Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
ственные моменты жизни.
А у Юры Рыбкина радиотелефон был, но именно сейчас, как назло, у крошки-"сименса" сели батарейки.
- Марина Борисовна, не в службу, а в дружбу, сходите хоть в Академию художеств, что ли, я не знаю...
Позвоните, вызовите "гибонов"...
Оглянувшись, я увидела, как водитель "жигуленка" - парень с "конским хвостом" на затылке - лез к Юре то ли с объяснениями, то ли с извинениями, а Рыбкин отмахивался от него, сокрушенно осматривая свою машину. На бедном Юрике не было лица - вмятина на правом крыле обойдется ему не в одну ментовскую зарплату. Когда я вернулась к месту ДТП, будущий зять достал из барсетки двести рублей и жалостливо предложил:
- Неудобно как-то получилось, Марина Борисовна, можно я вам машину поймаю? Доставит вас с Порселлисом в лучшем виде. А то чего вам тут торчать, пока "гибоны" будут мне мозги компостировать...
Почему-то мне еще раз захотелось взглянуть на место ДТП. Таксист сделал все, как я просила. "Волга" резко свернула с набережной влево, и через минуту я снова оказалась на злополучном перекрестке. Ничего особенного, обычный питерский сюжет - лохматый "жигуленок" и его малохольный водитель влипли по полной программе в БМВ последней модели да еще под управлением мента!
Приехав домой, я засунула Порселлиса за шкаф в гостиной и умчалась в "Золотую пулю".
***
Работа над антикварной темой, которую поручил мне Обнорский, неожиданно захватила меня. Я целый день просидела в Публичке, листая газетные публикации середины 90-х, посвященные Соломону Рябушинскому. "Известный коллекционер", "известный контрабандист", "суперпрофессионал-рецидивист недюжинных способностей" - собратья по перу не скрывали своего восхищения перед этим человеком, который на протяжении нескольких лет умудрялся переправлять картины на свою историческую родину, пряча их в переплеты книг. Рябушинский собрал прекрасную коллекцию с помощью сотрудников питерских музеев, которые выносили ему оригиналы, а возвращали в запасники копии.
- Послушай, Миша, - обратилась я к Модестову, - посмотри, какая интересная закономерность вырисовывается. Не успел Соломон премудрый освободиться после очередной отсидки, как в городе стали твориться странные вещи. Обнесли квартиру коллекционера Добровольского, у сестры художника Василевича взяли картину якобы для выставки, а вернули превосходно выполненную копию, а через несколько месяцев оригинал этой картины всплыл на аукционе "Сотбис". - Я перелистнула страницу своих записей. - А вот еще, на Пулковской таможне задержали гражданина США при попытке вывезти полотна Айвазовского. Картины эти принадлежали Российскому историческому обществу, но руководство утверждает, что у них ничего не пропадало. Да, что там какие-то общества, недавно у моего приятеля Толи Стрелкина увели два прекрасных рисунка Дюрера. Заметь, что пока Рябушинский сидел, такой вакханалии не наблюдалось.
- А мне, Марина Борисовна, пока похвастаться нечем. - Модестов поправил старомодные очки а-ля кот Базилио. - Обнорский прав, Робинсоны, конечно, не ангелы, и оперативная информация на них имеется. Но ее к делу не пришьешь. Доказательная база очень слабая, да ее, практически, и нет никакой. Жаль, что столько времени зря ухлопали...
***
Своего Порселлиса я достала из укрытия только спустя три дня. Поставила на диван, пригляделась. "Надо же, - восхитилась я, - фрегат, терпящий бедствие, явно помолодел и сиял обновленными красками, погружаясь в пучину вод. Но позвольте, а где же?!." Я схватила картину и перенесла поближе к свету. На уровне ватерлинии корабля не было пятна от штык-ножа революционного матроса. А ведь в реставрационной мастерской, когда Сенкевич показывал мне картину, пятно было. Это просто наваждение какое-то! Я снова положила картину на диван и рухнула как подкошенная рядом с ней. Нет, это был не Ян Порселлис! Я принесла домой дешевую подделку, фалыдак! Кто, где, когда - задавалась я бесконечными вопросами и не находила на них ответа. Лучше бы я потеряла деньги, драгоценности, что угодно, только не эту картину. Мои предки сумели сохранить ее в революцию, не выменяли на хлеб в блокаду... "Ничто не может сравниться с твоим Порселлисом, дорогая", - вспомнила я слова Марка. Марк! О Господи, как же я сразу не догадалась. Он давно на нее облизывался, да и в мастерской Сенкевича оказался в тот же день и час, когда я забирала картину... Все одно к одному. Марк! Неужели это ты? Как ты мог? Я закурила и подошла к окну.
