В тот день я пел вместе с хором особенно взволнованно и одухотворенно. Я взлетал в высоты, указанные Бортнянским и Чесноковым, парил в небесах чистейшей полифонии, вел бурсаков к очищающим кодам! И семинаристы будто почувствовали мой настрой, прониклись его покаянным и словно прощальным звоном.
     Они пели просто гениально, и это стоило всех моих мучений!
     Но тогда я еще не знал, что то была прощальная гастроль "регента". Я поблагодарил их за старание и простился до понедельника.
     А Евпатий меж тем вернулся из своей кельи одетым, и я вовремя увязался за ним. Плеер, пожертвовавший ради внеочередного дежурства какой-то модной кассетой, проводил нас поощрительным взором. Мол, у всякого своя работа.
     Но он и не подозревал, как был прав!
     Не осознавал того до поры до времени и я сам. Не будучи специалистом по "наружке", я лишь чудом сумел-таки продержаться за Евпатием до назначенной им встречи. И это понятно - объект был одет в темную неброскую куртку, неопределенного цвета те