Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
лось, он вообще был таким же. Наверное, все лесники во всем мире совершенно одинаковы, особенно, если они встречают генералов. Не важно каких, военных или гражданских.
Баня уже была готова, а оленье мясо насажено на шампуры. Все говорило о том, что нас ждет заслуженный отдых.
Хоть часы показывали около шести вечера, на улице было еще очень жарко, и девушки "из прислуги" переоделись в купальники. Аня тоже последовала их примеру, но ее плавки больше напоминали нитки, накрученные вокруг бедер. Вдруг зазвонил сотовый телефон Шмелкина. Он с кем-то поговорил, потом подошел к нам, развел руки и сообщил пренеприятнейшую новость:
- Меня срочно вызывает губернатор.
Не ехать я не могу. Но, как только освобожусь, немедленно вернусь. Я очень прошу у вас прощения, но, может быть, вам без меня даже будет лучше.
Он переговорил о чем-то со своей Аней, потом позвал телохранителя, со всеми еще раз попрощался и уехал. Мне показалось очень странным, что мэр оставил с нами свою девушку. Горностаева, которая стояла рядом, заметила:
- У меня такое ощущение, что две официантки и эта Аня специально для вас. Вас трое и их трое. А мэр инспирировал звонок, чтобы уехать.
- Хм, интересно, а как же ты?
- Я как-нибудь все это переживу. Тем более у меня есть Кузьмич, или как там его зовут.
Я посмотрел ей в глаза, чтобы определить, насколько серьезно она это говорит.
И ничего не понял.
А потом начался праздник. Понемногу все, кроме Спозаранника, начали напиваться. Мы парились в бане, потом вылезали на улицу и ели шашлык из оленины и копченого омуля, волшебную байкальскую рыбу, внешне похожую на селедку.
Правда, по вкусу они отличались друг от друга как вода и водка. К часу ночи начались безобразия.
Девушки перестали нас стесняться и начали ходить в парилку вместе с нами.
Это произошло с подачи Горностаевой, которая заявила, что раздельное мытье придумали мужчины, чтобы дискриминировать женщин. Ошалевший от всего этого, абсолютно трезвый Спозаранник спрятался в сарайчике Кузьмича. Ему было скучно и одиноко. Я заглянул туда и увидел, что под потолком на ниточке висят какие-то сушеные ягодки. Спозаранник одну попробовал - видимо, ему понравилось, потому что он съел еще несколько пригоршней.
В два часа ночи все стали друг другу близкими и родными. Шаховский обещал жениться (на ком из присутствующих девушек - я так и не понял). Невеста мэра сидела у меня на коленях, из одежды на ней были только серьги.
Вдруг появился Спозаранник. Он внимательно на нас посмотрел и неожиданно сказал:
- Лошади где?
- Что? - не поняли мы.
- А! - и он вдруг дико закричал.
Его вопль был похож на крик слона-самца, у которого из-под носа увели самку. Мы такого от него не ожидали. Потом он пытался прокатиться на кабанчике Кузьмича, хватал девушек за попы и требовал, чтобы его называли "ваше превосходительство". Потом заработал затрещину от Горностаевой за то, что пытался схватить ее за грудь, упал и уснул.
Никто из нас ничего не понимал, так как он ничего не пил. Откуда такое? Кузьмич сходил в сарайчик и, вернувшись, сказал:
- Он ягод нажрался, из которых я мазь от радикулита делаю. Это глюки были.
Под утро почти все легли спать. Я с невестой мэра, которая по секрету рассказала, что она никакая не невеста, а Шаховский - с двумя девочками из прислуги. Причем устроились они прямо в бане.
И только Горностаева и Кузьмич всю ночь не спали. Они взяли охотничье ружье и устроили соревнование по стрельбе. Так мы и спали под грохот канонады.
А на следующий день мы покинули гостеприимную Сибирь.
В самолете Спозаранник решил устроить ревизию содержимого своего "дипломата". Он долго перекладывал из папочки в папочку всякие бумажки, а потом вдруг уставился на одну из них и несколько раз перечитал. Вид у него был при этом довольно обескураженный.
- Послушайте, братцы, помните, я сжег каширинскую объяснительную?