***
В тишине стучат капли дождя.
Я никогда не задумывалась, почему люблю дождь. Может быть, потому что никогда не была так счастлива, как в то лето, когда по улицам текли целые потоки воды. А я бежала в мокрых босоножках на свидание к Марку.
Он целовал мои губы и, смеясь, говорил, что дождь в Ленинграде соленый.
А это я любила его до слез.
Сейчас, по прошествии лет, я могу сказать, что бывают более неутомимые и изощренные любовники, чем Марк Кричевский. Но тогда мне еще не с кем было его сравнивать. Да и чувственность моя еще только-только начинала пробуждаться. Куда важнее для меня было найти между страницами английского текста, который я зубрила к зачету, вырванный из его блокнота листок в клеточку с милыми незатейливыми стихами.
Марк пропал в сентябре. Я не хотела верить, что он мог просто так взять и уехать. Я искала его везде.
Я бродила по Летнему саду, где мы любили бывать вдвоем, и мое отчаяние становилось еще исступленнее при виде парочек, украдкой целующихся в наступающих сумерках.
Я ходила к Толе Стрелкину, сидела часами в углу потертого полосатого дивана, глотала сигаретный дым, свой и чужой, и ждала, что откроется дверь, он войдет и уведет меня за собой, как в тот первый вечер. Но он не пришел, и мне пришлось поверить, что Марк не умер от внезапной болезни, не разбился в автокатастрофе, не попал в застенки КГБ. Марк бросил меня так же легко и непринужденно, как несколько месяцев назад заставил потерять голову.
В компаниях, где нас привыкни видеть вместе, я бывать перестала.
Сочувственные взгляды и недвусмысленные предложения "утешить девушку" наконец-то напомнили мне о том, что у меня есть гордость. В истории с Марком я забыла о ней в первый и последний раз в жизни. Сама себя я за это простила, при условии, что больше такое не повторится.
А напоминанием о том, как ужасно выглядит забывшая о гордости и чувстве собственного достоинства женщина, осталась фотография, сделанная для пропуска в Публичку. На ней меня можно принять за японку или китаянку - до такой степени опухли от слез мои большие зеленые глаза.
Конечно, спустя двадцать лет, ничего даже отдаленно напоминающего любовь я к Марку Кричевскому не испытывала. Наверное, я как раз и пыталась отомстить ему за некогда оскорбленное чувство собственного достоинства. Хотела, чтобы он всю оставшуюся жизнь жалел о том, что потерял меня. А коварный Кричевский, вместо того чтобы сокрушаться, увел у меня картину. Но теперь я уже не была той наивной дурочкой и не собиралась лить горьких слез. Я решила во что бы то ни стало спасти терпящий бедствие фрегат. И я ко всему была готова. Ведь Марк сам говорил, что коллекционер может пойти на все - предать, украсть и даже убить. Что ж, он уже предал и уже украл, а дальше, как в песенке поется - "блеснула финка, прощай, Маринка...".
***
Кричевский долго отнекивался, ссылался на неотложные дела, но я настояла на встрече, для которой выбрала кафе на Невском - недалеко от уютного гнездышка, где мы с Марком провели несколько бессонных белых ночей.
- Не сердись, Марина, но мои штаны поменялись, - виновато улыбаясь, говорил Марк и размешивал взбитые сливки в изящном бокале с кофе по-ирландски. - Бизнес такая непредсказуемая вещь надеялся пробыть в Питере до сентября, а теперь вот вынужден лететь в Нью-Йорк в конце недели.
"Еще бы, - подумала я, - дело в шляпе: Порселлиса под мышку, и только тебя и видели".
- Как жаль! Так значит, это наша последняя встреча? - Я горестно вздохнула. - Будь добр, Марк, сходи, возьми мне пирожное - тройной шоколад. Надо же чем-то подсластить жизнь после такого убийственного известия.
