этим городам никак  не  удается  полностью
освободиться от пут прошлого.  Над  Сан-Франциско  до  сих  пор  витает  дух
суетливой и жестокой "золотой  лихорадки",  не  дающий  ему  превратиться  в
мещански-претенциозный аристократический город восточного образца. А Бостон,
как ни силится, не может окончательно  избавиться  от  пуританизма  и  снова
стать английским городом.
   И целые общины, и отдельные их члены крепко связаны узами  прошлого.  Оно
повсюду - в строении наших скелетов, в распределении волосяного  покрова,  в
цвете кожи, в том, как мы стоим, ходим, одеваемся и мыслим.
   Памятуя об этом, я отправился на встречу со студентом  медицинской  школы
Уильямом Харви Шаттуком Рэнделлом.
   ***
   Полагаю, любой человек, нареченный в  честь  Уильяма  Харви  (британского
судебного врача, который в 1628 году открыл, что человеческая кровь течет по
замкнутому кругу), должен чувствовать себя набитым дураком.  Это  все  равно
что быть названным в честь Наполеона или Гранта: такое имятворчество - вызов
для ребенка, а может быть, и непосильно тяжкое бремя. Есть немало  вещей,  с
которыми человеку не так-то просто сжиться.  Но  труднее  всего  поладить  с
собственным именем.
   Взять, к примеру, Джорджа Печеньеддера. После медицинской школы,  где  он
четыре года был многострадальной мишенью всевозможных насмешек  и  подначек,
Джордж получил диплом хирурга и стал специализироваться на печени и  желчном
пузыре. Это была  самая  большая  глупость,  которую  только  мог  совершить
человек с таким именем, но Джордж двинулся по  избранному  пути  спокойно  и
решительно, словно эта судьба  была  предначертана  ему  свыше.  В  каком-то
смысле так, наверное, и было. Спустя много лет, когда коллеги выдохлись и их
шуточки стали совсем уж плоскими, Печеньеддеру вдруг захотелось сменить имя,
но, увы, это было невозможно, ибо  по  закону  человек,  получивший  степень
доктора медицины, теряет такое право. То есть имя-то сменить  он  может,  но
тогда его диплом теряет законную силу, вот почему суды каждый год переживают
нашествия  выпускников  медицинских   школ,   желающих   обзавестись   более
благозвучной фамилией, которая затем и будет вписана в диплом.
   Я очень сомневался, что Уильям Харви  Шаттук  Рэнделл  когда-либо  сменит
имя, которое, помимо обязательств,  давало  ему  значительные  преимущества,
особенно в том случае,  если  он  останется  жить  в  Бостоне.  Выглядел  он
довольно миловидно - рослый белокурый  парень  с  приятным  открытым  лицом.
Истый американец,  цельная  личность,  облик  которой  придавал  окружающему
нелепый и немного потешный вид.
   Уильям Харви Шаттук  Рэнделл  проживал  на  первом  этаже  Шератон-холла,
общежития медицинской школы. Его комната, как  и  большинство  других,  была
рассчитана на одного постояльца, но значительно превосходила размерами любую
другую в том же здании. Она была  гораздо  просторнее,  чем  та  каморка  на
четвертом этаже, в которой в  бытность  свою  здешним  студентом  ютился  я.
Комнаты наверху много дешевле.
   Теперь  тут  все  перекрасили,  и  стены,  которые  в  мои  времена  были
грязно-серыми, как яйца доисторических ящеров,  стали  тошнотворно-зелеными.
Но коридоры остались все такими же мрачными, лестницы - такими же  грязными,
воздух - таким же затхлым.  Тут  по-прежнему  воняло  нестиранными  носками,
учебниками и хлоркой.
   Рэнделл обустроил свое жилище  с  большим  вкусом.  Старинное  убранство,
мебель, достойная  версальского  аукциона.  От  потертого  алого  бархата  и
обшарпанной позолоты веяло каким-то тусклым великолепием и светлой тоской по
былым временам.
   Рэнделл  отступил  в  сторону   и   пригласил   меня   войти,   даже   не
поинтересовавшись, кто я такой. Наверное, с первого взгляда распознал во мне
эскулапа. Если долго трешься среди врачей, у тебя  вырабатывается  чутье  на
них.
   Я вошел в комнату и сел.
   - Вы насчет Карен? - спросил он скорее озабоченно, чем  печально,  словно
только что вернулся с важного совещания  или,  наоборот,  собирался  куда-то
бежать.
   - Да, - ответил я. - Понимаю, что сейчас не время...
   - Ничего страшного. Спрашивайте.