- А что? - сразу заволновался я.
- Ничего. Я порвал ее на мелкие кусочки и сжег в пепельнице.
- Ну!
- "Что, ну? Вот она, целая и невредимая.
- Как это? - удивился и я, а потом потребовал повторного уничтожения.
- В самолете жечь нельзя, а дома ее сожгу, - сказал Глеб.
- Нет уж, - ты дай ее мне, я ее лучше сам уничтожу, а то у тебя плохо получается.
Я забрал у него бумагу и положил к себе в карман. Спозаранник же надолго задумался, глядя в иллюминатор. Потом повернулся ко мне и с сияющим видом заявил:
- Я все понял! Это не я с ума сошел.
Все объясняется очень просто. Я что-то порвал и сжег. Правильно? И это была не объяснительная, а другая бумага! Та, которую мы не могли найти!
- Командировочное удостоверение! - догадался я.
Скоро самолет начал снижаться, и мы сели на родную землю.
Мы опять не разбились.
ДЕЛО О БРОНЗОВОМ ВСАДНИКЕ
Рассказывает Алексей Скрипка
"Скрипка Алексей Львович, 31 год, заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части. Убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере расследовательской журналистики.
Требователен к соблюдению сотрудниками Агентства правил внутреннего распорядка. Семейное положение - холост. Коммуникабелен. Насколько достоверны рассказываемые им истории - не выяснялось.
Внеслужебные отношения с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И. довольно запутанные..."
Из служебной характеристики
Помню, как в свете уличного фонаря светилось голое плечо судебного пристава Аникеевой. Ничего плечо - с родинкой и трогательными складочками, намятыми подушкой. Я отвел взгляд и почувствовал нежность. Я ее всегда чувствую, когда вижу свою стену над кроватью.
Одни грамоты чего стоят - тут и "За активную общественную работу...", и "Победителю социалистического соревнования", и "За первое место в "Зарнице"", и самая драгоценная: "За второе место среди юношей в Мемориале по настольному теннису им. М.Ю.Лермонтова, г. Пятигорск".
Не меньшую нежность вызывают фотографии. Бодрый пионер Скрипка с огромными пачками макулатуры; веселый стройотрядовец Скрипка с лопатой в руках; мужественный ефрейтор Скрипка в почетном карауле у знамени части; задумчивый бородатый Скрипка за письменным столом; и, наконец, солидный Скрипка в костюме, запечатленный в гневном жесте - он указывает курящим в коридоре журналистам на плакат, гласящий: "Здесь не курят! Совсем!!!".
Переполненный нежностью, я решил наконец заснуть. Но не тут-то было. Потому что когда Скрипка переполняется нежностью - можно не сомневаться, что найдется какой-нибудь мизантроп, исполненный готовности проделать в нем дырку, слить всю его нежность, как отработанный антифриз и немедленно наполнить его, бедного завхоза "Золотой пули", каким-нибудь дерьмом.
- Ну... - сказал я с отвращением, когда дотянулся до телефона.
В трубке неразборчиво стрекотало. И я ее бросил. Потому что надо было идти в Агентство. И самое главное в этом стрекоте я разобрал: "Алексей Львович, у нас ЧП!" - вот что мне прокулдыкали, - и это в девять утра самого что ни на есть всамделишного воскресенья! О боги, боги!
- Товарищ юрист первого класса! Подъем! - грубо сказал я юному судебному приставу Аникеевой.
- А совесть? - спросила она томно.
- За совестью обратитесь в кассу Управления юстиции! - Я сорвал с нее простыню и, немного полюбовавшись открывшимся видом, запрыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину.
***
ЧП было таким: Каширин отловил опасного телефонного террориста лет десяти и приволок его в Агентство. У террориста были особые приметы - килограмма два веснушек, щедро разбросанных по физиономии, здоровенный фингал и полные карманы карбида. Не выдержав перекрестного допроса, злоумышленник, рыдая, вымолил у Каширина ключ от туалета. Будучи отконвоирован туда, малолетний преступник вывалил все содержимое своих карманов в любимый унитаз Спозаранника. Унитаз, даром что был нежно-сиреневого цвета, превратился в вулкан, и через пару минут по Агентству распространилась такая вонь и дымовуха, что малец, воспользовавшись суматохой, смылся. А Каширин, подлая душа, бросился звонить мне.
