ного мозга.
   Я сообщил врачу, что под микроскопом костный мозг пациента выглядел почти
нормально. Мы вместе осмотрели больного и  обнаружили,  что  недомогание  не
проходит. На слизистой полости рта появилось изъязвление, на ногах  и  спине
были явные признаки стафилококковой инфекции. Пациента сильно лихорадило, он
чувствовал сонливость и туго соображал.
   Мы никак не могли понять, почему костный мозг почти в норме,  а  пациенту
так худо. Целый день ломали мы голову над этой загадкой, и наконец,  часа  в
четыре, я догадался спросить лечащего врача, не было ли  в  области  пункции
каких-либо болезнетворных микробов. Врач ответил,  что  не  обратил  на  это
внимания. Тогда мы снова отправились к пациенту и  осмотрели  его  грудь.  К
нашему удивлению, мы не нашли следа от укола трепанационной  иглой.  Значит,
образец костного мозга был взят у какого-то другого пациента. Оказалось, что
медсестра или стажер  перепутали  ярлычки  и  взяли  пункцию  у  больного  с
подозрением на лейкемию. Мы срочно взяли костный мозг у  нашего  пациента  и
обнаружили, что он действительно почти не функционирует.
   Этот человек в конце концов выздоровел, но я никогда не забуду, как мы  с
врачом ломали голову над результатами лабораторных анализов.
   ***
   И вот теперь я испытывал точно такое же  чувство:  что-то  было  не  так,
что-то не стыковалось. Я еще не знал, что именно,  но  подозревал,  что  все
люди, с которыми я беседовал, хотели совсем не того, чего желал я. Мы словно
говорили на  разных  языках.  Моя  собственная  точка  зрения  была  ясна  и
однозначна: Арт невиновен, пока не доказано обратное.  А  обратное  пока  не
доказано.
   Но никого другого, похоже, не волновало, виновен Арт или нет. То,  что  я
считал самым важным, для других не имело никакого значения.
   Интересно, почему?
   ВТОРНИК, 11 ОКТЯБРЯ
   1
   Когда я проснулся,  новый  день  показался  мне  самым  что  ни  на  есть
заурядным. Я встал таким же измученным, каким лег накануне;  на  улице  было
серо, промозгло и холодно, и меня вовсе  не  тянуло  туда.  Сняв  пижаму,  я
принял горячий душ.  Когда  я  брился,  в  ванную  вошла  Джудит  и,  наспех
поцеловав меня, отправилась на кухню собирать завтрак.  Я  улыбнулся  своему
отражению и вдруг поймал себя на  том,  что  гадаю,  какой  график  операций
составлен в больнице на сегодня.
   А потом вспомнил, что не поеду в больницу. И вспомнил, почему. Потому что
день был вовсе не заурядный.
   Я подошел к окну и уставился на бежавшие по стеклу струйки. В этот миг  я
впервые подумал, что, может быть, разумнее всего было бы  выкинуть  Арта  из
головы и вернуться к повседневной работе. Приехать в лабораторию,  поставить
машину, снять пальто, повязать фартук, натянуть перчатки, словом,  исполнить
привычный ритуал... Мысль об этом была так приятна,  так  соблазнительна.  В
конце концов, это моя работа, и она мне по душе. Никакой  тебе  нервотрепки,
никаких потрясений. Работа, которой меня обучали.  И  нечего  мне  играть  в
сыщиков-любителей. Холодным серым утром мое  шерлокхолмство  показалось  мне
просто нелепым.
   Но потом перед глазами  встали  виденные  накануне  лица.  Арт,  Джей  Ди
Рэнделл, самодовольный Брэдфорд. И  я  понял,  что  никто,  кроме  меня,  не
поможет Арту выпутаться.
   А поняв, почувствовал жгучий страх, почти панический ужас.
   Мы с Джудит завтракали вдвоем, дети еще спали.
   - Что ты намерен делать сегодня? - спросила она.
   - Еще не знаю.
   Я и сам задавался этим вопросом. Надо было разузнать побольше и о  Карен,
и в особенности о миссис Рэнделл. По сути дела, мне мало что было известно о
них.
   - Начну с девушки, - решил я.
   - Почему?
   -  По  отзывам,  она  была  сущим  ангелом,  добрым  и  светлым  небесным
созданием, прелестной девочкой и всеобщей любимицей.
   - Возможно, это правда.
   - Да, - согласился я. - Только  неплохо  бы  выслушать  и  мнения  других
людей, а не только ее отца и брата.
   - Где же ты их выслушаешь?
   - Начну с колледжа Смита, - решил я.
