ный диагноз - аппендицит.  Хирург
вскрывает брюшную полость и видит, что аппендикс в порядке.  Тем  не  менее,
если его решение не было скоропалительным, операция  считается  оправданной,
поскольку все симптомы указывали на аппендицит, а промедление могло привести
к смерти пациента. Так же и Питерсон:  он  может  действовать  на  основании
собранных улик, и неважно, прав он или нет.  С  этой  точки  зрения  позиции
капитана неуязвимы. Если Арта осудят, Питерсон не  получит  медали.  А  если
оправдают, капитана защитит удобная формула: "Это моя работа".
   Я вошел в аптеку, купил две пачки сигарет  и  позвонил  в  пару  мест  из
автомата. Первым делом я связался с лабораторией и сказал, что  сегодня  уже
не вернусь на работу. Потом позвонил Джудит и попросил ее посидеть с  Бетти.
Она поинтересовалась, виделся ли я с Артом и все ли в  порядке.  Я  ответил,
что да, виделся, и его выпустят через час или около того.
   Обычно я ничего не скрываю от жены. Ну  разве  что  какие-нибудь  мелочи.
Например,  чем   занимался   Камерон   Джексон   на   съезде   американского
хирургического общества несколько лет назад. Это  могло  расстроить  Джудит,
она наверняка стала бы переживать за жену Камерона. Прошлой весной  Джексоны
все-таки развелись, и Джудит была сама не своя. Такие разводы у нас называют
"разводами по-эскулапски", и обычно они не отягощены условностями. Камерон -
прекрасный ортопед с обширной практикой - начал пропускать домашние  трапезы
и безвылазно сидел в больнице. Вскоре его  жене  это  надоело.  Сначала  она
возненавидела ортопедию как отрасль медицины, а потом и самого Камерона.  Ей
достались оба ребенка и алименты, триста долларов в  неделю.  Но  блаженства
она не обрела. Потому что ей был нужен Камерон, только без медицины.
   Камерон тоже не лучится счастьем. На прошлой неделе я виделся с ним, и он
туманно намекнул,  что  хочет  жениться  на  медсестре,  с  которой  недавно
познакомился. Он знал, что не  сможет  избежать  пересудов,  но  думал:  "По
крайней мере, уж эта, новая, меня поймет". Это  было  начертано  у  него  на
лице.
   Я часто вспоминаю Камерона Джексона и еще десяток  знакомых  мне  врачей,
так же беззаветно преданных делу. Обычно я думаю о  них  поздними  вечерами,
когда задерживаюсь в лаборатории и  работы  столько,  что  я  даже  не  могу
позвонить домой и предупредить об опоздании.
   Мы с Артом однажды обсуждали эту тему, и последнее слово осталось за моим
другом, который с присущим ему цинизмом заявил: "Теперь я  начинаю  понимать
священников с их безбрачием".
   Брак самого Арта был почти удушающе прочен. Полагаю,  потому  что  Арт  -
китаец,  хотя,  конечно,  дело  не  только  в  этом.  Супруги  Ли   -   люди
просвещенные, не очень чтут традиции, но и не  полностью  свободны  от  них.
Таково, во всяком случае, мое мнение. Арт постоянно испытывает чувство  вины
оттого, что проводит  слишком  мало  времени  в  кругу  семьи,  и  буквально
заваливает своих потомков дарами. Они ужасно избалованы, но Арт обожает  их,
и когда начинает рассказывать о своих чадах, остановить его бывает трудно.
   Его отношение к жене несколько сложнее и менее  однозначно.  Иногда  Арту
хочется, чтобы она увивалась вокруг него, как верная собачонка. Порой и  она
хочет того же. Но не всегда. Зачастую Бетти ведет себя очень независимо.
   Бетти Ли - одна из красивейших  женщин,  которых  я  знаю.  Она  стройна,
грациозна и мила в обращении. Рядом с ней Джудит кажется грузной,  крикливой
и едва ли не мужеподобной.
   Джудит и я женаты уже восемь лет. Мы  познакомились,  когда  я  учился  в
медицинской школе, а Джудит была на  последнем  курсе  колледжа  Смита.  Она
выросла на ферме в Вермонте и, подобно многим красивым женщинам, не  слишком
умна.
   Позвонив ей, я сказал:
   - Присмотри за Бетти.
   - Хорошо.
   - Успокой ее.
   - Хорошо.
   - И не подпускай к ней газетчиков.
   - А они придут?
   - Не знаю. Но если нагрянут, гони их прочь.