   Я закурил сигарету и бросил спичку в золоченую  пепельницу  венецианского
стекла, безобразную, но явно дорогую.
   - Я хотел поговорить с вами о ней.
   - Что ж, давайте.
   Я все ждал, когда же он спросит, кто я такой,  но  его  это,  похоже,  не
волновало. Уильям устроился в кресле напротив меня, закинул ногу на  ногу  и
сказал:
   - Итак, что вы хотите знать?
   - Когда вы последний раз видели ее?
   - В субботу. Она приехала из Нортгемптона автобусом, и я встретил  ее  на
автовокзале вскоре после обеда. У меня было часа  два  времени,  и  я  довез
Карен до дома.
   - Как она выглядела?
   Уильям передернул плечами.
   -  Нормально.  Все  было  в  порядке.  Карен  держалась  бодрячком,   все
рассказывала мне про колледж и свою подружку. А еще болтала о тряпках и тому
подобной ерунде.
   - Она не нервничала? Не казалась подавленной?
   - Ничуть. Вела себя как обычно. Может, немного  волновалась,  потому  что
вернулась домой после долгой отлучки.  Чуть-чуть  тревожилась  из-за  учебы.
Родители до сих пор считают Карен маленькой девочкой, и она  была  убеждена,
что они не верят в ее способность усваивать знания. Она была... как  бы  это
сказать? Немного дерзкой, что ли.
   - А до прошлой субботы? Когда вы виделись последний раз?
   - Не знаю. Вероятно, в конце августа.
   - Значит, в субботу произошло своего рода воссоединение семьи?
   - Да, - подтвердил Уильям. - Я всегда радовался встречам с  сестрой.  Она
была  настоящим  живчиком  и  обладала  способностями  мима.  Умела  сыграть
профессора или влюбленного юношу так, что  вы  покатывались  со  смеху.  Это
умение и помогло ей заполучить машину.
   - Машину?
   - В субботу вечером мы ужинали всей семьей - Карен, я, Ив и дядя Питер.
   - Ив?
   - Моя мачеха, - объяснил Уильям. - Мы зовем ее Ив.
   - Значит, вас было пятеро.
   - Четверо.
   - А ваш отец?
   - Он работал,  -  Уильям  произнес  это  таким  деловитым  тоном,  что  я
предпочел воздержаться от расспросов.
   - Карен понадобилась машина, - продолжал он,  -  а  Ив  ей  отказала:  не
хотела, чтобы Карен каталась ночи напролет. Тогда она обратилась  к  дядюшке
Питеру, которого легче  уговорить.  Ему  тоже  не  хотелось  снабжать  Карен
колесами, но она пригрозила, что начнет имитировать его, и  тотчас  получила
желаемое.
   - А как же сам Питер добрался до дома?
   - Я подвез его по пути сюда.
   - Значит, в субботу вы провели в обществе Карен несколько часов?
   - Да, с часу дня до десяти вечера.
   - А потом уехали с вашим дядюшкой?
   - Совершенно верно.
   - А Карен?
   - Осталась с Ив.
   - Она уходила из дома тем вечером?
   - Наверное. Иначе зачем бы ей машина?
   - Не сказала, куда отправляется?
   - В Гарвард. У нее там подружки.
   - Вы видели ее в воскресенье?
   - Нет, только в субботу.
   - Скажите, не показалось ли вам, что у Карен несколько необычный вид?
   Уильям покачал головой:
   - Нет. Карен как Карен. Немножко поправилась, но такое  бывает  со  всеми
первокурсницами. Летом она много двигалась, играла в теннис,  плавала,  а  с
началом занятий все эти упражнения пришлось прекратить, вот она  и  накинула
несколько фунтов. - Он тускло улыбнулся. -  Мы  даже  подшучивали  над  ней.
Карен сетовала на отвратительную еду, а мы ответили, что еда,  должно  быть,
не так уж плоха, раз от нее раздаются вширь.
   - Карен всегда была склонна к полноте?
   -  Наоборот.  Тщедушная,  почти  костлявая,  она  изрядно  смахивала   на
мальчишку. А потом вдруг налилась и расцвела, словно бабочка  вылупилась  из
кокона.
   - Значит, прежде у нее никогда не бывало избыточного веса?
   Уильям пожал плечами.
   - Не знаю. По правде говоря, я не обращал на это внимания.
   - А больше вы ничего не заметили?
   - Ничего.
   Я обвел взглядом комнату. На столе, рядом с "Патологией  и  хирургической
анатомией" Роббинса, стояла фотография, на которой были запечатлены Уильям и
Карен. Оба были черны от загара и  выглядели  совершенно  здоровыми.  Уильям
проследил за моим взглядом.