   ***
   Колледж Смита, Нортгемптон, Массачусетс. Две тысячи двести девушек  живут
в здешней глухомани и получают прекрасное образование. Два часа по шоссе  до
поворота на Холлок,  потом  -  еще  полчаса  по  узким  дорогам.  Наконец  я
проскочил под железнодорожным мостом и въехал  в  городок.  Нортгемптон  мне
никогда не нравился. Тут царит какая-то странная атмосфера, слишком гнетущая
для  университетского  городка.  Веет  всеобщим  раздражением   и   какой-то
безысходностью, отчаянием двух тысяч двухсот девушек, заточенных в глуши  на
четыре года, и злостью местных жителей, вынужденных терпеть их здесь.
   Студенческий городок очень красив,  особенно  по  осени,  когда  начинает
желтеть листва. Даже дождь не  в  силах  смыть  эту  красоту.  Я  отправился
прямиком в справочное бюро и  заглянул  в  журнал  регистрации  студенток  и
преподавателей.  Получив  в  бюро  план  городка,  я  пустился   на   поиски
Хенли-холла - общежития, в котором прежде обреталась Карен Рэнделл.
   Это был белый деревянный домик на Уилбер-стрит,  дававший  приют  четырем
десяткам девушек. На первом этаже  размещалась  общая  гостиная,  отделанная
яркой узорчатой тканью, призванной подчеркнуть, что здесь живут  девушки,  и
выглядевшей совершенно несуразно. По гостиной слонялись обитательницы  дома,
облаченные в комбинезоны, с распрямленными  при  помощи  утюга  волосами.  У
двери стоял столик дежурной. Я подошел к сидевшей за ним девушке и сказал:
   - Мне нужна Карен Рэнделл.
   Девица вздрогнула и посмотрела на меня как на престарелого насильника.
   - Она моя племянница, - пояснил я. - Меня зовут доктор Берри.
   - Меня не было тут в выходные, - ответила девушка, - и я  еще  не  видела
Карен. Кажется, она ездила в Бостон.
   Мне повезло: эта девица, похоже, еще не знала о случившемся. А остальные?
Вероятно, наставница уже в курсе. Или  ей  вот-вот  сообщат.  Мне  вовсе  не
хотелось встречаться с наставницей.
   - О! - воскликнула девушка за столом.  -  Кстати,  вот  идет  Джинни,  ее
соседка по комнате.
   Джинни была темноволосой девочкой в плотном комбинезоне и драном  свитере
в обтяжку. Несмотря на такой наряд, она как-то ухитрялась выглядеть холодной
и чопорной. Вероятно, благодаря выражению лица.
   Дежурная поманила ее и сказала:
   - Это доктор Берри. Он приехал повидать Карен.
   Джинни метнула на меня испуганный взгляд. Она знала. Я быстро схватил  ее
за локоть, отвел в сторону и усадил на стул.
   - Но ведь Карен... - начала она.
   - Я знаю. Мне надо поговорить с вами.
   - Я должна спросить мисс Питерс, -  Джинни  хотела  встать,  но  я  мягко
удержал ее.
   - Прежде чем вы  это  сделаете,  позвольте  сообщить  вам,  что  вчера  я
присутствовал на вскрытии Карен.
   Джинни вздрогнула и прижала пальцы к губам.
   - Извините за прямоту, но у меня есть один вопрос, ответить на который не
сможет никто, кроме вас. А что скажет мисс Питерс, мы с вами и так знаем.
   - Она запретит мне говорить с вами, - Джинни смерила меня  подозрительным
взглядом, но я уже возбудил ее любопытство.
   - Пойдемте туда, где нам никто не помешает, - предложил я.
   - Не знаю, следует ли мне...
   - Я отниму у вас всего несколько минут.
   Она встала и кивнула в сторону коридора.
   - Обычно мужчин не допускают в наши  комнаты,  но  вы  ведь  родственник,
правильно?
   - Правильно.
   Джинни и Карен жили на первом этаже, окно их комнаты выходило  на  задний
двор.  Комнатка  была  тесная  и  неряшливая,  повсюду  валялись  фотографии
мальчиков, письма, поздравительные  открытки,  программы  футбольных  матчей
между университетами Лиги Плюща, ленты,  расписания  занятий,  флакончики  с
духами, плюшевые мишки и щенки. Джинни уселась на кровать и указала  мне  на
стул у письменного стола.
   - Вчера мисс Питерс сказала мне, что с Карен случилось  несчастье  и  она
погибла, - начала девушка. - Она просила меня никому ничего не  говорить  до
поры до времени. Странно. Никто из моих знакомых еще не  умирал.  Я  имею  в
виду ровесников, понимаете? Странно, право. Я ведь ничего не  почувствовала,
не могла даже заставить себя огорчиться. Наверное, до  меня  просто  еще  не
дошло.
