ена большая сумма. Дальше. Ребятишки из  деревни  Эль  Кайф
тоже принесли две  жемчужины.  Теперь  мы  знаем,  в  каком  направлении
двигалась автомашина. Это уже много, не правда ли, мистер  Джессеп?  Как
вы и предполагали, здесь была использована "Рука Фатьмы" -  арабы  часто
малюют этот знак светящейся краской на своих повозках и  автомашинах.  И
делают это только глубоко набожные мусульмане.
   - Все это верно,  но  мы  должны  быть  очень  осторожны.  Если  наши
противники  что-либо  пронюхают,  то  пустят  нас  по  ложному  следу  и
предоставят в наше распоряжение несколько грузовиков с фосфоресцирующими
символами на борту, - угрюмо усмехнулся Джессеп.
   - Конечно, - подхватил  Лебланк.  -  Я  полностью  с  вами  согласен.
Осторожность и еще раз осторожность!
 
*** 
 
   На следующее утро улыбающийся  Лебланк  предъявил  Джессепу  еще  три
жемчужины. На сей раз они  были  склеены  жевательной  резинкой  в  виде
фигуры, напоминающей треугольник.
   - Это, видимо, должно означать, что следующий  этап  путешествия  был
проделан самолетом, - предположил Джессеп.
   -  Совершенно  верно!  Их  нашли   на   старом   военном   аэродроме,
расположенном в весьма отдаленном и уединенном месте.  -  Лебланк  пожал
плечами. - Самолет неизвестного государства, - с расстановкой проговорил
он, - и опять место назначения неизвестно. И мы опять в тупике...
 
Глава 14 
 
   - Невероятно! - говорила сама себе Хилари. - Невероятно! Я уже десять
дней здесь. Самое страшное  в  жизни  то,  что  человек  довольно  легко
приспосабливается к условиям, в которых он оказывается.
   Она вспомнила, как однажды видела в музее средневековое орудие пытки.
Это была всего-навсего железная клетка, но  человек  не  мог  в  ней  ни
сидеть, ни лежать. Гид рассказал, что  последний  заключенный  провел  в
этой клетке ни много ни мало - восемнадцать лет. Затем его выпустили  на
свободу, и он прожил еще двадцать лет до своей мирной кончины.
   Когда Хилари только попала сюда, ее не  оставляло  чувство  какого-то
безотчетного ужаса, мысли, что она навсегда заключена в  тюрьму.  А  вся
роскошь, которой маскировались эти режимные в сущности  условия,  делала
жизнь еще страшнее. И вот теперь - и  это  больше  всего  пугало  ее,  -
прожив здесь около десяти дней, она, хотя и подсознательно, но принимала
условия новой жизни как вполне естественные - Вполне  возможно,  -  сухо
дозвался Питере, - здесь не удивительно и рехнуться.
   Не проходило, однако, и ощущение какого-то страшного, прерывного сна.
Хилари казалось, что он длится уже долгие годы и  никогда  не  кончится,
что все свои оставшиеся годы она проведет здесь, что это и есть жизнь, а
ничего другого не существует и в помине.
   Хилари считала, что такая  быстрая  приспособляемость  свойственна  в
основном женщинам. В этом их сила, и в этом их слабость.
   Фрейлин Нидхейм  она  почти  не  встречала,  разве  только  иногда  в
столовой. При встрече немка обходилась холодным  кивком  и  ни  в  какие
разговоры с Хилари не вступала. Кажется, она была вполне  довольна.  Она
относилась к тому типу людей, которые полностью поглощены своей работой.
Никакие мысли о братстве народов, о мире во всем мире, о свободе  ума  и
духа ее не занимали. Будущее для нее было простым и ясным - владычеством
высшей расы, к которой принадлежит и  она;  все  остальные,  если  будут
вести себя разумно, могут рассчитывать на  приличное  к  себе  отношение
избранных. Если люди работают хорошо,  то  они  нужны,  а  что  касается
убеждений, то их можно изменять - так считала немка.
   Хилари иногда удавалось немного поговорить с доктором Барроном.  Этот
человек,  поглощенный  своим  делом,  был  полностью  удовлетворен  теми
условиями, в которые попал.
   - Меня отнюдь не угнетает этот тюремный режим,  -  сказал  он  как-то
Хилари  со  своей  рассеянной  улыбкой,  -  а  это  действительно  самая
настоящая тюрьма, хотя решетки и позолочены. Говоря  откровенно,  миссис
Беттертон,  я  приехал  сюда  только  ради  денег.  Хилари  смотрела  на
собеседника с улыбкой, в ее голосе звучало удивление:
   - А какая вам польза от  денег,  если  вы  находитесь  здесь,  мистер
Баррон?