   Джудит сказала, что так и сделает, и положила трубку.
   Я  тотчас  позвонил  Джорджу  Брэдфорду,  поверенному  Арта.  Джордж  был
толковым правоведом и знал нужных людей.  Он  возглавлял  юридическую  фирму
"Брэдфорд, Стоун и Уитлоу". Его не  оказалось  в  конторе,  и  мне  пришлось
оставить сообщение.
   Наконец я позвонил  Льюису  Карру,  профессору  клинической  медицины  из
бостонской Мемориальной больницы. В регистратуре не сразу нашли его, а когда
отыскали, Льюис, по своему обыкновению, резко буркнул в трубку:
   - Карр у телефона.
   - Лью, это Джон Берри.
   - Привет, Джон, что у тебя на уме?
   В  этом  был  весь  Карр.  Большинство  врачей  соблюдают  некий   ритуал
телефонного общения: сначала - вопрос о самочувствии, потом -  о  работе  и,
наконец, о семье. Но Льюис не придерживался заведенного порядка. И не только
в телефонных разговорах.
   - Я звоню насчет Карен Рэнделл.
   - А что такое? - Его голос зазвучал настороженно. Похоже, в Мемориалке не
было охотников обсуждать эту тему.
   - Расскажи все, что знаешь о ней. Может, слышал что-нибудь?
   - Понимаешь, Джон, ее папаша - большая шишка. Поэтому я  знаю  все  и  не
знаю ничего. Кто интересуется ею?
   - Я.
   - Лично ты?
   - Вот именно.
   - С какой стати?
   - Я дружен с Артом Ли.
   - Так его замели? Я слышал об этом, но не поверил. Мне  всегда  казалось,
что Ли слишком умен, чтобы...
   - Лью, что произошло вчера вечером?
   Карр вздохнул.
   - Господи, тут такое творится. Поганые дела. Амбулаторное отделение гудит
как улей.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Сейчас я не могу говорить об этом, - сказал Карр. - Лучше  приезжай  ко
мне.
   - Хорошо, - ответил я. - Где тело? У вас?
   - Нет, в Городской.
   - Вскрытие уже было?
   - Понятия не имею.
   - Ладно, я загляну к тебе  через  несколько  часов.  Можно  раздобыть  ее
историю болезни?
   - Сомневаюсь. Сейчас она у старика.
   - Хорошо, до встречи.
   Я повесил трубку, опустил в  щель  телефона  еще  один  десятицентовик  и
позвонил в морг Городской больницы. Секретарша подтвердила, что тело у  них.
Секретаршу звали Элис, и она страдала гипотиреозом, поэтому голос ее  звучал
так, словно она проглотила контрабас.
   - Вскрытие уже было? - спросил я.
   - Вот-вот начнется.
   - Не могли бы они немного подождать? Я хотел бы присутствовать.
   - Едва ли это возможно, - протрубила Элис. -  Тут  какой-то  непоседа  из
Мемориалки. Ему не терпится взяться за нож, так что поторопитесь.
   Я сказал, что уже выезжаю, и повесил трубку.
   5
   Многие бостонцы свято верят, что в их городе можно получить лучшее в мире
медицинское обслуживание. Эта точка зрения укоренилась в  умах  горожан  так
прочно, что почти никто не берется оспаривать ее.
   Зато вопрос о том, какая же из городских  больниц  лучше  других,  служит
предметом нескончаемых и жарких  дебатов.  Главных  претендентов  на  первое
место в Бостоне три: Общая, Бригхэмская и  Мемориальная  больницы.  Патриоты
Мемориалки скажут вам, что Общая слишком большая, а  Бригхэмская  -  слишком
маленькая; Общая - чисто клиническая, и  это  плохо,  а  Бригхэмская  строго
научная, и это тоже плохо; в Общей  пренебрегают  хирургией  и  предпочитают
лекарства, а в Бригхэмской - наоборот. И, наконец, вам торжественно  заявят,
что персонал Общей и Бригхэмской в подметки не годится врачам  и  медсестрам
Мемориалки, в которой работают высокообразованные и умные люди.
   Но любой,  кто  от  нечего  делать  расставляет  бостонские  больницы  по
ступенькам пьедестала, наверняка  поместит  Городскую  где-то  возле  самого
подножия. Я подъехал  к  ней,  миновав  здание  торгового  центра  -  самого
внушительного строения в районе, который политиканы величают Новым  Бостоном
и  который  представляет  собой  лес  небоскребов,  приютивших  гостиницы  и
магазины  и  разделенных  небольшими  площадями  с  фонтанами  и   обширными
пустырями без фонтанов, придающими этим местам "современный облик".