   - Вы знали Карен до того, как стали жить вместе?
   - Нет, нас просто поселили в одну комнату.
   - Вы ладили?
   Джинни передернула плечами. Она уже освоила язык телодвижений, но пока не
умела добиться  полной  естественности.  Создавалось  впечатление,  что  она
подолгу отрабатывала каждый жест перед зеркалом.
   - Вроде да. Карен не была типичным  новичком,  не  робела.  И  все  время
уезжала то на день, то на два. На занятия почти не ходила и часто повторяла,
что ненавидит колледж. Впрочем, так все говорят, но Карен  действительно  не
врала. Она и впрямь ненавидела учебу. По-моему, так оно и было.
   - Почему вы так думаете?
   - Потому  что  она  пропускала  уроки  и  часто  отлучалась  из  городка.
Говорила, что едет к родителям, но на самом деле моталась куда-то еще. Карен
ненавидела своих родителей. Она сама мне так сказала.
   Джинни встала и открыла  дверцу  шкафа.  На  внутренней  стороне  створки
висела большая глянцевая фотография Джей  Ди  Рэнделла,  сплошь  испещренная
крошечными дырочками.
   - Она любила бросать в снимок дротики, - пояснила Джинни. - Это ее  отец.
Кажется, он хирург. Она метала дротики в его физиономию каждый вечер,  перед
тем как лечь спать.
   Девушка закрыла шкаф.
   - А как она относилась к матери?
   - Мать она любила. Я  имею  в  виду  родную  мать,  ту,  которая  умерла.
Мачеха-то ей не особенно нравилась.
   - Что еще вам рассказывала Карен?
   - Про мальчиков рассказывала, - Джинни снова уселась на  кровать.  -  Тут
только о них и говорят. Карен наведывалась в какую-то местную частную  школу
и тусовалась с парнями. Да и к ней то и дело приезжали из Йеля.
   - Она встречалась с кем-нибудь?
   - Не думаю. Со всеми понемножку. Парни за ней табунами ходили.
   - Она была так популярна?
   - А может, и по  какой  другой  причине,  -  Джинни  наморщила  носик.  -
Слушайте, неприлично говорить про нее такое теперь, когда... Да и нет причин
верить во все это. Может, это вообще треп.
   - А что такое?
   - Ну, когда сюда приезжает новенькая, про которую никто ничего не слышал,
можно болтать все, что угодно. Я, помнится, раньше врала, что была капитаном
команды болельщиков. Просто забавы  ради.  На  самом-то  деле  я  училась  в
обычной средней школе, а о капитанстве и мечтать не могла.
   - Понятно. Ну, а что за байки травила Карен?
   - Да всякие. И не то чтобы байки. Скорее уж притчи. Все как-то  обиняками
да намеками. Карен нравилось, когда люди считали ее эдакой оторвой. И дружки
были ей под стать. Она очень любила это слово - "оторва".  И  умела  пустить
пыль  в  глаза.  Никогда  не  выкладывала   все   напрямую,   никаких   тебе
обстоятельных историй. Обронит слово тут, слово там, и все. Про свои аборты,
например, и всякое такое.
   - Про аборты?
   - Она сказала, что еще до колледжа дважды ходила на аборт. По-моему,  это
чепуха, правда? Два аборта! В конце концов,  ей  было  всего  семнадцать!  Я
говорила ей, что не верю, и тогда она  пускалась  в  объяснения  -  как  это
делается. Все по порядку, что за чем идет. Вот тогда я начинала думать, что,
возможно, это все-таки правда.
   Девушке, росшей в семье врача, ничего не стоило вызубрить процедуру ПВ, и
осведомленность Карен вовсе не доказывала, что ей самой делали аборты.
   - Она не вдавалась в подробности? - спросил я.  -  Не  говорила,  где  ее
выскабливали?
   - Нет. Карен любила шокировать меня, хотя временами бывала  по-настоящему
груба. Помню наши первые... нет, вторые выходные, которые мы провели  здесь.
В  субботу  вечером  Карен  куда-то  ушла  и  вернулась  очень  поздно.  Вся
растрепанная. Забралась в постель, погасила свет  и  говорит:  "Господи,  до
чего же я люблю черное мясо". Прямо так и сказала. Я не нашлась с ответом. Я
ведь тогда почти не знала Карен, вот и смолчала. Подумала,  что  она  просто
хочет меня поразить.
   - Что еще она говорила?