   - Здесь мне предоставлено дорогостоящее лабораторное оборудование для
исследований, и мне не приходится оплачивать  все  это  из  собственного
кармана, А кроме того, я могу служить делу науки. Я люблю  свою  работу,
но совсем не в  плане  служения  человечеству.  Я  испытываю  величайшее
интеллектуальное наслаждение от моей  работы,  и  только  это  я  считаю
важным. А что касается денег, то перед  отъездом  из  Франции  мне  была
выплачена крупная сумма денег,  которые  сейчас  находятся  в  одном  из
банков. Когда все это кончится, я смогу их получить  и  использовать  по
своему усмотрению.
   - Вы сказали, когда все это кончится? - изумилась Хилари. - А  почему
это должно случиться?
   - Надо иметь здравый смысл, - резонерски ответил доктор Баррон. - Все
течет, все изменяется... Ничто не длится вечно. Я пришел  к  заключению,
что во главе всей этой Организации  стоит  безумный.  А  сумасшедшие,  с
позволения сказать, могут быть логичными... Но  в  конце  концов,  -  он
передернул плечами, - все это меня вполне устраивает.
   Что касается Торквила Эрикссона, то  он  чувствовал  себя  прекрасно.
Хилари видела его очень редко и не  жалела  об  этом,  ее  всегда  пугал
какой-то странный жестокий взгляд его почти прозрачных глаз. Хилари была
убеждена, что Эрикссон относится к  тем  молодым  людям,  которые  могут
умертвить три четверти населения  земного  шара  ради  утопических  идей
воспаленного мозга.
   Легче всего ей было найти общий  язык  с  Энди  Питерсом.  По  мнению
Хилари, это происходило потому, что  Энди  был  всего  лишь  талантливым
ученым и далеко  не  гением.  Питере  тяготился  здешней  атмосферой  и,
пожалуй, в такой же степени, как и Хилари, ненавидел ее.
   - Честно говоря, я не знал, куда еду. Вернее, я думал, что знаю, но я
ошибся. Партия, к которой я принадлежу, не имеет ничего  общего  с  этим
местом. И, конечно, Москва тут абсолютно  ни  при  чем.  Здесь  какой-то
фарс, скорее всего фашистского толка, - говорил он Хилари.
   - Вам не кажется, - спросила Хилари, - что вы, так сказать,  попались
на лозунги?
   - Может быть, вы и правы. Над этим  следует  поразмыслить.  Мы  часто
бросаемся словами, не вдумываясь в их сущность. Одно я  знаю  совершенно
точно: я хочу выбраться отсюда.
   - Это будет нелегко, - Хилари понизила голос.
   - Да! - Голос Питерса был полон решимости. - Это будет нелегко, но не
существует ничего невозможного.
   - Как я рада слышать это от вас! - проговорила Хилари. - Как я рада!
   - Вам надоело здесь? - Энди посмотрел на нее с сочувствием.
   - Очень. Но это еще не самое страшное. Я боюсь другого.
   - Другого? Чего же, например?
   - Боюсь привыкнуть ко всему этому.
   - Я понимаю вас... Иногда мне кажется, что тут кое-что проделывают  с
людьми.
   - Проделывают? Что вы имеете в виду?
   - Говоря откровенно, я думаю, что здесь дело  в  каком-то  наркотике.
Может быть, его добавляют в еду или питье, а может, распыляют в воздухе.
Им нужны послушные гении. Я  предполагаю,  что  здешние  организаторы  и
администраторы блестяще натасканы в гипнозе и  психологии,  и  мы,  сами
того не замечая, постоянно подвергаемся воздействию с их стороны.
   - Но мы не должны стать послушными! - горячо вскричала Хилари.  -  Мы
ни на минуту не можем допустить мысль, что нам здесь хорошо.
   - Как себя чувствует ваш муж? - спросил вдруг Энди.
   - Томас? Я.., я не знаю. Это так все трудно. Я... - Хилари умолкла.
   Как могла Хилари рассказать своему собеседнику о той странной  жизни,
которую она ведет уже несколько дней?
   Кем она была в сущности? Шпионкой,  обманщицей,  продолжающей  играть
свою роль под личиной другого человека. Беттертона она  никак  не  могла
понять. Он казался ей ужасным примером того, во что  может  превратиться
блестящий  ученый,  которому  довелось  попасть  в  удушающую  атмосферу
Организации. Не раз он повторял слова,  произнесенные  им  во  время  их
первого разговора:
   - Я не могу думать. У меня такое ощущение, будто мои мозги высохли.
