,
и свет резал глаза. Хоть бы этот Нортон заткнулся и не мешал мне спать.  Как
я жаждал сна. Как нуждался в нем. Как я устал.
   - В какой больнице?
   - В больнице.
   - В какой?
   - Э... - я забыл, что хотел сказать. Боль пульсировала  в  правом  глазу,
захлестывала  лоб,  всю  правую  сторону   головы.   Жуткая,   лютая   боль.
Бум-бум-бум.
   - Подними левую руку, Джон.
   - Что?
   - Подними левую руку, Джон.
   Я слышал его голос, понимал слова, но они казались мне сущим  бредом,  не
стоящим внимания. Какой дурак станет слушать эту белиберду?
   - Что?
   А потом я почувствовал какую-то дрожь над правым ухом. Странную и смешную
дрожь. Я открыл глаза и увидел девушку. Она  была  очень  мила,  вот  только
вытворяла со мной нечто непонятное. С  моей  головы  падали  какие-то  бурые
пушистые штуковины. Падали медленно и плавно. Нортон смотрел на них и что-то
громко говорил, но я не разбирал слов. Я почти спал. Однако все это было так
странно... Потом я почувствовал мыльную пену. Потом - бритву. Я посмотрел на
нее, и меня вдруг начало мутить. Блевотина хлынула фонтаном прямо  на  белый
халат, и я услышал, как Нортон говорит:
   - Заканчивайте. Быстрее. Пора!
   А потом они притащили какое-то сверло. Я видел его лишь  мельком,  потому
что у меня слипались глаза, и  снова  затошнило.  Помню  только,  как  успел
произнести:
   - Чур, никаких дырок в голове...
   Я выговорил эти слова медленно, важно и очень отчетливо.
   Или мне так показалось?
   ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ. 14,15,16 ОКТЯБРЯ
   1
   Я чувствовал себя так, словно кто-то хотел оттяпать  мне  голову,  но  не
сумел довести  дело  до  конца.  Очнувшись,  я  тотчас  вызвал  медсестру  и
потребовал  еще  морфия.  Она  улыбнулась  мне  как  слишком  привередливому
пациенту и сказала, что больше нельзя.  Тогда  я  предложил  ей  катиться  к
чертям собачьим. Это ей не очень понравилось. Впрочем, и я не был в восторге
от нее.
   Подняв руку, я нащупал повязку на  голове  и  отпустил  по  этому  поводу
несколько замечаний, которые тоже не понравились медсестре, и  она  убралась
восвояси. А вскоре пришел Нортон Хэммонд.
   - Парикмахер ты никудышный, - заметил я, продолжая ощупывать голову.
   - А по-моему, неплохая стрижка.
   - Сколько дыр просверлили?
   - Три.  Все  на  темени,  с  правой  стороны.  Крови  было  прилично.  Ты
что-нибудь помнишь?
   - Нет, - ответил я.
   - Ты клевал носом, блевал; один зрачок расширился. Мы не стали дожидаться
рентгена.
   - Ладно. Когда я отсюда выберусь?
   - Дня через три. Самое большее - четыре.
   - Ты что, издеваешься?
   - Гематома чревата, - напомнил он мне. - Ты должен отлежаться.
   - У меня есть выбор?
   - Господи, не зря же говорят: нет пациента хуже, чем врач.
   - Дай еще морфию, - попросил я.
   - Нельзя.
   - А дарвона можно?
   - Нет.
   - Аспирин?
   - Ладно, - уступил Хэммонд. - Этой дряни не жалко.
   - А ты не подсунешь мне прессованную сахарную пудру?
   - Думай, что говоришь, не то позову консультанта из психиатрии.
   - Не посмеешь.
   Хэммонд только усмехнулся и был таков. Я немного подремал, а потом пришла
Джудит. Какое-то время она делала вид, будто сердится на меня, но надолго ее
не хватило. Я объяснил жене, что в случившемся нет моей вины, и она  назвала
меня чертовым дурнем, а потом поцеловала.
   Чуть позже нагрянули легавые, и мне пришлось притвориться спящим. Вечером
сиделка принесла газеты, и я стал искать заметку об Арте.  Увы,  таковой  не
нашлось. Только несколько бульварных статеек об  Анджеле  Хардинг  и  Романе
Джонсе, и больше ничего. Потом снова пришла Джудит и сообщила, что у Бетти и
детей все хорошо, а Арта освободят завтра.