   Городская больница стоит на расстоянии короткого,  но  волнующего  пешего
перехода от района "красных фонарей", далеко не нового и не современного  на
вид, но  весьма  оживленного  и  исполняющего  свое  предназначение  так  же
исправно, как, скажем, стоматологическая поликлиника.
   Район "красных фонарей" расположен на краю негритянских трущоб Роксбери и
соседствует с бостонским Сити. Пробираясь по нему и лавируя между притонами,
я раздумывал о том, как же бесконечно далеко отсюда до вотчины Рэнделлов.
   Рэнделлы, разумеется, практикуют в Мемориалке.  В  Бостоне  хорошо  знают
этот старинный род, в котором почти наверняка был хотя  бы  один  скрюченный
морской болезнью пилигрим, приплывший на "Мэйфлауере" и внесший свой вклад в
генофонд семейства. Доподлинно известно, что Уилсон Рэнделл  пал  в  бою  на
Маячном холме в 1776 году.
   Лекарская династия Рэнделлов существует уже несколько столетий. В отрезок
времени, именуемый новейшей  историей,  это  семейство  облагодетельствовало
общество  целым  сонмищем  знаменитых  врачей.  В  начале   века   виднейшим
нейрохирургом страны считался Джошуа Рэнделл, который сыграл в развитии этой
области медицины не менее важную роль, чем сам великий  Кашинг.  Джошуа  был
строгим догматиком. Во всяком случае, так гласило бытующее  в  среде  врачей
совершенно недостоверное предание о нем.
   Подобно большинству хирургов того времени, Джошуа Рэнделл заставлял своих
стажеров дать обет безбрачия.  Один  из  его  ассистентов  надул  старика  и
женился. Через несколько месяцев Джошуа узнал об этом и  созвал  всех  своих
стажеров. Выстроив их в шеренгу, он сказал: "Доктор  Джонс,  будьте  любезны
сделать шаг вперед".
   Проштрафившийся врач, дрожа,  вышел  из  строя,  и  Рэнделл  заявил  ему:
"Насколько я понимаю, вы завели жену!" Причем произнес он это  таким  тоном,
будто ставил диагноз.
   "Да, сэр", - ответил напуганный стажер.
   "Можете ли вы сказать что-нибудь в свое оправдание, прежде  чем  я  уволю
вас?"
   Молодой врач подумал с минуту и ответил:
   "Да, сэр. Я могу клятвенно обещать вам, что этого больше не повторится".
   Если верить преданию, этот ответ так развеселил  Рэнделла,  что  в  конце
концов он сменил гнев на милость и оставил стажера в своей команде.
   Следующим знаменитым Рэнделлом стал Уинтроп, специалист по  операциям  на
грудной клетке. Джей Ди Рэнделл, отец Карен, - кардиохирург, большой  мастер
вживлять искусственные сердечные клапаны. Мы с ним незнакомы, но пару раз  я
видел его. Это  суровый  муж  патриархального  обличья,  с  жесткими  седыми
волосами и начальственной повадкой. Стажеры, которые обучаются  у  Рэнделла,
боятся и ненавидят его.
   Брат  Джей  Ди,  Питер,  был  терапевтом  и  практиковал  неподалеку   от
Общественного парка. Модный врач, весьма изысканный джентльмен и,  вероятно,
неплохой знаток своего дела. Впрочем, это лишь мое предположение.
   У Джей Ди есть сын,  брат  Карен,  который  учится  в  медицинской  школе
Гарварда. Год назад ходили слухи, что парня вот-вот отчислят, но  потом  все
наладилось.
   В каком-нибудь другом городе и  в  другие  времена  такая  приверженность
юноши семейным традициям могла  бы  показаться  странной,  но  только  не  в
Бостоне.  В  семьях  здешних  состоятельных  старожилов  уже  давно   бытует
убеждение, что на свете есть лишь два достойных внимания поприща -  медицина
и право. Ну, разве  что  еще  преподавательская  деятельность.  Тоже  весьма
почетное занятие, если, конечно, вы - профессор Гарварда.
   Но Рэнделлов не интересовали ни преподавание, ни правоведение.  Они  были
врачами, и каждый Рэнделл считал своим долгом получить медицинский диплом  и
поступить стажером в  Мемориалку.  И  в  медицинской  школе,  и  в  больнице
Рэнделлам прежде делали поблажки, и начальство смотрело на их низкие  оценки
сквозь пальцы.  Но  с  годами  семейство  полностью  отработало  этот  аванс
доверия. Попасть на лечение к одному из Рэнделлов считалось большой удачей.