Марк безропотно поднялся и направился в другой зал к буфету с выложенными на витрине французскими сладостями.
За соседним столиком сидели совсем юные парень с девушкой, по всему видно - иностранцы, и увлеченно надписывали открытки с видами Петербурга, которые через неделю-другую будут разглядывать их родственники и друзья. Открыток была целая стопка. Молодые люди трудились, не покладая авторучек и не поднимая головы. Я достала из сумочки бумажный пакетик, всыпала его содержимое в кофе Марка. Рука моя не дрогнула, когда я размешивала в бокале белый порошок. Марк Кричевский заслуживал того, чтобы его напоили клофелином. Но где взять это воспетое в отечественных детективах средство, я не имела ни малейшего понятия. Зато мне был доступен фурасемид, известный в народе как эффективный мочегонный препарат.
К тому же я точно знала, что таблетки фурасемида совершенно безвкусны и безвредны.
- О чем ты думаешь? - спросила я.
Вернувшийся с тройным шоколадом Марк был молчалив и задумчив.
- О том, как ты прекрасна, - он улыбнулся мне ласково и безгрешно.
- Надеюсь, поездка оказалась не бесполезной? Тебе будет чем привлечь посетителей в свою арт-галерею?
- Видишь ли, Марина... - Кричевский взял меня за руку, я ощутила тепло его ладони, а потом прикосновение губ к запястью.
Усилием воли я подавила волну желания, которая всякий раз грозила захлестнуть с головой, когда Марк касался меня.
- Я не умею просить прощения, Марина. - Марк коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза. - Ты единственная, ради кого я пересилил свою гордыню, тщеславие и эгоизм... Марина, я прошу тебя простить... Ты знаешь за что...
"За одно из двух, - лихорадочно соображала я, - либо за события двадцатилетней давности, либо за Порселлиса. Неужели он сейчас во всем сознается и вернет картину?"
- Я действительно любил тебя.
Настолько, насколько вообще мне дано Богом узнать это чувство. Но я авантюрист по натуре. В те годы я по глупости, по молодости попал в историю, хотел заработать денег, чтобы баловать свою панночку. Не хочется вспоминать, как все глупо вышло - антиквариат, перепродажа краденого.
Менты вот-вот должны были выйти на меня. Спасибо, добрые люди предупредили. Я вовремя успел уехать за границу, сначала домой в Польшу, потом перебрался в Америку. Ничего не сказал тебе - не хотел, чтобы ты думала обо мне плохо, как о преступнике.
У мужчин поразительная логика!
Бросить без объяснений, в полном неведении, чтобы я сохранила о нем добрую память! Если бы не Порселлис, я бы, наверное, разревелась или хотя бы прослезилась. Все эти белые ночи, которые мы провели с Марком в. квартире над кондитерской Вольфа и Беранже, я ждала хоть какого-нибудь объяснения. А теперь долгожданные слова звучали лицемерной ложью.
- Ты мне не веришь? - указательным пальцем Марк провел по моей щеке, словно хотел удостовериться, что такая проникновенная речь не растрогала меня до слез.
- Если бы я не настояла на этой встрече, - вовремя нашлась я, - ты бы так и уехал, не сказав ни слова.
- Нет, что ты! - без промедления воскликнул Марк. - Просто я хотел говорить с тобой об этом в другой обстановке. - Он презрительно обвел взглядом стены вполне пристойного кафе. - Прости, я на несколько минут тебя оставлю...
Я перевела дыхание. Увлеченный покаянной речью, Марк сделал всего несколько глотков. Но, похоже, этого оказалось достаточно. Фурасемид не подвел. Уверенным движением я сняла со стула барсетку Кричевского, расстегнула замок и запустила руку в одно из отделений. Радиотелефон, бумажник, визитница, какой-то спрей...
Черт! Ну где же они! Я изобразила на лице некое подобие улыбки, адресовав ее девушке-иностранке за соседним столиком. В этот самый неподходящий момент ей вздумалось оторваться от стопки открыток и окинуть меня подозрительным взглядом. Ну наконец-то! Совершенно случайно пальцы нащупали маленький внутренний кармашек на кнопочке. В нем лежало то, что я искала - ключи от квартиры Марка.