   Джинни пожала плечами:
   - Не помню. Всякие пустяки. Однажды вечером,  перед  тем  как  уехать  на
выходные, Карен долго вертелась перед зеркалом. Сначала что-то насвистывала,
а потом и говорит мне: "Ну, на сей раз я уж точно оттянусь".  Или  что-то  в
этом роде. Уж и не помню.
   - И что вы ей ответили?
   - Пожелала приятного отдыха. Что еще ответить  на  такую  речь,  особенно
когда только что вышла из душа.
   - Вы верили ее россказням?
   - Сначала - нет, но через пару месяцев начала верить.
   - Вам никогда не казалось, что она беременна?
   - Нет, никогда.
   - Вы уверены?
   - Она ничего такого не говорила. К тому же она принимала пилюли.
   - Это точно?
   - Ну, наверное. Во всяком случае, у нее был такой ежеутренний обряд.  Эти
пилюли где-то здесь. Вон они, на ее столе, в маленьком пузырьке.
   Я взял пластиковый флакончик. На ярлычке  значилось  "Аптека  на  Маячной
улице", но никаких указаний по приему лекарства не было. Я вытащил  книжечку
и записал номер рецепта и имя врача, потом открыл пузырек и вытряхнул пилюли
на ладонь. Их было всего четыре.
   - Она принимала их ежедневно? - спросил я.
   - Да.
   Я не гинеколог  и  не  аптекарь,  но  кое-какие  познания  все  же  имею.
Во-первых, мне известно,  что  почти  все  противозачаточные  пилюли  сейчас
выпускаются в пузырьках со специальными крышечками, снабженными отверстиями.
Это облегчает подсчет и помогает женщине определить,  сколько  таблеток  она
приняла. Во-вторых, дозы гормональных препаратов снижены с двадцати до  двух
миллиграммов в день. А значит, пилюли должны быть совсем крошечные.
   Но таблетки Карен были довольно большими, безо всяких  меток,  белые  как
мел и хрупкие. Я сунул одну  из  них  в  карман,  а  остальные  возвратил  в
пузырек. Я уже  догадывался,  что  это  за  зелье.  Химического  анализа  не
требовалось.
   - Вы встречали кого-нибудь из дружков Карен? - спросил я.
   Джинни покачала головой:
   - Нет, никогда никого не видела. Карен много распиналась о том,  как  они
хороши в постели, но это  была  просто  болтовня.  Она  все  время  норовила
пустить пыль в глаза, вот и горланила, как на площади. Подождите минутку.
   Она подошла к туалетному столику Карен. Под рамку зеркала были  вставлены
несколько фотографий молодых людей. Взяв две, Джинни вручила их мне.
   - Вот об этом парне она  говорила,  но,  по-моему,  они  давно  перестали
встречаться. Кажется, с лета. Он учится в Гарварде.
   На снимке был запечатлен старательно, но шаблонно позирующий мальчишка  в
футбольной экипировке, с номером 71 на груди. Он стоял, согнувшись,  касаясь
одной рукой земли и злобно ощерив зубы.
   - Как его зовут?
   - Не знаю.
   Я взял программку матча Гарвард  против  Колумбийского.  Под  номером  71
числился правый защитник Алан Зеннер. Занеся это имя в  записную  книжку,  я
вернул Джинни снимок.
   - А этот, второй, - продолжала она, вручая мне  еще  одну  фотографию,  -
посвежее будет. Кажется, Карен еще не рассталась с ним. Иногда  по  вечерам,
прежде чем лечь спать, она целовала его фотографию. Его зовут то  ли  Ральф,
то ли Роджер.
   На фотографии был изображен молодой негр в плотном лоснящемся костюме,  с
электрогитарой в руке и натянутой улыбкой на губах.
   - Думаете, они встречались?
   - Да. Он из какого-то бостонского оркестра.
   - Ральф, говорите?
   - Что-то в этом роде.
   - Как называется оркестр?
   Джинни сосредоточенно нахмурилась:
   - Карен однажды говорила. Или не однажды. Но я не помню. Она  не  то  что
другие девчонки, которые выложат вам всю  подноготную  своих  парней.  Карен
была не такая. Обронит фразу, а потом жди следующей.
   - И вы думаете, что по выходным она уезжала к этому парню?
   Джинни кивнула.
   - А куда? В Бостон?
   - Наверное. Или в Бостон, или в Нью-Хейвен.
   Я перевернул фотографию. На тыльной стороне  было  написано:  "Фотоателье
Кэрзина, Вашингтон-стрит".
   - Могу я взять себе этот снимок?
