етир).
     Скрипка оглядел наш кабинет.
     - Володя, ну что у вас за бардак вечно? Неужели трудно помыть за собой чашки? - Он кивнул на расставленные по столам грязные кружки, оставшиеся после вчерашнего чае-и кофепития.
     Я обреченно пожал плечами - ну кто виноват, что все агентство пьет чай именно в нашем кабинете? Во-первых, он самый большой. А во-вторых, когда Света Завгородняя на рабочем месте, сюда тут же стекается все мужское поголовье нашей конторы. А в-третьих, кружку за собой один Спозаранник убирает - есть все-таки в нем что-то положительное.
     Бросив печальный взгляд на немытые кружки, я отправился в архивно-аналитический отдел к Марине Борисовне Агеевой.
     - Просьба у меня к вам, Марина Борисовна, - сказал я. - Не могли бы вы мне за пару часов найти все, что у нас есть по Вересовскому и по его дочери Лане.
     - Часа за три попробую, - ответила Агеева, и я расцеловал ей ручки.
     В коридоре появился Повзло.
     - Ты что, Коля, со звонком своим утренним не мог подождать часа полтора? Горело, что ли? - накинулся на него я.
     - Расслабься, Володя. Как любит повторять шеф, никто не говорил, что будет легко.

***

     Опять запищал пейджер: "Срочно позвонить по телефону...". Это был сигнал от знакомого опера - борца с наркотиками Максима Мальцева. Мы познакомились с ним еще в мои дожурналистские времена - одно время я даже подумывал податься под его начало, но кривая вывезла в журналистику.
     - Есть новость, - сказал Мальцев, когда я до него дозвонился, - пару часов назад на Гашека притон накрыли: взяли кучу всякого добра.
     - Погоди, я ручку найду записать, - я потянулся через стол к блокноту.
     - Ты чего, Вован! Давай подкатывай к нам на Расстанную, - с тех пор как Макс стал начальником районного отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, он начал выказывать несвойственную ему прежде осторожность.
     Районный ОБ НОН (то есть отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков) занимал два крохотных кабинета на третьем этаже здания РУВД на Расстанной. В одном, за закрытыми дверями, кого-то допрашивали. Максим, пригорюнившись, сидел за столом во второй комнате. Рядом седоватый мужик в кожаном пиджаке одним пальцем что-то выстукивал на стареньком компьютере.
     - Не сходится, Максим, на троих больше получается, - посетовал он.
     - Фиг с ними, перенесем на следующий месяц... Здорово, Володя, - Мальцев протянул мне ладонь. - Падай куда-нибудь.
     Я огляделся в поисках свободного места. Все три стула были заняты: на одном сидел Макс, на втором - седоватый мужик, на третьем были навалены папки. Я выкроил себе место на продавленном и заваленном каким-то барахлом диване.
     - Рассказывай, - я приготовился делать пометки в блокноте.
     Притон на Гашека у купчинских наркоманов пользовался давней и доброй славой. Дело начинала еще бабуля нынешнего хозяина квартиры - двадцатитрехлетнего молодого человека без определенных, как пишут в протоколах, занятий. В семидесятые старушка гнала самогон и на "водочных" деньгах неплохо поднялась - ее мечтой было дать сыну приличное образование. Поначалу тот оправдывал надежды - поступил на философский факультет ЛГУ. Затем он стал завсегдатаем "Сайгона". Когда его задержали милиционеры, в кармане у него оказалась доза маковой соломки. Впрочем, судья в районном суде оказался незлобным (а может, мамины деньги сыграли свою роль) - "философу" дали два года условно. Из института исключили. Он начал приторговывать водкой. Сам, впрочем, ее не пил - предпочитал наркотики, а когда денег на них перестало хватать, пошел в "пушеры" - с клиентурой проблем не возникло. В квартиру на Гашека помимо любителей выпивки вскоре стали заглядывать и любители "кайфа".
     "Философа" взяли года через два.
     На этот раз судья уже не был снисходительным - недоучившегося студента отправили на несколько лет валить лес. К тому моменту "философ", правда, успел привести в квартиру на Гашека подружку и зачать с ней сына.