Вернувшись, Марк не стал допивать кофе и убеждать меня в искренности своих слов тоже не стал. Он дождался, пока я доем пирожное, пару раз нарочито взглянув на часы. Перед тем, как мы покинули кафе, он еще раз, извинившись, удалился на пару минут. "Пусть скажет спасибо, что Б моей домашней аптечке не оказалось пургена", - злорадно подумала я. Мы расстались, церемонно пожав друг другу руки. Он тут же поймал такси, а я сделала вид, что направилась в Агентство, в сторону улицы Зодчего Росси. Но как только машина с паном Кричевским исчезла из виду, я изменила направление движения на противоположное и чуть ли не бегом помчалась к кондитерской Вольфа и Беранже.
С замками пришлось повозиться.
Минут десять я пыхтела на лестничной площадке, пока наконец железная дверь не отворилась, гостеприимно пропуская меня в квартиру. С обратной стороны на двери было навешано столько хитрых устройств, что я решила не закрывать ее, а оставила маленькую щелочку, чтобы не оказаться в мышеловке.
Пан Кричевский немало потратился за эту поездку. Вся гостиная была заставлена свертками. У стены - три упакованных полотна, каждое из которых, судя по размерам, могло быть "Терпящим бедствие фрегатом". Я вооружилась кухонным ножом и приступила к акту реституции. Но ни одна из разоблаченных мною картин не принадлежала кисти Яна Порселлиса. Это были подделки Сезанна или Гогена. Ну конечно, не повезет же он контрабандное полотно в раме через таможню! Я начала срывать оберточную бумагу со всего, что попадалось под руку. Внутри китайской вазы пусто. Инкрустированная шкатулка слишком мала, чтобы в ней мог затаиться малый голландец. Эскизы, статуэтка, старинный сервиз. Чем меньше шансов у меня оставалось отыскать Порселлиса, тем труднее мне было сдерживать яростное желание разнести весь этот антиквариат на мелкие кусочки. Объемный мешок в углу комнаты оказался на удивление легким, я разрезала стягивающие его веревки. И на пол к моим ногам посыпались меха - да не какие-нибудь, а настоящие баргузинские соболя! Я подняла с пола пушистую отливающую серебром шкурку и горько всхлипнула в нее, как в носовой платок.
- Лярва! Как ты посмела! Воровка! Дрянь! Ты хотела меня обокрасть!
На пороге разоренной гостиной стоял Марк Кричевский. И по сравнению с его воплями вой милицейской сирены показался бы трелью соловья.
- Ты напоила меня какой-то дрянью и выкрала ключи! Чтобы порезать соболей, которых я везу в подарок Монике!
Я с отвращением отбросила подальше серебристую шкурку, пожалев, что не успела в нее высморкаться.
- Ты хотела подкинуть мне наркотик, чтобы меня арестовали на границе!
- Может быть, у меня спросишь, чего же я хотела! - заорала я в ответ. - Слишком много версий. И ни одной правильной!
- Ты хотела отомстить мне за то, что я бросил тебя тогда! Все вы, бабы, одинаковые - мстительные стервы!
Больше всего на свете я не люблю обобщений. Ну как можно сравнивать меня, скажем, с какой-то Таней, Маней или Моникой - будь она Левински, Кричевски или, еще того хуже, мартышкой из зоопарка? Мои пальцы самопроизвольно сжали рукоятку кухонного ножа, который я все еще держала в руке. Занеся клинок над головой, я двинулась на Марка, топча соболей, предназначенных его американской женушке.
- Нет, это ты вор и уголовник!
Каким был, таким остался! Ничего святого! Ты выкрал мою картину! Отвечай, куда ты запрятал Порселлиса!
Я не представляла себе, что я буду делать, когда подойду к Марку вплотную. Нужно будет либо сдать оружие, либо бить по живому. И то, и другое казалось мне преступлением. Марк остановил мое приближение звонкой оплеухой. Я выронила на пол нож и наконец дала волю слезам.
- Что ты несешь, Марина?! - Марк всегда терялся при виде женских слез. - Что я у тебя украл?
- Полотно Яна Порселлиса. Ты подменил его в реставрационной мастерской, подсунул мне подделку!