   - Конечно, - ответила Джинни. - Мне он без надобности.
   Я сунул фото в карман и снова сел.
   - Вы когда-нибудь видели кого-то из этих людей?
   - Нет, не встречала я ее дружков. Погодите-ка, однажды видела подругу.
   - Подругу?
   - Ну да. Однажды Карен сказала мне, что к ней приезжает близкая  подруга,
настоящая "оторва", дикий зверь. Ну, всякое такое. Короче, я ожидала увидеть
занятное зрелище, но, когда она приехала...
   - Что же вы увидели?
   - Нечто весьма странное.  Рослая  длинноногая  девица.  Карен  все  время
повторяла, что хотела бы иметь такие же длинные ноги,  а  та  девица  просто
сидела и молчала. Надо полагать, она была хорошенькая, но уж больно  чудная.
Как  будто  спала.  Может,  наширялась.  Наконец,  где-то  через  час,   она
заговорила и начала плести всю эту белиберду.
   - Какую белиберду?
   - Ну, не знаю. Странные вещи. Вроде как "дожди в Испании подмыли здания".
И сочиняла стихи про то, как люди резвятся в  макаронных  полях.  Белиберда,
понимаете? Я бы это стихами не назвала.
   - Как звали эту девушку?
   - Не помню. Кажется, Энджи.
   - Она студентка?
   - Нет.  Она  молодая,  но  нигде  не  учится.  Работает.  Кажется,  Карен
говорила, что она медсестра.
   - Постарайтесь вспомнить ее имя, - попросил я.
   Джинни сосредоточенно уставилась в пол, потом покачала головой:
   - Нет, не могу. Я не обратила на нее особого внимания.
   Мне не хотелось менять тему, но надо было торопиться.
   - Что еще вы могли бы  рассказать  мне  о  Карен?  -  спросил  я.  -  Она
нервничала?
   - Нет, была само  спокойствие.  Все  наши  с  ума  сходили  от  волнения,
особенно перед экзаменами, а ей, похоже, было на все наплевать.
   - Она была энергичной девушкой? Подвижной? Словоохотливой?
   - Карен? Не смешите меня. Сонная она была и  полумертвая,  только  в  дни
свиданий и оживала. А так все время сетовала на усталость и переутомление.
   - Она много спала?
   - Да, продрыхла почти все занятия.
   - Какой у нее был аппетит?
   - Да обыкновенный. Завтрак и обед она обычно тоже просыпала.
   - В таком случае Карен, наверное, теряла в весе?
   - Как раз наоборот, - ответила Джинни. - Прибавила. Не так  чтобы  много,
но прилично. За каких-нибудь полтора месяца.  Не  могла  влезть  ни  в  одно
платье, и ей пришлось покупать новые.
   - Вы заметили какие-нибудь другие изменения?
   - Вообще-то да, но я не знаю, важно ли это. То есть для  Карен  это  было
важно, но все остальные ничего не замечали.
   - Чего не замечали?
   - Видите ли, Карен вбила себе  в  голову,  будто  бы  ее  тело  обрастает
волосами. Руки, ноги, понимаете? И  над  губой  тоже.  Она  жаловалась,  что
замучилась брить ноги.
   Взглянув на часы, я увидел, что уже почти полдень.
   - Что ж, не хочу отрывать вас от занятий...
   - Ерунда, - перебила меня Джинни. - С вами интереснее.
   - Неужели?
   - Ну, смотреть, как вы работаете, и все такое.
   - Но ведь я - обычный врач, и вы уже наверняка беседовали с  людьми  моей
профессии.
   Джинни вздохнула.
   - Должно быть, вы принимаете меня за дурочку, - с легкой  обидой  сказала
она. - Я же не вчера родилась.
   - Напротив, - заспорил я. - По-моему, вы очень умны.
   - Вы вызовете меня в суд?
   - В суд?
   - Ну, чтобы дать показания.
   Я посмотрел на нее, и мне опять  подумалось,  что  она  репетирует  перед
зеркалом. На лице Джинни появилась  загадочно-глубокомысленная  мина,  столь
присущая героиням многих фильмов.
   - Не уверен, что понимаю вас.
   - Ладно уж, признайтесь, что вы законник, я никому не скажу.
   - О!
   - Я поняла это спустя десять минут после вашего прихода.  Знаете,  как  я
догадалась?
   - Как же?
   - Когда вы осматривали пилюли, то держали пузырек очень осторожно, совсем
не как врач. Честно говоря, я думаю, что врач из вас  вышел  бы  никудышный.
Сущий коновал.
   - Возможно, вы правы, - согласился я.
   - Желаю удачи,