     После ареста невестка отправилась в путешествие по дорогам Союза, на которых и затерялась, а внук остался на руках у бабушки. Ее сын то выходил на свободу, то вновь отправлялся за решетку, пока, наконец, не был найден пару лет назад мертвым на автобусной остановке. Бабушка спилась окончательно, и внук подхватил упавшее было знамя. С водкой внучок уже не заморачивался, а торговлю "дурью" поставил на широкую ногу. Теперь клиенты могли у него разжиться не только марихуаной, анашой или маковой соломкой, но и героином, кокаином и даже "экстази" и ЛСД. Держал юный пушер запас псилобицинов и для любителей "поганок".
     Мальцев со своими операми давно пытался прикрыть "наркотический рай" на территории отдельно взятого района, но только сегодня им удалось взять всю компанию с поличным.
     - Вон, гляди, - Мальцев показал в угол кабинета, где были свалены опечатанные мешочки, пакеты и бумажные свертки.
     - А где наркобарон? - спросил я.
     - Сейчас пацаны его колют в соседнем кабинете. Хочешь, можешь послушать...
     В соседнем кабинете два оперативника обрабатывали задержанного держателя притона. Я пристроился в уголке.
     Вскоре я понял, что клиент, поначалу шедший в полную несознанку, уже дал слабину и потихоньку начал сдавать клиентов и поставщиков товара. Однако если тех, кто продавал ему марихуану, маковую соломку и поганки, пушер, хоть и нехотя, но называл, то на вопрос об источнике героина и кокаина либо отмалчивался, либо впадал в несвойственные для его возраста провалы памяти.
     - Слышь ты, урод, я тебе память-то живо вылечу. Правда, оставшиеся тебе месяцы жизни будешь работать на одни лекарства, - один из оперативников, опершись на свои очень крупные кулаки, возвышался над задержанным.
     Толя, не горячись, - вступил в разговор Макс. - У нас в милиции никого не бьют, мы же не звери. Вот только полы в ИВСе скользкие, можно и поскользнуться... Да это и ни к чему, правда, Сергей Алексеевич?
     (Это он к притонодержателю так обратился.) Ведь и следствие можно по-разному повернуть: либо на полный срок, либо смягчающие обстоятельства применить. Да и за решеткой люди неодинаково живут...
     Повисла пауза. Оперативники кровожадно сопели. Мальцев постукивал сигаретой по спичечному коробку. Задержанный наконец вздохнул.
     - Не обманете?
     - Мы же серьезные, государственные люди...
     - Ладно... - и наркоторговец стал рассказывать.
     Я приготовился услышать достаточно стандартную версию: героин получает от таджиков, кокаиновую цепочку всю не знает (слишком длинная), но скорее всего, через цыган или арабов...
     В принципе все это в рассказе владельца притона присутствовало. Кроме того, он сказал, что в последнее время ходят слухи о скором поступлении в город крупной партии кокаина. О том, откуда, каким образом и кому именно поступит эта партия, Сергей не знал. Говорил о каких-то восточных людях.
     - Нет, не азеры, не таджики, - он отрицательно помотал головой на вопрос Мальцева, - какие-то узкоглазые...
     В это время у меня на поясе опять запищал пейджер.
     - Он в постели тебе не мешает? - поинтересовался Максим. - Так и до импотенции недалеко...
     Пейджер сообщал, что жена Анюта - просила срочно позвонить в контору. Позвонил. Жена сказала, что в агентстве меня ждет куриная лапка с салатом.

***

     До конторы я добрался на трамвае, но быстро, за полчаса. Заскочил в архивный отдел к Марине Борисовне и получил папку - досье на Вересовских. У дверей в свой отдел столкнулся с Обнорским. Шеф строго оглядел меня и поинтересовался, нет ли у меня каких-либо новостей. Я бодро отрапортовал, что почти готов репортаж о пресечении деятельности наркоманского притона. Упомянул также и о предстоящем знакомстве с Ланой Вересовской. Обнорский кивнул.
     - Ботинки, Володя, почисти.
     И постригись. Ты же все-таки начальник отдела - лицо, можно сказать, агентства, а получается задница какая-то.
     До встречи с Беком оставалось полтора часа. Я разложил бумаги из папки о семье Вересовских.