   Я сказал, что это очень добрая весть, и Джудит улыбнулась.
   ***
   В больнице у человека исчезает чувство времени. Дни сливаются в один. Вам
измеряют  температуру,  вас  кормят,  вас  осматривает  врач,  потом   снова
появляется градусник... Вот, собственно, и все.  Меня  навестили  Сандерсон,
Фриц, еще несколько человек. В том числе и полицейские. На сей  раз  мне  не
удалось прикинуться спящим, и я рассказал  им  все,  что  знал.  Полицейские
внимательно слушали и даже делали какие-то записи. К вечеру второго дня  мне
стало получше. В голове прояснилось, слабость  начала  проходить.  О  чем  и
сообщил Хэммонду. Но он лишь хмыкнул и посоветовал мне полежать еще сутки.
   После обеда меня  навестил  Арт  Ли.  По  своему  обыкновению,  он  криво
ухмылялся, но выглядел очень усталым. И постаревшим.
   - Привет, -  сказал  я.  -  Ну  что,  приятно  снова  почувствовать  себя
свободным человеком?
   - Приятно, - согласился он, стоя в изножье кровати и покачивая головой. -
Тебе очень больно?
   - Теперь уже нет.
   - Жаль, что так вышло.
   - Все в порядке. Это даже было занятно. Первая  эпидуральная  гематома  в
моей жизни.
   Я умолк. Мне хотелось задать ему один вопрос. Я  успел  многое  обдумать,
выругать себя за уйму дурацких ошибок, допущенных по ходу дела. Я знал,  что
самая большая моя оплошность - вызов репортера  из  "Глоб".  Не  стоило  мне
тащить его в дом Ли. Это была огромная глупость.  Но  не  единственная.  Вот
почему меня так и подмывало задать Арту один вопрос.
   Но я не стал этого делать. А лишь сказал:
   - Надо полагать, полиция разложила все по полочкам.
   Арт кивнул.
   -  Роман  Джонс  заставил  Анджелу  сделать   аборт   Карен.   Когда   ты
заинтересовался им, он отправился домой к Анджеле, вероятно, чтобы убить ее.
Решив, что за ним следят, Джонс затаился и устроил тебе западню, после  чего
пошел к девушке и принялся гоняться за  ней  с  бритвой.  Бритвой  же  он  и
полоснул тебя по лбу.
   - Очень мило.
   - Анджела схватила кухонный нож и начала сопротивляться. Даже  поцарапала
Джонса. Представляю себе эту захватывающую сцену. Парень с бритвой и девка с
тесаком. В конце концов Анджела изловчилась огреть его стулом и выпихнуть из
окна.
   - Это она так сказала?
   - Похоже, что да.
   Я кивнул. Мы молча переглянулись.
   - Спасибо тебе за помощь, - сказал наконец Арт.
   - Всегда к твоим услугам. Но уверен ли ты, что я и впрямь помог?
   Арт улыбнулся:
   - Я же на свободе.
   - Я не то имел в виду.
   Он передернул плечами и присел на край кровати.
   - Огласка - не твоя вина. Кроме того, Бостон уже начал мне  надоедать.  Я
созрел для переезда.
   - Куда подашься?
   - Я думаю, обратно в Калифорнию. Пришла  охота  пожить  в  Лос-Анджелесе.
Может, приму роды у какой-нибудь кинозвезды.
   - У кинозвезд не бывает детей, - сказал я. - У них все больше агенты.
   Арт рассмеялся. Какое-то мгновение это был так хорошо знакомый  мне  смех
человека, услышавшего забавную шутку и  уже  успевшего  придумать  достойный
ответ, а оттого очень довольного собой. Но лишь мгновение. Арт хотел  что-то
сказать, но быстро закрыл рот и уставился в пол. Смех оборвался.
   - Ты побывал на работе? - спросил я.
   - Забежал, чтобы прикрыть лавочку. Я уже готовлюсь к переезду.
   - Когда отбываете?
   - На следующей неделе.
   - Так скоро?
   Арт передернул плечами:
   - Не имею ни малейшего желания задерживаться здесь.
   - Да, могу себе представить, - согласился я.
   ***
   Полагаю, что все последующие события - результат охватившей меня  злости.
Дело было препоганое, смрадное и мерзкое, и мне следовало попросту отойти  в
сторону, оставить людей  в  покое  и  все  забыть.  Не  было  никакой  нужды
продолжать это бессмысленное расследование. Но  когда  Джудит  сказала,  что
хочет устроить  Ли  прощальную  вечеринку,  я  ответил:  нет,  Арту  это  не
понравится.