   Вот, собственно, и все,  что  я  знал  об  их  клане.  Они  были  богаты,
принадлежали  епископальной  церкви,  славились  своим  рьяным   местечковым
патриотизмом и пользовались всеобщим уважением и огромным влиянием.
   Что ж, теперь мне предстоит узнать о них побольше.
   ***
   За  три  квартала  от  больницы  я  проехал  через  Поле  брани  на  углу
Массачусетс-  и  Коламбус-авеню.  По  вечерам  эти  места   кишат   шлюхами,
сводниками, наркоманами и торговцами зельем.  А  Полем  брани  этот  квартал
назвали, потому что отсюда в Городскую привозят огромное количество людей  с
ножевыми и огнестрельными ранениями, вот и создается впечатление, что  здесь
идет междоусобная война.
   Бостонская Городская больница - это исполинское  нагромождение  корпусов,
которое занимают целых три  квартала.  В  ней  1350  коек,  занятых  главным
образом алкоголиками и иными отбросами общества.  Почтенные  врачи  называют
эту больницу бостонской клоакой, но на самом деле здесь очень хорошо учат  и
стажируют интернов. В Городской лежат такие пациенты, каких не найдешь ни  в
одной дорогой больнице. Взять, к примеру, цингу. В современной Америке  этот
недуг большая редкость. Чтобы цинга развилась, надо  пять  месяцев  питаться
как попало и не есть фруктов. Но такого почти не  бывает,  и  в  большинстве
наших больниц случаи цинги встречаются не чаще чем раз в три года. А  вот  в
бостонской Городской - шесть  раз  в  год,  преимущественно  весной,  в  так
называемый "цинготный сезон".
   Так же обстоят дела с чахоткой,  третичным  сифилисом,  огнестрельными  и
ножевыми ранениями, увечьями, членовредительством  и  истощением.  Со  всеми
этими напастями врачи Городской  сталкиваются  гораздо  чаще,  чем  персонал
любой другой  бостонской  больницы.  И,  как  правило,  недуг  бывает  более
запущенным.
   ***
   Планировка Городской больницы напоминает лабиринт, сооруженный  безумцем.
Десять  ее  корпусов  соединены   бесчисленными   наземными   и   подземными
переходами, на всех углах висят громадные зеленые указатели, но проку от них
мало, и заблудиться тут - пара пустяков.
   Торопливо шагая по коридору от здания к зданию, я вспоминал, как  мучился
тут в бытность мою стажером. В памяти оживали давно забытые мелочи -  запахи
дешевого стирального порошка, которым пользовались  только  здесь;  бумажные
мешки возле каждого рукомойника, один - для салфеток, другой - для резиновых
перчаток,  которые  надевали  перед  обследованием  прямой  кишки.  В  целях
экономии использованные перчатки не выбрасывали, а тщательно  мыли  и  опять
пускали в дело. Маленькие пластмассовые ярлычки с именами  и  черной,  синей
или красной каймой, в зависимости от должности владельца. Я проработал здесь
всего год, но за это время провел несколько  вскрытий  по  просьбе  судебных
медиков.
   ***
   По закону судебный следователь  может  потребовать  провести  вскрытие  в
четырех  случаях,  перечень  которых  любой  стажер   патологоанатомического
отделения знает наизусть.
   Случай  первый  -  насильственная  смерть  или   кончина   при   странных
обстоятельствах.
   Случай второй - смерть по пути в больницу.
   Случай третий - смерть в течение суток после прибытия в больницу.
   И, наконец, смерть больного, не имевшего постоянного лечащего врача.
   Во всех этих случаях вскрытие проводится в Городской больнице. Во  многих
городах США, включая Бостон, нет особого морга,  подведомственного  полиции.
Наше управление судебно-медицинской экспертизы располагается на втором этаже
корпуса Мэллори - патологоанатомического отделения Городской. В  более-менее
простых случаях  трупы  вскрывают  стажеры-первогодки  из  той  больницы,  в
которой умер пациент. Для новичка вскрытие по  требованию  судебного  медика
нередко чревато изрядной нервотрепкой.
   Допустим, к примеру, что вы не можете распознать отравление или смерть от
удара током и боитесь упустить что-нибудь важное. В таком  случае  разрешать
затруднение надо давно  испытанным  способом,  известным  многим  поколениям
стажеров:  вскрывать  как  можно  медленнее,  делая  подробнейшие  записи  и
множество фотоснимков,  и  сохранять  все  образцы  тканей  жизненно  важных
органов, потому  что  суд  может  потребовать  их  повторного  исследования.