     Надежде российского "неоакадемизма" было двадцать шесть лет. Замужем не была. Старшая дочь ВСВ от первого брака (в настоящий момент Виктор Семенович Вересовский пребывал в третьем браке с какой-то юной моделью), Дана получала финансовую поддержку от папы-олигарха. Окончив Кембридж, девушка вернулась в Москву, получила в подарок от родителя рекламную фирму. Ведение бизнеса Лана доверила менеджерам. Доход от фирмы давал ей возможность заниматься творчеством.
     Мне было сложно судить, что именно позволило ей так стремительно войти в круг московской арт-богемы: наверное, прежде всего весомость фамилии. К сожалению, ни одной репродукции ее работ к досье не прилагалось. А вот фото Даны имелось - красотой девушка, мягко говоря, не блистала - пошла в отца.
     Особых скандалов, связанных с ее именем, наше досье не отмечало, чего не скажешь об обилии грязи, вылитой средствами массовой информации на ВСВ. Глухо упоминался еще какой-то племянник Вересовского, якобы сидящий на игле и не желающий с нее слезть.
     Изучение биографий Вересовских было прервано появлением Светы Завгородней. Она была тяжелой артиллерией репортерского отдела, да, наверное, и всего агентства - по мощи сексапильности она равнялась примерно трем-четырем Хиросимам.
     Анюта тихонько фыркнула в сторону Светочки и защелкала пальцами по клавиатуре компьютера.
     - Предстаапяешь, Володя, - обратилась Света ко мне, - была сейчас в суде, на приговоре. Слушала про "заказуху-бытовуху". Тетка одна из столовой заказала двум ханурикам своего мужа: расплатиться пообещала кормежкой и любовью. Они мужика ухайдокали: сперва - гантелей по голове, а затем проводом от настольной лампы задушили. Надо куда-то труп девать... Разделывать они его не решились, чтобы кровью все не залить, дождались темноты, раздели покойника, в газеты завернули, вытащили на помойку и в контейнер сунули. Сверху посыпали горчицей, чтобы у собак, говорят, нюх отбить, а потом подожгли... Такой вот хот-дог получился. Весело?
     - Безумно, - ответил я. Любовь Светы к "чернухе" контрастировала с ее ангельской внешностью. - Садись, отписывай все это. Только, прошу, без физиологических подробностей. Читателей пожалей.
     До встречи с Беком оставалось совсем ничего. Я чмокнул Анюту в затылок и вылетел из конторы.

***

     Я допивал вторую чашку чая (на кофе уже смотреть не мог), нервно поглядывая на часы, когда в подвальчике наконец появился Антон Михайлович Бек. Адвокат в извиняющемся жесте развел руки и направился ко мне.
     Тысяча извинений, Володя, но, надеюсь, этот маленький презент, - он протянул мне небольшую книжку, - загладит мою вину.
     Пока Бек брал себе кофе, я разглядывал подарок. "Магистры ордена Морфея", автор Анатолий Бек, вступительное слово Анатолия Белкина.
     Дарственная надпись на первой странице: "Владимиру Соболину, коллеге по перу, с надеждой на ответное слово". Бек знал, что я и сам балуюсь стихами и подумываю о выпуске своих опусов.
     Обменявшись новостями культурной и криминальной жизни северной столицы, мы с Беком перешли на "ты" и отправились на Пушкинскую.
     До начала мероприятия, во время которого мне предстояло познакомиться со старшей дочерью новоиспеченного секретаря Совета Безопасности, оставалось минут десять.
     Дом на Пушкинской, прибежище для андерграундных художников и музыкантов, знаменит не меньше, чем в свое время "Сайгон". Здесь одновременно проходили выставки и пьянки питерской нонконформистской богемы. Правда, богему не раз пытались выставить из этого здания, но до сих пор атаки на островок независимого искусства успешно отбивались. Наконец городские власти пошли на крайние меры - здание обнесли строительными заборами, отключили от воды, электричества и тепла. Но и это не принудило жильцов дома к капитуляции.
     Мы с Беком протиснулись через дыру в заборе и, пробираясь по грудам мусора, стали продвигаться к подъезду. В общем, название галереи, где собиралась выставляться Вересовская, - "Дыра" соответствовало действительности.