Когда я пришел, то первым делом надел противогаз. А вторым - сел писать приказ "О мерах по усилению химзащиты в подразделениях Агентства журналистских расследований". Когда я формулировал второй абзац, споткнувшись на фразе: "Запрещается хранение противогазов в местах, не предназначенных для хранения противогазов", появилась Горностаева.
Натянув на рот воротник свитера, она сказала мне несколько обидных слов. Это я понял по выражению ее лица, потому что самих слов в противогазе было не слышно.
- Я сделал все что мог, - кротко сказал я, посверкивая стеклами противогаза.
Горностаева снова сказала что-то резкое, и я решил прервать дискуссию.
- Слушай, Горностаева, - как можно миролюбивее (насколько позволял противогаз) сказал я. - Окна я открыл, сантехника вызвал. В свой, между прочим, выходной день...
Горностаева судорожно дернула воротник, как будто хотела задушить саму себя, и я поспешно добавил:
- А ночью я работал с источником, потому и не звонил.
Глаза ее увлажнились, но я отнес это на счет карбида и углубился в приказ.
Как вышла Горностаева, я не заметил, зато не заметить, как вошла Ксюша, было невозможно. Она напоминала мне живую форель, вытащенную недавно продавцом одного магазинчика в Сосново из аквариума. Он, помнится, кинул ее в пакет, завязал его и пару раз треснул им по прилавку. "А то хрен взвесишь!" - радостно сообщил он мне, твердо решившему не есть эту несчастную рыбу после такого зверства. Так вот, Ксюша напомнила мне эту самую треснутую о прилавок форель, чем вызвала мою неподдельную жалость.
- Леш... - хватанув "сероводорода", она закашлялась и, не в силах кричать, яростно замахала рукой в сторону приемной. Я понял, что придется идти. И пошел. С явным сожалением сняв противогаз.
***
Ксюша, зажав нос, дождалась, пока я войду и сразу же захлопнула за мной дверь.
С дивана поднялся взволнованный офицер в форме полковника ВВС. На груди его сияла Звезда Героя России, причем новехонькая, трехцветная. В голубых глазах полковника стоял ужас, и я сразу подумал, как сильно он противоречит его мужественному образу. Потом я вспомнил, что где-то читал, будто именно здоровое чувство страха способствует... Но чему оно способствует, я додумать не успел, ибо, отдышавшись, Ксюша сказала:
- Черт бы побрал Каширина и всех его дефективных малолеток! - Еще подышав, она добавила:
- Леш, тут вот полковник дожидается кого-то из начальства, но Обнорский в командировке, а сегодня воскресенье - Повзло на даче, а Спозаранник...
Я остановил ее мужественным жестом в духе Клинта Иствуда и пожал полковнику руку, которая была хоть и крепка, но заметно тряслась. Свободной рукой я показал ему на кабинет Обнорского, и мы зашли, так и держась за руки, как первоклассники. "Круто его зацепило", - подумал я и чуть ли не силком освободился от полковничьего рукопожатия.
- Заместитель директора, Алексей Скрипка. Слушаю вас. Садитесь.
Полковник не сел и выразительно посмотрел на Ксюшу. Та вышла.
- Полковник Сорокин, - сипло представился летчик. - Мы когда-то служили с вашим шефом на Ближнем Востоке... Мне сказали, что он в Финляндии на каком-то конгрессе расследователей...
- Ездил я как-то в Финляндию, - кивнул я, - а у меня дома авария случилась... Так чем могу?
Полковник, неожиданно обмякнув, рухнул на диван и закрыл лицо руками.
Плечи его сотрясались, и со стороны было похоже, что он надрывается от хохота, но честь офицера не позволяет ему делать это в голос.
- Кроме Андрюхи, мне не к кому обратиться... О Боже, какой позор!.. - изо рта его вырвались какие-то булькающие звуки.