   После чего моя злость сделалась еще сильнее.
   На третий день я принялся канючить, да так, что Хэммонд  в  конце  концов
согласился выписать меня. Подозреваю, что моему освобождению  способствовали
и жалобы медсестер.  В  общем,  в  три  часа  десять  минут  пополудни  меня
спровадили. Джудит привезла мне кое-какую одежду, и  мы  поехали  домой.  По
пути я сказал жене:
   - Сверни направо, когда доедешь до угла.
   - Зачем?
   - Я должен заглянуть в одно место.
   - Джон...
   - Не надо, Джудит. Всего на несколько минут.
   Она  нахмурилась,  но  свернула  направо,  как  я  и  просил,  а   затем,
руководствуясь моими указаниями, проехала через Маячный холм  к  улице,  где
жила Анджела Хардинг. Перед домом стояла патрульная машина, на втором  этаже
у двери квартиры топтался полицейский.
   - Я доктор Берри из лаборатории Мэллори, - представился я. - Вы уже взяли
образцы крови?
   Полицейский растерялся.
   - Какие образцы?
   - Соскобы с кровавых пятен в  комнате.  Сухие  образцы.  Для  анализа  на
двадцать шесть различных факторов.
   Полицейский недоуменно покачал головой.
   - Доктор Лазар просил меня проверить, - сказал я.
   - Я об этом ничего не знаю, -  ответил  полицейский.  -  Вчера  приходили
какие-то медэксперты, может, они и проверили.
   - Нет, - сказал я. - Вчера были дерматологи.
   - А... ну что ж, тогда смотрите. - Он открыл дверь. -  Только  ничего  не
трогайте, они еще не сняли отпечатки пальцев.
   Я вошел в квартиру. Тут  царил  кавардак,  мебель  была  перевернута,  на
кушетках  и  столах  виднелись  пятна  крови.  Трое  криминалистов   снимали
отпечатки пальцев. Один из них посмотрел на меня.
   - Нужна помощь?
   - Да, - ответил я. - Стул...
   - Вон он, - криминалист указал большим пальцем на стул в углу.  -  Только
не прикасайтесь.
   Я подошел и осмотрел дешевый деревянный кухонный стул непонятного  цвета.
Он был не очень тяжелый, но довольно прочный. На одной  из  ножек  запеклась
кровь.
   Я взглянул на криминалистов.
   - Вы его уже проверили?
   - Да. Странное дело:  в  этой  комнате  сотни  отпечатков.  Тут  побывали
десятки людей. Нам и за год не разобраться, где чьи  пальчики.  Но  на  этом
стуле и на ручке двери снаружи не было ни одного отпечатка.
   - Как это?
   Криминалист пожал плечами:
   - Все стерто.
   - Стерто?
   - Да. Кто-то прошелся тряпкой по стулу и наружной ручке. Все остальное не
протерто. Даже нож, которым она пилила запястья.
   Я кивнул.
   - Кровь уже брали?
   - Да, приехали и уехали.
   - Хорошо, - сказал я. - Можно позвонить? Надо связаться с лабораторией.
   Он снова пожал плечами:
   - Звоните.
   Я снял трубку и набрал номер метеостанции. Услышав голос, я сказал:
   - Доктора Лазара, пожалуйста.
   - ..прохладно и солнечно, пятьдесят  пять  градусов,  к  вечеру  возможна
переменная облачность...
   - Фред? Это Джон Берри, я звоню из ее квартиры.
   - ..вероятность ливневых дождей - пятьдесят процентов...
   - Да, говорят, образцы взяли. Ты уверен, что их еще не привезли?
   - ..завтра - ясно, понижение температуры до сорока...
   - Ага, понятно. Хорошо, хорошо. Ладно. До встречи.
   - ..ветер восточный, пятнадцать миль в час...
   Я положил трубку и повернулся к криминалистам.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   Никто из них даже не заметил, как я ушел. Впрочем, им было все равно. Они
просто исполняли свои служебные обязанности. Не исключено, что уже  в  сотый
раз. Обычная работа.