   "Конечно, - думала Хилари,  -  Томас,  настоящий  гениальный  ученый,
нуждается в свободе больше, чем кто-либо  другой.  Никакое  внушение  не
может возместить ему потерю свободы. Только в  условиях  полной  свободы
Беттертон сможет вернуться к продуктивной научной работе".
   Что касается отношения самого Беттертона к Хилари, то  он  просто  не
обращал на нее внимания. Он не смотрел на нее ни как на женщину, ни  как
на друга. Хилари  казалось,  что  он  даже  не  очень  страдал,  получив
известие о смерти Оливии. Томас был  одержим  одной  мыслью.  Он  жаждал
свободы.
   - Я должен вырваться отсюда, - говорил он Хилари. - Должен.  Но  как?
Как?
   Могла ли Хилари рассказать обо всем этом Питерсу! Если бы только  она
могла сказать: "Том Беттертон вовсе не мой муж. Я ничего о нем не  знаю.
Не знаю, каким он был раньше, и что он из себя  представляет  сейчас.  И
помочь ему не могу ничем, ни словом, ни делом"! Но, к сожалению,  Хилари
должна была тщательно выбирать слова, поэтому она только сказала:
   - Знаете, мистер Питере, Томас стал мне совсем чужим. Подчас я думаю,
что мысль о тех режимных условиях, в которых мы находимся, свела  его  с
ума.
 
Глава 15 
 
   - Добрый вечер, миссис Беттертон!
   - Добрый вечер, мисс Дженнсон.
   - Сегодня состоится общее собрание, - сказала шепотом мисс  Дженнсон,
ее глаза беспокойно бегали за толстыми стеклами очков.  -  Сам  Директор
выступит с речью.
   - Вот это здорово! - обрадовался стоявший рядом  Питере.  -  Давно  я
хотел хоть одним глазом взглянуть на этого самого Директора!
   Мисс Дженнсон бросила на Питерса уничижительный взгляд.
   - Директор, -  проговорила  она  сухо,  -  более  чем  необыкновенный
человек! - И она  направилась  куда-то  по  одному  из  этих  немыслимых
длинных коридоров. Питере посмотрел ей вслед и тихо свистнул.
   - Здесь что-то пели на мотив "хайль, Гитлер" по адресу Директора  или
мне показалось?
   - Да, действительно, похоже на это, - грустно согласилась Хилари.
   - Если бы я только знал, что меня занесет сюда! Если  бы  я,  покидая
Штаты с мальчишеской мечтой о добром Братстве народов, мог предположить,
что попаду в когти нового богоданного диктатора!..
   - Но ведь и сейчас вы еще ничего не знаете толком...
   - Нет, знаю. По запаху чувствую. Это носится в воздухе!
   - О, Питере! - вырвалось у Хилари. - Как я рада, что здесь есть вы!
   И она слегка покраснела под удивленным взглядом собеседника.
   - Вы такой милый и простой, -  Хилари,  пытаясь  выйти  из  неловкого
положения, все более запутывалась. Это, казалось, развеселило Питерса.
   - А вы, знаете, -  улыбнулся  он  -  там,  откуда  я  приехал,  слово
"простой" имеет  иное  значение,  чем  в  Англии.  Оно  скорее  означает
"посредственный".
   - Но я совсем не это имела в виду! - пришла в полное отчаяние Хилари.
- Я хотела сказать, что с вами очень легко.
   - Обыкновенный человек, вот  чего  вы  жаждете,  да?  Сыты  по  горло
гениями?
   - А ведь вы, Питере, переменились  с  тех  пор,  как  приехали  сюда.
Кажется, исчез налет ненависти... Лицо Питерса неожиданно стало суровым.
   - О, нет! На это не рассчитывайте. Я  все  еще  способен  ненавидеть.
Поверьте, есть вещи, которые надо ненавидеть.
   Общее  собрание,  пользуясь  терминологией  мисс  Дженнсон,  началось
поздно вечером. Не были приглашены  лишь  лаборанты,  артисты  балета  и
ревю, различный обслуживающий персонал, а также  хорошенькие  девицы  из
"дома радости", который вполне легально существовал  для  удовлетворения
соответствующих потребностей тех ученых, что жили здесь без жен.
   Хилари, сидевшая рядом с Беттертоном, с нетерпением ожидала появления
на трибуне мифической фигуры Директора. На  ее  многочисленные  вопросы,
касающиеся этого человека, Томас всегда отвечал как-то неопределенно.