   - Снимок сделан прошлой весной на Багамах, - сообщил он. - В кои-то  веки
нам удалось выкроить недельку и отдохнуть всей семьей. Мы прекрасно  провели
время.
   Я встал и, подойдя к столу, внимательно всмотрелся  в  фотографию.  Карен
выглядела сногсшибательно. Синие глаза и белокурые волосы  красиво  оттеняли
ее темную загорелую кожу.
   - Понимаю, что мой вопрос звучит странно,  -  сказал  я.  -  Но  скажите,
всегда ли на бедрах и предплечьях Карен были черные волоски?
   - И впрямь занятно, - задумчиво проговорил Уильям. - Теперь я припоминаю,
как в субботу дядя Питер  посоветовал  Карен  обесцветить  эти  волоски  или
натереть их воском. Она впала в бешенство, но через пару  минут  поостыла  и
рассмеялась.
   - Значит, волоски появились недавно?
   - Наверное. Или они были всегда, но я не замечал. А что?
   - Пока не знаю, - ответил я.
   Уильям встал и подошел к фотографии.
   - А по виду и не скажешь, что такой девушке может понадобиться  аборт,  -
проговорил он. - Славная, жизнерадостная,  забавная  девчонка.  У  нее  было
золотое сердце. Понимаю, что это звучит глупо, но  так  оно  и  было.  Семья
считала ее чем-то вроде живого талисмана. Она была всеобщей любимицей.
   - Куда она ездила прошлым летом? - спросил я.
   Уильям покачал головой.
   - Понятия не имею.
   - Вы не шутите?
   - Ну, вообще-то Карен должна была ехать на мыс  и  работать  в  картинной
галерее в Провинстауне. - Он помолчал. - Но я не думаю,  что  она  просидела
там долго. Наверное, проводила время на Холме. У нее там  были  дружки.  Она
коллекционировала разных чокнутых.
   - Что за дружки? Какого пола?
   - Какого угодно, - Уильям передернул плечами. - Впрочем, я  не  в  курсе.
Карен пару раз упоминала их, но вскользь. А когда я начинал расспрашивать об
этом, она только  смеялась  и  переводила  разговор  на  другое.  Ей  всегда
удавалось повернуть все по-своему.
   - Она называла какие-нибудь имена?
   - Возможно, но я не помню. Она вообще очень вольно обращалась с  именами,
говорила о  каких-нибудь  людях  так,  словно  подразумевалось,  что  вы  их
прекрасно знаете, никогда не называла фамилий. И  бесполезно  было  говорить
ей, что вы сроду не слыхали  ни  о  каких  Герби,  Сюсю  и  Элли.  -  Уильям
усмехнулся. - Помню, однажды Карен передразнивала девчонку, которая  пускала
мыльные пузыри.
   Я поднялся.
   - Ну что ж... Надо полагать, вы очень устали. Чем вы сейчас занимаетесь?
   - Хирургией. Только что прошли акушерство и гинекологию.
   - Нравится?
   - Нормально, - добродушно ответил он.
   Уже с порога я спросил:
   - Где вы проходили акушерскую практику?
   - В бостонском роддоме. -  Он  посмотрел  на  меня  и  нахмурился.  -  И,
предвосхищая ваш следующий вопрос, скажу честно: да, я ассистировал при ПВ и
знаю, как сделать аборт. Но в  воскресенье  я  был  на  ночном  дежурстве  в
больнице. Вот так-то.
   - Спасибо, что приняли меня, - сказал я.
   - Всегда к вашим услугам.
   ***
   Выходя из общежития, я увидел  рослого  худощавого  седовласого  мужчину,
шагавшего мне навстречу. Разумеется, я сразу узнал его. Джей Ди Рэнделла  ни
с кем не спутаешь.
   12
   Солнце уже садилось, и квадратный двор  общежития  был  залит  золотистым
светом. Я закурил сигарету и двинулся навстречу Рэнделлу. Когда  он  заметил
меня, его глаза едва заметно округлились, мгновение спустя на губах Джей  Ди
заиграла улыбка.
   - Доктор Берри! - вполне дружеским тоном произнес он и протянул мне  руку
- чистую руку хирурга, надраенную до самого локтя, даже выше.
   - Здравствуйте, доктор Рэнделл.
   - Вы хотели меня видеть? - спросил он.
   Я недоуменно вскинул брови.
   - Секретарша сказала, что вы заходили за историей болезни, - пояснил Джей
Ди.
   - Ах, да! - спохватился я. - Насчет карточки.
   Рэнделл снисходительно улыбнулся. Он был на полголовы выше меня.