     Мы не были единственными участниками сегодняшнего вечернего мероприятия. Сквозь щели в заборах во двор стекались и другие жаждущие высокого искусства. Одеты они были весьма разнообразно: от демократических джинсов и свитеров до вечерних туалетов и смокингов.
     На лестнице неприятно попахивало - сказывалось отключение здания от благ цивилизации. Мы вскарабкались на четвертый этаж. Возле рассохшихся дверей нужной квартиры гостей встречала пара: девушка неопределенного возраста в длиной джинсовой юбке и растянутом чуть не до колен свитере и бородатый мужик лет сорока в двубортном коричневом костюме - на голове у него почему-то была вязаная шапка (такие в стокгольмском метро я видел на нефах с Ямайки - торговцах наркотиками). В руках странный мужик держал поднос с пластиковыми стаканчиками, на дне которых плескалась какая-то прозрачная жидкость.
     Кроме стаканчиков, на подносе была тарелка с сушками и сухариками. Все входящие могли причаститься к угощению.
     Бек облобызался со встречающими, представил меня "звезду криминального репортажа". Угостились и мы. Жидкость оказалась обычной водкой, к тому же, похоже, "паленой".
     Приняв по стаканчику и похрустев сухариками, мы вошли в квартиру.
     Раньше здесь была обыкновенная коммуналка. Теперь комнаты превращены в выставочные залы. Несмотря на отключение от электричества, сияли лампы и прожектора подсветки в бывшей кухне урчал переносной генератор, периодически отравляя воздух выхлопами отработанного бензина. На стенах, задрапированных черной материей, были развешаны фотографии: на них полуголая брутальная блондинка в разных головных уборах и с различными орудиями преступления в руках разделывалась с некими изнеженными мужичками.
     - Это и есть инсталляция Вересовской? - шепотом поинтересовался я у своего спутника.
     - Володя, да ты просто дикарь, - Бек слегка скривился от моей непросвещенности, - это выставка фоторабот Амалии Гнедышевой "Феминизм - это молодость мира". Ланина инсталляция еще не распакована, а открытие ее выставки намечено на субботу. Сегодня отмечают только ее приезд.
     Хаотичное, на первый взгляд, перетекание публики из комнаты в комнату влекло нас в дальний от входа зал, где рядом с облаченным в джинсовый костюм седым, бородатым и лохматым мужчиной стояла в неброском лазоревом костюме она - Дана. Фотография довольно верно передавала ее внешность: ширококостное лицо (впрочем, вся ее фигура была сбита достаточно крепко и не отличалась изяществом линий, - не то что у Светочки Завгородней или даже моей Анюты), темно-каштановые волосы, короткая стрижка...
     Бек приступил к процессу знакомства. Он заключил руку лохматого седого бородача в свою ладонь и потряс ее.
     - Рад видеть тебя, Фарух, представь меня своей гостье...
     - А, это ты, Толик, - взгляд Фаруха был устремлен куда-то мимо моего спутника, и тут я сообразил, что он слеп, - Ланочка, позволь представить тебе хорошего поэта и утонченного джентльмена, Анатолия Бека.
     Адвокат изящно поклонился Вересове кой. Та протянула ему руку. Бек указал на меня.
     - Владимир Соболин. Мой друг. Журналист.
     Слава Богу, что Анатолий Михайлович не стал уточнять мою специализацию. Даже сказанного хватило для того, чтобы Лана сморщила свой крупный носик. Однако пожатие ее руки было крепким и горячим, а взгляд...
     Он раздевал меня догола.
     - Очень приятно... - я вложил в голос максимум сексуальности, пожал ее руку и скроил улыбку в ответ.
     Как же, подумал я, так я и поверю, что Вересовской приятно знакомство со мной, - поди, чертыхается про себя, что занесло сюда журналиста. Думает, сейчас начну приставать с дурацкими вопросами про папу. Ну и начну, но чуть погодя. Сперва надо освоиться, а там - поглядим.
     Я отметил, что глаза у художницы цепкие и злые. И точно, вся в папу.
     Мы с Беком отошли в сторону.
     Я старался держаться так, чтобы не упускать Лану из виду.
     - Анатолий Михайлович... - я тронул адвоката за рукав.
     - Володя, мы же - на "ты"!
     - Анатолий, а кто это с Ланой рядом? - я кивнул в сторону слепого бородача.