   - Там и смотреть-то не на что, - сказал  он  однажды.  -  Но  у  него
необыкновенная  хватка.  Я  видел  его  всего  дважды.   Он   не   любит
показываться  часто.   Он,   конечно,   необыкновенная   личность,   это
чувствуется сразу, но почему, честное слово, не знаю.
   Мисс Дженнсон и другие женщины говорили о Директоре с придыханием,  и
в воображении  Хилари  рисовалась  высокая  фигура  в  белом  одеянии  -
какая-то богоподобная абстракция.
   И естественно, что она была безмерно удивлена,  когда  присутствующие
встали, приветствуя плотного небольшого роста пожилого мужчину,  который
медленно  взошел  на  трибуну.  В   его   внешности   не   было   ничего
необыкновенного, он вполне мог сойти за дельца средней руки из Мидленда.
   Его национальность определить было трудно. К аудитории  он  обращался
на французском, немецком и английском, свободно переходя с одного  языка
на другой и никогда не повторяясь.
   Когда Хилари пыталась восстановить  в  памяти,  что  же  он  все-таки
говорил, ей никак не удавалось сделать это. Видимо, эти слова имели силу
и смысл только в том случае, если их произносили вслух.
   Хилари вспомнила, что рассказывала ей одна знакомая, которой довелось
в довоенные годы жить в Германии. Отправившись как-то на  митинг  только
за тем, чтобы  взглянуть  на  "бесноватого  фюрера",  она  залилась  там
истерическим плачем, охваченная непонятными чувствами. Она говорила, что
каждое   произнесенное   им   слово   казалось   ей   полным   какого-то
необыкновенного значения. А когда она, придя  домой,  пыталась  все  это
припомнить, то оказалось, что, кроме общих избитых фраз, ничего  сказано
и не было.
   Что-то в этом роде происходило и здесь. Сама того  не  желая,  Хилари
ощущала какой-то подъем. Директор говорил очень просто.
   - Концентрация капитала, престиж, влиятельные  семейства  -  все  это
было силой прошлого. Сегодня же сила в руках молодых  химиков,  физиков,
врачей... Из лабораторий грядет сила разрушения и созидания.  Вы  можете
сказать: "Победить или погибнуть!" Этой силой не будет владеть  какая-то
одна страна, ею будет обладать тот, кто ее создаст. Наша  Организация  -
это сборный пункт молодых умов всего мира, у нас нет людей старше сорока
пяти лет!
   Настанет день, когда мы создадим Трест. Мозговой Трест Мира. И  тогда
мы  будем  управлять  всем  сущим.  Это  мы  будем   диктовать   приказы
капиталистам, королям и армиям, мы подчиним себе мировую индустрию...
   Всей этой отравленной чепухи было произнесено гораздо больше. Но дело
было даже не в словах. Видимо, определенная сила  ораторского  искусства
сумела захватить эту обычно холодную и критически настроенную аудиторию.
   Речь свою Директор закончил лозунгом: "Мужество и Победа!"  Хилари  в
смятенном состоянии поспешила в коридор. На лицах  она  видела  какое-то
странное воодушевление. Обычно сонные глаза Эрикссона  блестели,  голова
была надменно закинута назад.
   - Пойдемте на крышу.  Глоток  свежего  воздуха  просто  необходим,  -
услышала она шепот Питерса, и он осторожно взял ее под руку.
   Они молча поднялись наверх. На небе сверкали  южные  звезды,  пальмы,
казалось, дышали прохладой.
   Питере глубоко вздохнул.
   - Да, - сказал он, это  именно  то,  что  нам  сейчас  нужно.  Свежий
воздух, который развеет "дурман славы".
   Хилари молчала. Ей казалось, что все это она видела и слышала во сне.
   Питере дружески пожал ее руку.
   - Очнитесь, Оливия!
   - Но он говорил о прекрасных идеалах, - слабо возразила она.
   -  Плюньте  на  такие  идеалы!  Разберитесь  лучше  в   фактах.   Что
представляет из себя эта  талантливая  молодежь?  Безжалостная  эгоистка
Нидхейм, не знающий жизни мечтатель  Эрикссон,  доктор  Баррон,  готовый
продать родную бабку  на  живодерню  за  новое  оборудование  для  своих
опытов! А ваш собственный супруг, наконец! Человек с изношенной  нервной
системой,  сходящий  с  ума  от  страха,   что   когда-нибудь   настанет
возмездие... Я перечислил только тех, кого мы с вами знаем лучше других.