   ЭПИЛОГ
   ПОНЕДЕЛЬНИК, 17 ОКТЯБРЯ
   В понедельник я пребывал в дурном расположении духа и почти все утро  дул
кофе, курил сигареты  и  морщился  от  мерзкой  горечи  во  рту,  непрерывно
повторяя себе, что можно все бросить, забыть, и никому от этого не будет  ни
холодно ни жарко. Дело  закрыто.  Я  не  мог  помочь  Арту,  не  мог  ничего
исправить. Единственное, что я мог, так это нагадить еще больше.
   Кроме того, Уэстон ни в чем не виноват. Ну, скажем, почти не виноват.  Во
всяком случае, он - последний человек, на которого я мог пенять. К  тому  же
Уэстон уже старик.
   И нечего зря тратить время. Попивая кофе, я все время повторял  про  себя
эту фразу: нечего зря тратить время.
   И все-таки ничего не  мог  с  собой  поделать.  Незадолго  до  полудня  я
подкатил к корпусу Мэллори и отправился в кабинет Уэстона. Он рассматривал в
микроскоп какие-то образцы и сообщал о своих находках маленькому  диктофону,
стоявшему на столе. Когда я вошел в кабинет, Уэстон умолк.
   - Привет, Джон. Зачем пожаловали?
   - Как самочувствие? - спросил я.
   - Мое? - Он усмехнулся. - Прекрасно. А вы как? - Уэстон взглянул  на  мою
перебинтованную голову. - Наслышан о ваших похождениях.
   - Я здоров, - ответил я.
   Входя в кабинет, я заметил, как Уэстон поспешно спрятал  руки  под  стол.
Теперь я не мог видеть их.
   - Болят? - спросил я.
   - Что?
   - Руки болят?
   Он недоуменно уставился на меня. Во всяком случае, попытался,  но  ничего
не вышло. Я кивнул, и Уэстон положил руки на столешницу. Два пальца на левой
кисти были перевязаны.
   - Порезались?
   - Да. Совсем неуклюжий стал. Шинковал  луковицу...  помогал  на  кухне...
Царапина. Но все равно неприятно. И неловко. При моем стаже я просто  обязан
уметь пользоваться ножом.
   - Повязку сами накладывали?
   - Да. Порез-то пустячный.
   Я устроился в кресле напротив и закурил, чувствуя кожей  пытливый  взгляд
Уэстона.  Затянулся,  выдул  струю  дыма   в   потолок.   Уэстон   оставался
невозмутимым, и это усложняло мою задачу. Впрочем, он  действовал  сообразно
обстоятельствам. Вероятно, на его месте я поступил бы так же.
   - У вас ко мне какое-то дело? - осведомился Уэстон.
   - Да.
   Мы немного посидели, разглядывая друг дружку.  Наконец  Уэстон  отодвинул
микроскоп и выключил диктофон.
   - Это как-то связано с диагнозом Карен Рэнделл? - спросил он. - Я слышал,
вы интересовались.
   - Да, - ответил я.
   -  Вы  успокоитесь,  если  образцы  посмотрит  еще  кто-нибудь?   Скажем,
Сандерсон?
   - Сейчас это не имеет большого значения, - ответил я. - Во всяком случае,
с точки зрения закона.
   - Наверное, вы правы, - согласился Уэстон.
   Снова воцарилось молчание. Мы долго разглядывали друг друга. Я  никак  не
мог придумать, с чего начать разговор. Но безмолвие было невыносимо.
   - Стул вытерли, - сказал я. - Вы знали об этом?
   Уэстон на миг свел брови, и я испугался, что он прикинется  дурачком.  Но
нет. Мой старый друг кивнул.
   - Да. Она обещала вытереть его.
   - И дверную ручку тоже.
   - Да. И дверную ручку.
   - Когда вы пришли к ней?
   Уэстон вздохнул:
   - Было уже поздно. Я засиделся в  лаборатории  и  возвращался  домой.  По
дороге решил проведать Анджелу. Я  делал  это  довольно  часто.  Заезжал  на
несколько минут, чтобы посмотреть, как она там.
   - Вы лечили ее от наркомании?
   - То есть поставлял ли я ей зелье?
   - То есть лечили вы ее или нет?
   - Нет. Я знал, что не справлюсь. Конечно, я подумывал об этом, но в конце
концов решил, что только испорчу  дело.  Я  уговаривал  Анджелу  полечиться,
но... - Он пожал плечами.
   - Итак, вы навещали ее, когда была возможность.
   - В самые трудные времена. Это все, что я мог сделать.
   - А что было в четверг вечером?