Я налил ему стакан воды и, пока он пил ее жадными глотками, старался смотреть ему в глаза с состраданием. Впрочем, я ему действительно искренне сострадал, просто я всегда чувствую себя очень неловко, когда большие сильные дяди обливаются слезами, как мой бывший тесть при приготовлении лукового пирога. Вот Спозаранник - тот другое дело, он от этого удовольствие получает, ему лишь бы человека до слез довести...
Видимо, при воспоминании о Спозараннике в моих глазах промелькнуло что-то зверское, потому что полковник постарался взять себя в руки и горько произнес:
- Вот ведь... В Анголе был, в Йемене, в Афгане воевал, Чечню прошел - ни хрена мне не страшно было, а тут собственная дочь до истерики довела...
- Да вы расскажите, в чем дело!
Сорокин посмотрел на меня с мукой и задал совершенно неожиданный вопрос:
- У вас есть деньги?
- Деньги?! - переспросил я идиотским тоном, чтобы выиграть время и успеть перегруппироваться. - Откуда деньги у бедного завхоза?
Сорокин завыл, как отец Федор в саду инженера Брунса, и брякнулся передо мной на колени. И я тут же вспомнил, как один мой приятель увидел в зеркале нимб над своей головой, и это так на него повлияло, что он застраховал тещину дачу.
На свое имя.
***
Я вел машину, поглядывая на Сорокина, вцепившегося в "торпеду", как малое дитя в мамину сисю. Полковник каждые восемь секунд смотрел на командирские часы и нервно шептал без остановки:
- Направо... Должны успеть... После светофора - еще раз направо... Ты не волнуйся, сынок, я ведь понимаю - деньги казенные, пять тысяч - не шутки...
Ой, не шутки, думал я. Обнорский мне может так впаять, что свою наготу мне придется прикрывать исключительно человеколюбием и милосердием, на которые меня прошибло при встрече с этим плачущим Героем России. С другой стороны, шептало мне мое доброе сердце, у тебя тоже когда-нибудь будет дочь, которая, возможно, попадет в дурную компанию...
Нет, лучше так: может, у твоего коллеги Спозаранника дети попадут в дурную компанию, и ты ему бы тоже... Обнорскому хорошо - он в Финляндии, трубу отключил - экономит деньги Агентства, зато как приедет - вообще трубку вешать не будет, а Ксюха хороша - в такую хреновину вписала...
Все эти умные мысли посещали меня, пока я крутил руль под чутким руководством бормочущего летчика. В какой-то момент мне даже показалось, что кручу я не руль, а штурвал, и все его заклинания раздаются в моем шлемофоне. Полковник тоже это почувствовал и, подражая интонации героя известного фильма ("Прикрой, атакую!"), заговорил громче:
- Риска тут нет никакого прижучим подонка... Как пить дать - прижучим!
- А он точно один придет? - я решил проявить неиспользованный доселе профессионализм.
- Если не один - мы не откроем, - храбро ответил Сорокин. - Милицию вызовем, если что...
Мне захотелось сменить тему:
- А как вы узнали, что дочка принимает наркотики?
Глаза летчика стали жесткими, желваки заходили под кожей как живые.
- Э-э, сынок, я на войне на них насмотрелся. Речь, зрачки... Да она и не отпиралась. Сразу плакать стала: папа, они меня убьют... Я говорю - сколько? Она: пять тысяч должна... Я сразу про Обнорского подумал. Решил, что не откажет братану... А его нет. И тут ты - такая удача...
И я, как человек, ненавидящий штампы, увидел: на полном серьезе по его небритой щеке сползла "скупая мужская слеза", которую он смущенно вытер кулаком. Я был готов расчувствоваться, но вовремя вспомнил о Спозараннике и только мужественно кивнул.
Собственно, история, рассказанная Сорокиным, ничего необычного из себя не представляла. Его шестнадцатилетняя дочь Лиза была законченной наркоманкой и тянула из дома все, что попадалось под руку. Крутой папин характер и неудачное самоубийство матери, как ни странно, повлияли на ее поведение, и она перестала красть деньги и шмотки из дома. Зато с удвоенной энергией принялась тырить их у чужих людей. Когда Сорокин вернулся из Боснии, на Лизе висели два уголовных дела и пять тысяч долларов долга. С ментами он договорился - девочке разрешили закончить школу, но с долгами помочь отказались. И полковник принял самое идиотское из возможных решений - разобраться с наркодилером самостоятельно. Вернее, с помощью еще одного идиота, то есть меня.