Но, поверьте, все, с кем я здесь встречался, ничем не отличаются.  Когда
вопрос касается их узкой специальности, они  ходят  в  гениях,  но  быть
руководителями Вселенной...  Это  же  смешно!  Сверхъестественная  чушь!
Мракобесы ловят доверчивых мальчиков на дешевой религии.  Ладно,  хватит
об этом... Послушайте, Оливия! Мне не  следовало,  наверное,  приглашать
вас сюда. Что скажет Беттертон? Он будет прав, если найдет это странным.
   - Не думаю, - проговорила спокойно Хилари. - Сомневаюсь,  заметил  ли
он  вообще,  что  мы  ушли  вместе.  Питере  вопросительно  взглянул  на
собеседницу.
   - Простите, но вам, наверное, очень тяжело.., ну,  смотреть,  как  он
катится вниз?
   Ответ Хилари был не совсем по существу.
   - Мы должны выбраться отсюда. Во что бы то ни стало.
   - Мы обязательно выберемся.
   - Вы и раньше говорили это, но мы и с места не сдвинулись.
   - Неверно. Я все это время кое-что делал. Хилари с удивлением подняла
на него глаза.
   - У меня  еще  нет  плана,  но  я  начал,  так  сказать,  "подрывную"
деятельность.  Среди  членов  Организации  много  недовольных,   гораздо
больше, чем может предположить  наш  богоподобный  герр  Директор.  Еда,
деньги, роскошь и женщины - это еще  не  все.  Я  помогу  вам  выбраться
отсюда, Оливия.
   - И Томасу?
   Лицо Питерса омрачилось.
   - Оливия! Слушайте меня внимательно и верьте тому, что я  скажу.  Для
Томаса лучше остаться здесь. Он... - в голосе Питерса слышалась какая-то
неуверенность. - Видите ли... Он  здесь  будет  целее,  чем  за  стенами
Организации.
   - Целее? Какое странное слово!
   - Да. Целее. Я намеренно сказал именно это слово. Хилари нахмурилась.
   - Совсем не могу понять, что вы имеете в виду. Вы что,  предполагаете
у него психическое расстройство?
   - Ни в малейшей степени. Он так же нормален, как вы или я.
   - Почему же вы говорите, что здесь он будет целее?
   Питере отвечал медленно, с трудом подбирая слова.
   - Вы же знаете, что клетка - самое безопасное место.
   - Но ведь Томас мечтает вырваться отсюда любой ценой!
   - Он может и не знать, что для него лучше.
   - Томас должен бежать вместе с нами, - упрямо повторила Хилари.
   К  ее  удивлению,  в  голосе  Питерса  вдруг  зазвучало  неподдельное
огорчение.
   - Поступайте, как знаете. Я вас предупредил. Хотелось бы  мне  знать,
какого черта вы так беспокоитесь об этом парне!
   Хилари смотрела на Питерса с испугом. Слова уже были готовы сорваться
с ее губ, она едва не сказала: "Я совсем не беспокоюсь о нем. Он  ничего
не значит для меня. Томас был мужем другой  женщины,  и  я  просто  несу
ответственность перед ее памятью. И если я вообще о  ком-то  беспокоюсь,
глупый вы человек, то только о вас..." Когда  Хилари  вошла  в  спальню,
Томас лежал на кровати и курил.
   - Ну, как? Развлекались со своим прирученным американцем?
   - Мы ведь приехали сюда в одной группе, -  возразила  Хилари,  слегка
покраснев, - а потом у нас много общих взглядов. - Я не упрекаю  вас,  -
рассмеялся Томас. И вдруг смущенно пробормотал: -  Слушайте,  Оливия,  а
вы, оказывается, хорошенькая!
   Взгляд Томаса был каким-то новым, оценивающим.
   - Да, - проговорил он с каким-то удивлением, рассматривая  Хилари,  -
вы чертовски хорошенькая женщина. Я даже  не  думал,  что  еще  способен
замечать это!
   - Может, и не стоит этого делать? - сухо заметила Хилари.
   - Я абсолютно нормальный человек, во всяком случае, я был таким. Один
бог знает, во что я превратился. Хилари села рядом.
   - Что случилось, Томас?
   - Видите ли, я по-прежнему не  могу  сосредоточиться.  Как  ученый  я
сошел на нет. Это место...
   - Но ведь другие, во всяком случае  большинство,  не  чувствуют  себя
так?
   - Потому что это бесчувственное стадо, черт их возьми!
   - Да нет, некоторые  из  них,  по-моему,  не  могут  пожаловаться  на
отсутствие чувств