- Боже правый! - Марк неожиданно привлек меня к себе и обнял. - Рассказывай по порядку, что случилось.
Он внимательно выслушал мой сбивчивый монолог.
- Марина, я не брал твоего Порселлиса. Я не вор. Иди ко мне...
Он снова притянул меня к себе и поцеловал в заплаканные глаза.
- Соленый дождь... Помнишь?.. - он сказал это, и я поверила в то, что Марк Кричевский не вор, и даже в то, что он любил меня. - Мы обязательно отыщем твою картину. Хочешь, я никуда не уеду, пока не найдется Порселлис?
- А если он пропал на веки вечные?
- Останусь ли я с тобой? Вряд ли ты сама этого хочешь. Ведь так?.. А теперь вспоминай минута за минутой, что происходило с тобой и картиной по дороге от мастерской к дому.
Я вспомнила и подробно описала Марку дорожно-транспортное происшествие на Университетской набережной...
- Но он сотрудник правоохранительных органов. Он жених моей дочери! - горячо заступилась я за мента Рыбкина, когда Марк сказал, что ему все ясно.
- Доверяй, но проверяй, - устало улыбнулся Марк. - Прости, но я снова на несколько минут тебя оставлю. И вообще, как долго действует лекарство, которое ты подмешала мне в кофе?
***
От Марка я прямиком помчалась в Агентство, чтобы проверить его предположение про Рыбкина.
История моя с подменой картины наделала в расследовательском отделе настоящий переполох. Модестов в предвкушении сенсационного развития антикварной темы довольно потирал руки. Зудинцев не верил в то, что Рыбкин мог иметь отношение к краже.
- Коррупция в правоохранительных органах есть, - говорил он, - но не до такой же степени, чтобы спереть приданое у собственной невесты!
Каширин и Шаховский ему возражали.
- А ты забыл, как мент рубоповский, которого жена из дома выгнала, натравил на ее частное предприятие "тамбовскую" братву? И самолюбие потешил, и долю малую поимел.
Или ты хочешь сказать, что наша Марина Борисовна такая золотая теща, что обидеть ее рука не поднимется?
- Я ему еще ничего плохого не сделала! - вставила я, имея в виду Рыбкина.
Спозаранник прервал нашу дискуссию:
- Разговорами Марине Борисовне не поможешь. Действовать надо, как я понимаю, без промедления. У меня есть кое-какие идеи. - Глеб многозначительно обвел всех взглядом. - Но сначала я должен согласовать план предстоящих мероприятий с Андреем Викторовичем.
Начальник расследователей сунул под мышку папку и вышел из кабинета. Отсутствовал он около часа и вернулся загадочным, как никогда.
- Сейчас вы, Марина Борисовна, в сопровождении Зудинцева отправитесь домой, заберете подделку и доставите ее вот по этому адресу. - Глеб вручил мне клочок бумаги. - Спросите эксперта-криминалиста Виктора Носова. Андрей Викторович с ним уже обо всем договорился. Носов снимет с рамы отпечатки пальцев. Может, что и всплывет.
***
Еще до того, как эксперты вынесли свой вердикт, мне стало окончательно ясно, кто украл картину. На следующий день ко мне в отдел впорхнула Светочка Завгородняя.
- Марина Борисовна, а это правда, что ваша дочь за Юрика Рыбкина замуж собирается?
- А ты его знаешь? - насторожилась я.
- Знаю. Как не знать. Он мне информацию про кражу фарфора из коллекции мадам Шуйской сливал. Зануда, между нами говоря, редкостный.
И совершенно не сексуальный. Час без двух минут вещал, какой он честный, неподкупный, а потому бедный.
А недавно я встретила его у Румянцевского садика на Университетской набережной. Он на своей БМВ в аварию попал - ходил вокруг, как тигр, и по радиотелефону без остановки - бу-бу-бу... Я думала, может, у вас денег на ремонт одалживает.
Я не обратила внимания на Светкину колкость.
- Знаешь, Света, для меня это не новость. Представь себе, я сама была в его машине, когда произошла авария. А ты уверена, что он разговаривал по радиотелефону?
- Я, Марина Борисовна, галлюциногенные препараты не принимаю, - уверила меня