Мне даже не верилось, что это я бросился звонить Обнорскому на мобильный и, узнав, что он отключен, позвонил знакомому кидале по кличке Будда с просьбой изготовить "куклу", после чего был нецензурно послан подальше. Мне еще больше не верилось, что затем я собственными руками отомкнул сейф и достал оттуда все имеющиеся деньги Агентства, стараясь не смотреть в благодарно слезящиеся глаза Героя России Сорокина.
Сентиментальность, которая всегда так некстати выбивает меня из седла и заставляет совершать абсолютно кретинические поступки, никогда не упускала возможности сыграть со мной "в дурачка". Обнорский говорит, что мне просто лень подумать и принять верное решение, но я-то знаю, что тут дело не в лени, а в элементарном недостатке времени. Этого, кстати, не понимает и Горностаева, считающая меня банальным самцом, не способным удержаться от первобытных инстинктов при виде любой юбки. Где ей понять, что виной всему сострадание...
Пока я размышлял, мы уже ехали вдоль большого старого дома, на который полковник показал дрожащим пальцем.
- Здесь? - спросил я.
- Ага, во двор...
Я завернул во двор и припарковался под чьим-то окном. В нем торчали два ужасно коварных на вид существа - облезлый кот и такая же облезлая бабуся.
Подмигнув им для храбрости, я пошел вслед за Сорокиным, который бодрым шагом погружался в зловонную тьму подъезда.
***
Мы поднимались по захламленной лестнице. Многие двери были открыты настежь, за ними просматривались облезлые коридоры. Остановившись на площадке второго этажа, Сорокин достал ключи.
- Решил дома ничего не затевать - приятель ключи от коммуналки дал. Дом почти расселен, квартиры три жилых осталось. Здесь тоже никого, приятель последний не съехал.
Он открыл дверь, и мы пошли по длинному коридору, который мало чем отличался от всех предыдущих. Играло радио, и, невольно прислушавшись, я узнал, что где-то дует "ветер северный, умеренный до сильного, фью-фью...". Полковник отомкнул одну из дверей, и мы зашли в комнату.
Обстановка в ней была настолько понятной, что я автоматически подумал: все готово к переезду, вот счастливцы!
Вся мебель была аккуратно сдвинута и зачехлена. Книги, связанные в стопочки, возвышались у стены. Вместо люстры с потолка свисала неопрятная лампочка.
Сидеть, да и стоять, было, в общем-то, негде.
Сорокин был на взводе и нервно заходил по узкой дорожке между секретером и стопкой словарей.
- Минут через десять подъедут... Значит, с дочкой так договорились - мы в коридоре прячемся, она его в квартиру ведет, достает деньги из секретера, отдает ему и выходит. Пока он их считает, влетаю я, ты страхуешь. Бабки забираем, чистим рыло, сматываемся. Доча не при делах - вроде как налет... Ну как?..
- Не очень... - мне это все ужасно не нравилось. - А если и его кто-то страхует?..
Во дворе что-то бибикнуло, и полковник заметался:
- Машина во двор въехала! Леш, я понимаю... Андрюха бы не сомневался... - Он опять чуть не плакал. - Времени нет.
Договорились уже. Дочка-то!.. Давай деньги в секретер положим, а?
В отчаянии он сорвал с кителя звезду и стал пихать ее мне.
- Ну возьми звезду в залог, а?
На лице его проступили капли пота размером с райское яблочко. Я посмотрел ему в глаза, и мне показалось, что в них издевательски ухмыляется Спозаранник.
Пока я вглядывался, полковник сунул звезду в мой нагрудный карман и бросился к окну.
- А-а, Лизка идет! - завизжал он шепотом и простер ко мне руки.
Я достал деньги, открыл дверцу секретера и положил их туда.
Сорокин совершил невероятный прыжок через запакованное шмотье и протарабанил скороговоркой:
- Леш, ты человек, ты настоящий парень, я на кухню метнусь - китель спрячу, а то сразу просекут, ты посиди пять секунд, я сейчас...
И о