Разумеется, сохранение срезов  -  дорогостоящая  процедура:  нужны  склянки,
физиологические растворы, место в морозильниках. Но никто  не  ропщет:  ведь
вскрытие делается по просьбе полиции.
   Тем не менее, даже  приняв  все  меры  предосторожности,  вы  продолжаете
волноваться, и на задворках сознания  живет  страх,  порожденный  жутковатой
мыслью: а вдруг обвинение или защита потребуют предоставить какие-то  важные
сведения, какие-то улики в пользу одной из сторон? А вы  не  можете  сделать
это, потому что не учли всех обстоятельств,  всех  постоянных  и  переменных
величин.
   ***
   В вестибюле корпуса Мэллори, прямо у входа, стоят два маленьких  каменных
сфинкса. Никто уже не помнит, зачем их там водрузили, но мне  становится  не
по себе всякий раз, когда я вижу эти изваяния. Сфинксы в мертвецкой навевают
мысли о Древнем Египте с его камерами для бальзамирования. Короче, в  голову
лезет всякая чепуха.
   Я поднялся  на  второй  этаж  перемолвиться  словечком  с  Элис,  которая
пребывала в скверном расположении духа и  ворчливо  сообщила  мне,  что:  а)
вскрытие еще не начинали, потому что у них какая-то  заминка;  б)  весь  мир
катится  в  тартарары;  в)  зимой  ожидается  эпидемия  гриппа.  После  чего
поинтересовалась, известно ли мне об этом.
   Я ответил, что известно, и спросил:
   - Кто вскрывает Карен Рэнделл?
   Элис сердито свела брови:
   - Прислали кого-то из Мемориалки. Если не ошибаюсь, его фамилия Хендрикс.
   Я  удивился.  Мне  казалось,  что  Карен  будет  резать   кто-нибудь   из
начальства.
   - Он уже там?
   - Угу, - буркнула Элис.
   Я зашагал по коридору к турникетам.  Вдоль  правой  стены  тянулись  ряды
морозильных камер с трупами, а слева висел огромный щит  с  надписью:  "Вход
только для персонала". На дощатых вращающихся дверях было начертано:  "Вход"
и "Выход". Я толкнул одну из них, протиснулся в прозекторскую и увидел в  ее
дальнем углу двоих мужчин, поглощенных беседой.
   Стены просторного помещения были  выкрашены  в  казенный  болотный  цвет.
Бетонный пол, низкий потолок, под которым  шли  трубы  отопления.  Дешево  и
сердито. Ровным рядком пять столов из  нержавейки.  Длина  каждого  -  шесть
футов, поверхность немного наклонная, по краю - желоб. По столам  непрерывно
течет вода, смывая кровь и крошечные ошметки тканей. В  полупрозрачное  окно
вмонтирован громадный, фута три в размахе, вентилятор для  вытяжки  воздуха.
Он  уже  был  включен.  Работал  и  маленький  компрессор,   нагнетавший   в
прозекторскую  "свежий"   ароматизированный   воздух,   насыщенный   хвойным
экстрактом, поэтому пахло здесь, как в сосновом бору.
   Сбоку  к  прозекторской   примыкала   раздевалка,   где   патологоанатомы
облачались в зеленые халаты и повязывали фартуки. Вдоль  стены  стояли  пять
больших раковин, над самой дальней висела табличка: "Только для мытья  рук".
Остальные предназначались для очистки  инструментов  и  извлеченных  из  тел
органов. У другой стены громоздились шкафы,  набитые  перчатками,  склянками
для  органов,  бутылями  с  консервантами  и  реактивами.  Там  же  хранился
фотоаппарат. Если какой-то орган имел необычный вид, его снимали на пленку и
только потом извлекали из трупа.
   Когда я вошел, двое собеседников умолкли и уставились на меня.  Насколько
я понял, они говорили о теле, лежавшем  на  самом  дальнем  столе.  Я  узнал
одного из парней, интерна по имени Гаффен, с  которым  был  шапочно  знаком.
Этот Гаффен слыл большим хитрецом  и  мерзавцем.  Его  собеседника  я  видел
впервые. Наверное, это и был Хендрикс.
   - Привет, Джон! - воскликнул Гаффен. - Что вы тут позабыли?
   - Когда начнется вскрытие Карен Рэнделл?
   - Через минуту. Хотите переодеться?
   - Нет