   - Когда я пришел, он уже был там. Я слышал возню и крики, поэтому  открыл
дверь. И увидел,  как  он  гоняется  за  Анджелой  с  бритвой  в  руке.  Она
отбивалась длинным ножом для резки хлеба. Джонс хотел убрать Анджелу, потому
что она была свидетелем. Он все время повторял  вполголоса:  "Ты  свидетель,
крошка". Я точно не помню, что произошло потом. Я любил Анджелу.  Он  что-то
сказал мне и полез на меня с бритвой. У него был  ужасный  вид,  потому  что
Анджела уже успела порезать его. Во всяком случае, одежду.
   - И вы схватили стул.
   - Нет, я отступил. Тогда он снова бросился на  Анджелу,  повернувшись  ко
мне спиной. В этот миг я и схватил стул.
   Я указал на его руку:
   - А порезы?
   - Не помню. Наверное, он меня достал. Когда я вернулся домой,  то  увидел
маленькую прореху на рукаве пальто. Но не помню, как она появилась.
   - После удара стулом...
   - Он рухнул. Потерял сознание.
   - И что вы сделали?
   -  Анджела  испугалась  за  меня,  велела  уходить  и  обещала  обо  всем
позаботиться. Она очень боялась, что я окажусь замешанным. И я...
   - И вы ушли, - закончил я за него.
   - Да, - ответил Уэстон, глядя на свои руки.
   - Роман был мертв?
   - Я толком не  понял.  Он  упал  возле  окна.  Наверное,  Анджела  просто
вытолкала его, а потом стерла отпечатки. Но точно не знаю.
   Я смотрел на его морщинистое лицо, белые седые волосы и вспоминал, как он
учил меня, как немилосердно гонял на занятиях, как нахваливал. Как я  уважал
его. Как по четвергам  он  водил  стажеров  в  бар  возле  больницы,  угощал
выпивкой и увлекательной  беседой,  как  в  свой  день  рождения  непременно
приносил в больницу большущий торт и  оделял  всех,  кто  работал  на  нашем
этаже. Я вспоминал его шутки, радости и горести, пережитые вместе, вопросы и
ответы, долгие часы в анатомичке, открытия и сомнения...
   - Ну вот, собственно, и все, - с грустной улыбкой сказал Уэстон.
   Я закурил новую сигарету. При этом  я  сложил  ладони  лодочкой  и  низко
склонил голову, хотя воздух в  комнате  был  совершенно  неподвижен.  Духота
стояла, как в оранжерее, где растут особенно нежные цветы.
   Уэстон не стал ни о чем спрашивать. В этом не было нужды.
   - Вы могли бы заявить, что защищались, - сказал я.
   - Да, - медленно и очень тихо ответил он. - Мог бы.
   ***
   Осеннее солнышко озаряло голые ветви деревьев на Массачусетс-авеню. Когда
я спускался по ступеням крыльца, мимо проехала  карета  "Скорой  помощи".  Я
успел заметить, что на носилках лежит человек, и  санитар  прижимает  к  его
лицу кислородную маску. Черт, я не разглядел, даже не понял, мужчина это или
женщина.
   Несколько прохожих остановились и посмотрели вслед машине.  На  их  лицах
читалась тревога, смешанная с любопытством и состраданием. Постояв несколько
секунд в глубоком раздумье, люди шли дальше своей дорогой.
   Наверняка они гадали, кого привезли в отделение  неотложной  помощи,  чем
болен этот человек, выйдет ли из больницы на своих двоих. Разумеется, они не
знали ответов на эти вопросы. Зато я знал.
   На крыше "Скорой помощи" мерцал маячок, но сирена молчала.  Машина  ехала
медленно, почти лениво. Значит, состояние пациента, которого она  везла,  не
вызывало опасений.
   Или он уже мертв.
   На какое-то мгновение меня охватило странное любопытство. Я  почувствовал
себя едва ли не обязанным тотчас отправиться в приемный  покой  и  выяснить,
кого туда привезли и каковы виды на будущее этого человека.
   Но я не пошел туда. Я сел в машину и поехал  домой;  мне  очень  хотелось
изгнать из памяти эту картину - медленно ползущую по  улице  карету  "Скорой
помощи". Ведь таких машин миллионы. И пациентов тоже миллионы. И больниц  на
свете черт-те сколько.
   В конце концов образ потускнел и исчез. И мне сразу стало легче.

   Origin: BestLibrary
   Spellcheck & Format by http://gena.lib.ru/