   - Полагаю, нам не мешало бы кое-что выяснить.
   - Хорошо, давайте.
   - Идемте.
   Он вовсе не собирался говорить со мной приказным  тоном.  Это  получилось
как бы само собой. Еще одно напоминание о том, что хирурги - каста,  которой
дана полная и неограниченная власть над жизнью. Ведь хирург  отвечает  и  за
больного, и за действия своих помощников. Короче, за все.
   Мы побрели в сторону автостоянки. Меня не оставляло ощущение, что Джей Ди
специально искал встречи со мной. Я понятия не имел, как он  догадался,  где
меня искать, но нутром чуял, что Рэнделл явился сюда по мою душу.  Его  руки
болтались как плети, и я по какой-то неведомой  причине  уставился  на  них.
Возможно, потому что вспомнил наблюдение невропатологов: они подметили,  что
человек, переживший паралич, при ходьбе размахивает поврежденной рукой менее
энергично, чем здоровой. У Рэнделла были  непропорционально  крупные  кисти,
сильные, волосатые и темно-багровые. Ногти не длиннее миллиметра,  как  того
требует памятка хирурга.
   - Последнее время ваше имя на слуху, - заметил Джей Ди.
   - Правда?
   Мы подошли к серебристому "Порше" Рэнделла. Джей Ди вальяжно привалился к
сияющему крылу. Что-то в его позе говорило мне:  не  следуй  моему  примеру.
Несколько секунд он молча изучал мою физиономию, потом сказал:
   - О вас хорошо отзываются.
   - Рад это слышать.
   - Как о человеке разумном и рассудительном.
   Я пожал плечами.
   Джей Ди снова одарил меня улыбкой:
   - Что, трудный день?
   - Бывают и поспокойнее.
   - Вы, кажется, работаете в Линкольновской?
   - Совершенно верно.
   - И на хорошем счету.
   - Стараюсь.
   - Я слышал, что вы превосходный специалист.
   - Благодарю вас.
   Джей Ди сумел-таки сбить меня с толку. Я  не  понимал,  куда  он  клонит.
Впрочем, это выяснилось довольно скоро.
   - Вы когда-нибудь подумывали о переходе в другую больницу?
   - То есть?
   - Ну, существуют разные возможности. Более многообещающие пути.
   - Правда?
   - Конечно.
   - Вообще-то я вполне доволен своей нынешней работой.
   - Пока довольны, - уточнил он.
   - Да, пока, - согласился я.
   - Вы знакомы с Уильямом Сьюэллом?
   Уильям Сьюэлл  был  главным  патологоанатомом  Мемориалки.  Ему  стукнуло
шестьдесят  один,  и  он  собирался  на   пенсию.   Я   вдруг   почувствовал
разочарование. Никак не ожидал, что Джей Ди Рэнделл  будет  действовать  так
топорно.
   - Да, знаком, - ответил я. - Но шапочно.
   - Он вот-вот уйдет на покой...
   - Его заместитель, Тимоти Стоун, замечательный работник.
   - Полагаю, что так, - согласился Рэнделл и возвел очи горе. -  Но  многим
из нас нелегко поладить с ним.
   - Впервые слышу.
   Он тускло улыбнулся:
   - Мы этого не афишируем.
   - И многим из вас было бы легче поладить со мной?
   - Многие из нас, - тщательно подбирая слова, ответил Рэнделл, - хотели бы
подыскать нового человека где-то на стороне. Со свежим взглядом.  Способного
кое-что подправить, встряхнуть наше сонное царство.
   - Ага!
   - Такие у нас умонастроения, - заключил Рэнделл.
   - Тимоти Стоун - мой близкий друг, - сообщил я ему.
   - Не понимаю, какая тут связь.
   - Я не намерен подсиживать его - вот какая тут связь.
   - Я никогда не стал бы предлагать вам...
   - Ой ли?
   - Уж будьте уверены.
   - Тогда я, по-видимому, просто чего-то не понимаю.
   Рэнделл одарил меня слащавой улыбочкой:
   - По-видимому.
   - Так, может, растолкуете?
   Сам того не заметив, Рэнделл вскинул руку и поскреб в затылке. Похоже, он
собирался сменить тактику и подобраться ко мне с  другого  фланга.  Джей  Ди
нахмурился.
   - Сам я не патологоанатом, доктор Берри, - сказал он,  наконец,  -  но  у
меня есть друзья, которые занимаются тем же, чем и вы.
   - Готов биться об заклад, что Тим Стоун не входит в их число.
   - Иногда мне кажется, что  работа  патологоанатома  труднее,  чем  работа
хирурга или любого другого врача. Как я понимаю, вы  заняты  полный  рабочий
день?