     - Это Фарух Ахметов, известный художник, основатель неоакадемизма.
     - Слепой художник?!
     - Ну, ослеп-то Фарух всего пару лет назад. То ли после менингита, то ли после гепатита, хотя поначалу думали, что у него СПИД. Но до этого он успел стать известным и даже именитым.
     Гостей обнесли очередной порцией алкоголя. Хотя среди спиртного наличествовали и не очень крепкие напитки, все же предпочтение отдавалось водке.
     Неожиданно я почувствовал на своем локте захват чьих-то пальчиков.
     Обернувшись, я нос к носу оказался с Вересовской.
     - А вы, Владимир, о культуре пишете?.. - ее низкий грудной голос чуть вибрировал.
     - Ну, в общем, да...
     - Живопись, театр, литература?
     Пропадать, так с музыкой. Раз уж удача сама идет в руки... Я подхватил художницу под руку и повлек ее в сторону, где нам никто не мог бы помешать. По пути я молол всякий вздор, стараясь убедить Лану, что пишу исключительно о событиях в культурной жизни.
     - А скажите, Дана, э-э-э, Викто...
     - Можно без отчества, Володя, - то ли девушка споткнулась, то ли сделала вид, что споткнулась, но ее ощутимо качнуло ко мне - сквозь ткань костюма я почувствовал касание ее груди.
     - Я, Дана, пишу обо всем, о чем мне скажет редактор... - я ухватил с оказавшегося поблизости подноса стаканчик водки и лихо опрокинул его, приобнял свою спутницу за плотную талию (она не отстранилась), - Вот сейчас меня крайне интересует вопрос, что же это за зверь такой - неоакадемизм, с чем его едят?
     Ладонь моя, обнимавшая талию художницы, вспотела - Лана оказалась очень жаркой художницей.
     Вересовская начала просвещать меня на предмет неоакадемизма. При этом мы неуклонно двигались к двери, но не к выходу, а к той, что вела в глубь квартиры.
     Знаете, Володя, а хотите, я вам на практике покажу, что такое "неоакадемизм"?
     Я кивнул. Мы были уже в коридоре. Лана, взяв меня за руку, устремилась в ту комнату, где до завтрашнего утра были складированы ящики с ее работами.
     Мягко щелкнул язычок замка.
     В комнате стоял полумрак.
     - Может, зажжем свет? - спросил я. - А то в темноте как-то неловко картины рассматривать...
     В ответ Вересовская издала хрипловатый смешок, и ее сильные губы впечатались в мои.
     - Ты что, действительно никогда не видел моих работ? Это совсем не картины... - Дана колдовала над пуговицами моей рубашки.
     Ну и темперамент! Если она и инсталляции свои с таким же напором создает, то скоро все выставочные залы будут завалены ее работами. Художница тем временем атаковала мои штаны. Как женщина Вересовская меня не привлекала, но инстинкты оказались сильнее. Я не слишком верю в собственную брутальность, и объяснить Ланину страсть можно было либо тем, что уж очень она по мужику истосковалась, либо тем, что девушка, напротив, привыкла ублажать себя с каждым встречным. Загадку эту, впрочем, я так и не разгадал.
     Вересовская крутила меня то так, то этак. Минут через десять я взял над наездницей верх - пускай теперь побудет кобылкой. Моя инициатива, по-моему, пришлась ей по вкусу, хотя, честно говоря, вел я свою партию довольно механически.
     В самый напряженный момент в комнату кто-то начал ломиться. Ненавижу коммунальный секс - никакого удовольствия. Слава Богу, дверь с петель сносить не стали - хорош бы я был: звезда криминальной журналистики со спущенными штанами, подмявший под себя дочурку свежеиспеченного секретаря Совета Безопасности.
     Дана взвыла, дернулась. Пришлось наподдать - против организма не попрешь. Ящик под нами крякнул, с него слетела крышка. Вместе с ней с грохотом слетели и мы - прямо на пыльный пол.
     - А ты ничего, - отдышавшись, Вересовская потрепала меня по щеке.
     - Тебе что, обычных трахачей мало, - зачем-то спросил ее я.
     В полумраке неожиданно раздались всхлипывания. Вот уж не ожидал от этой сумасшедшей.
     - Дана... Дана Викторовна... Господи