   - Когда как, - ответил я.
   - Удивляюсь, откуда у вас столько свободного времени.
   - Всякое бывает, - я начинал сердиться. Сначала пряник,  теперь  -  кнут.
Подкупи или настращай.  Но  к  моей  злости  примешивалась  изрядная  толика
любопытства. Рэнделл не дурак и не стал бы заводить со мной  этот  разговор,
если бы и сам не боялся чего-то. На миг у меня мелькнула мысль: а не  сделал
ли он этот пресловутый аборт своими руками?
   - У вас есть семья? - спросил он вдруг.
   - Да.
   - Давно живете в Бостоне?
   - Я всегда могу перебраться на новое место, - ответил я. -  Если  здешние
патологоанатомические объекты покажутся мне слишком неприглядными.
   Рэнделл прекрасно умел держать удар. Он не  шелохнулся,  не  отпрянул  от
своей машины, как ужаленный. Он просто взглянул  на  меня  холодными  серыми
глазами и сказал:
   - Понимаю.
   - Может, перестанете темнить и выложите что у вас на уме?
   - Все очень просто, - ответил Рэнделл. - Меня интересуют ваши побуждения.
Я знаю, что такое узы дружбы, и понимаю,  что  личные  чувства  порой  могут
ослепить. Ваша преданность доктору  Ли  восхищает  меня,  хотя,  конечно,  я
восхищался бы куда больше, будь эта преданность направлена на менее одиозную
фигуру. Но объяснить вашу бурную деятельность одной лишь преданностью  я  не
могу. Что же движет вами на самом деле, доктор Берри?
   - Любопытство,  доктор  Рэнделл.  Ничего,  кроме  любопытства.  Уж  очень
хочется узнать, почему все вокруг из кожи вон лезут, чтобы упечь за  решетку
ни в  чем  не  повинного  человека.  Почему  люди,  избравшие  своим  уделом
беспристрастный анализ фактов, решили зашорить глаза и сделать вид, будто их
ничто не волнует.
   Рэнделл извлек из кармана портсигар, раскрыл,  достал  тонкую  сигару  и,
обрезав кончик, раскурил ее.
   - Давайте убедимся, что мы ведем речь об одном и том же, - предложил  он.
- Доктор Ли делает подпольные аборты, верно?
   - Вы говорите, я слушаю, - ответил я.
   - Аборты  запрещены  законом.  Кроме  того,  как  и  любые  хирургические
вмешательства, они чреваты некоторой опасностью для пациентов. Даже когда их
делает знающий специалист, а не полупьяный...
   - Чужеземец, - подсказал я.
   Рэнделл усмехнулся.
   - Доктор Ли делает подпольные аборты, - повторил он.  -  И  ведет  весьма
сомнительный образ жизни. С  врачебной  этикой  он  тоже  не  в  ладах.  Как
гражданин, Ли совершает подсудные действия. Вот что у меня  на  уме,  доктор
Берри. Я хочу знать, что вы  вынюхиваете  и  почему  докучаете  членам  моей
семьи...
   - Едва ли это самое подходящее слово.
   -  ...и  надоедаете  людям,  как  будто   вам   больше   нечего   делать.
Линкольновская больница платит вам жалованье. Как и у любого  врача,  у  вас
есть служебные обязанности и вы несете ответственность за их исполнение.  Но
вы пренебрегаете этими обязанностями. Вместо того чтобы работать, вы  лезете
в  чужие  семейные  дела,  мутите  воду  и  стараетесь   покрыть   человека,
совершающего предосудительные поступки, нарушающего все  врачебные  кодексы,
преступающего закон, потешающегося над общественными устоями...
   - Доктор, - прервал я его. -  Давайте  посмотрим  на  это  как  на  чисто
семейное дело. Как  вы  поступите,  если  ваша  дочь  скажет  вам,  что  она
беременна? Если она посоветуется с вами, прежде чем  отправиться  на  поиски
подпольного акушера? Как вы поведете себя в таком случае?
   - Не вижу смысла вести этот беспредметный разговор.
   - Но у вас наверняка есть какой-то ответ.
   Лицо Рэнделла сделалось пунцовым, на стянутой крахмальным воротничком шее
набухли вены. Он задумчиво поджал губы и сказал:
   - Так вот, значит,  что  вы  задумали.  Хотите  оклеветать  мою  семью  в
безумной надежде выгородить вашего так называемого друга?
   Я передернул плечами.
   - По-моему, я задал вам вполне правомерный вопрос.  Существует  несколько
возможностей,  -  я  принялся   загибать