туалетов.
Филип сидел над книгами в библиотеке.
     Нэнни на кухне чистила картошку, лущила фасоль и гремела  кастрюлями.
В  семье,  где  всем  хорошо  известно  времяпрепровождение  друг   друга,
планировать подобные действия  очень  легко.  И  вот  что  я  тебе  скажу.
Проверить это нехитрое дельце - то есть устроить  ловушку  для  ребенка  и
перевернуть вверх дном детскую - мог абсолютно любой в  доме.  Но  человек
этот страшно спешил, на спокойные поиски у него не было времени.
     - Вы говорите, любой в доме?
     - Да, я проверил. У каждого из домашних имелась такая возможность.  У
Филипа, у Магды, у Нэнни и у твоей девушки. То же самое и наверху.  Бренда
провела большую часть утра в одиночестве. У Лоуренса и Юстаса был  перерыв
в занятиях - с половины одиннадцатого до одиннадцати. Часть этого  времени
с ними находился ты - но не все время. Мисс  де  Хэвилэнд  гуляла  одна  в
саду. Роджер сидел в своем кабинете.
     - Только Клеменси была на работе в Лондоне.
     - Нет, даже она не исключение, потому что осталась сегодня дома из-за
головной боли - и находилась все утро одна в своей спальне.  То  есть  это
мог сделать любой из них - абсолютно любой! Но кто именно - я не знаю.  Не
имею ни малейшего представления. Если бы знать, что именно здесь искали...
- он обвел глазами разоренную  комнату.  -  И  если  бы  знать,  нашли  ли
искомое...
     В глубине моего сознания шевельнулась какая-то смутная догадка.
     Инспектор Тавернер помог мне, спросив:
     - А чем девочка занималась, когда ты видел ее в последний раз?
     - Подождите-ка! - И я бросился прочь из комнаты, взлетел по  лестнице
на второй этаж, повернул налево, преодолел еще один лестничный марш, потом
снова спустился на несколько ступенек,  пробежал  по  коридору,  распахнул
дверь  котельной,  шагнул  наверх  через  две  ступеньки  и  огляделся  по
сторонам, пригибая голову из-за низкого потолка.
     В ответ на вопрос, что она делает  в  котельной,  Джозефина  сказала:
она, мол, расследует.
     Я не понял, что можно расследовать  на  пыльном,  затянутом  паутиной
чердаке  среди  грязных  котлов.  Но  ведь  это  помещение  могло  служить
прекрасным тайником! Вероятно, Джозефина что-то прятала здесь - то, что ей
нельзя было держать при себе. А если так, то найти это не составит особого
труда.
     На поиски у меня ушло всего  минуты  три.  За  самой  большой  котел,
доносившееся из глубины которого шипение  вносило  дополнительную  злобную
ноту в мрачную атмосферу чердака, была  заткнута  пачка  писем,  обернутых
куском коричневой упаковочной бумаги.
     Я прочитал первое письмо. "О, Лоуренс... мой дорогой,  моя  любовь...
Как прекрасно вчера  вечером  ты  прочитал  стихотворение!  Я  знала,  оно
предназначалось мне, хоть ты и не смотрел на меня в это время!
     "Вы хорошо декламируете", - сказал Аристид, и он не знал, что оба  мы
чувствовали при этом. Дорогой мой, я знаю, скоро все устроится, и мы будем
радоваться тому, что он никогда ничего не узнал и умер счастливым. Аристид
всегда был очень добр ко мне,  и  я  не  хочу,  чтобы  он  страдал.  Но  я
действительно не понимаю, какую радость можно находить в жизни, когда тебе
уже за восемьдесят. Я бы не хотела жить так долго! Скоро мы будем вместе -
навсегда. И как же прекрасно будет то время, когда я смогу  сказать  тебе:
"Мой милый, милый муж..." Возлюбленный мой! Мы созданы друг для  друга!  Я
люблю, люблю, люблю тебя - и не вижу конца нашему чувству! Я..."
     Там было еще  много  чего  понаписано,  но  у  меня  пропало  желание
продолжать чтение.
     Я мрачно спустился вниз и сунул сверток Тавернеру.
     Тавернер прочитал несколько абзацев, присвистнул и  бегло  просмотрел
еще несколько писем.
     Потом посмотрел на меня с видом довольного кота,  отведавшего  жирных
сливок.
     - Ну что ж, - нежно пропел он. - Эта улика выводит прямиком на миссис
Бренду Леонидис. И мистера Лоуренса Брауна. Значит, это все-таки они...



                                    19

     Впоследствии мне даже самому казалось странным, насколько внезапно  и
бесповоротно вся моя жалость и сочувствие  к  Бренде  Леонидис  исчезли  с
обнаружением ее писем к Лоуренсу Брауну. Было ли  уязвлено  мое  самолюбие
сознанием того, что эта женщина любила  Лоуренса  Брауна  слепой  слащавой
любовью и расчетливо и бесстыдно  лгала  мне?  Не  знаю,  я  не  психолог.
Предпочитаю считать -  конец  моей  жалости  к  Бренде  положила  мысль  о
маленькой девочке Джозефине, хладнокровно убранной преступниками с пути  в
целях сохранения.
     - Безусловно, ловушку устроил Браун,  -  сказал  Тавернер.  -  И  это
объясняет один момент, показавшийся мне загадочным.
     - В смысле?
     - Да как-то все это было страшно глупо обставлено. Суди сам:  ребенок
заполучил эти письма - письма совершенно убийственного содержания!  Первое
логическое  движение  -   попытаться   вернуть   их   (в   конце   концов,
бездоказательные  разговоры  о  любовных  письмах  можно  счесть  детскими
фантазиями). Но  вернуть  их  невозможно,  так  как  неизвестно,  где  они
спрятаны.  Значит  остается  единственное  -  заставить  ребенка  молчать.
Человек же, совершивший одно убийство, не остановится  перед  вторым.  Все
знали, что девочка любит кататься на двери старой прачечной, расположенной
в  пустынном  заднем  дворе.  Идеальным  вариантом,   конечно,   было   бы
подкараулить Джозефину за дверью и разобраться с опасной свидетельницей  с
помощью кочерги, железного прута или резинового шланга (которые  находятся
тут же в домике, прямо под рукой). Зачем  возиться  с  дурацким  мраморным
львом, устанавливая его на верхней кромке двери, если  существует  большая
вероятность, что он в девочку не попадет или попадет, но не убьет (как оно
и получилось)? Я спрашиваю: _З_а_ч_е_м_?
     - Ну и каков же ответ?
     - Первое, что пришло мне в голову, - это мысль об организации  алиби.
То есть каким образом кто-то обеспечивает себе  железное  алиби  во  время
покушения на Джозефину. Но эта версия не работает: во-первых, ни у кого из
домашних никакого алиби все равно нет,  и,  во-вторых,  обнаруживший  тело
девочки обязательно нашел бы и кусок мрамора поблизости  -  и  весь  modus
operandi все равно стал бы ясным. Конечно, _е_с_л_и _б_ы_ преступник убрал
кусок мрамора до  того,  как  ребенок  был  обнаружен,  картина  покушения
осталась бы непонятной. Но  в  целом  вся  эта  история  кажется  лишенной
смысла.
     Инспектор развел руками.
     - И чем же вы все это объясните?
     -   Особенностью   характера    Лоуренса    Брауна.    Индивидуальной
идиосинкразией. Молодой человек совершенно не переносит насилия  -  он  не
может заставить себя совершить над кем-то акт насилия. Он просто физически
н_е_ м_о_г_ стать за дверью и раскроить ребенку череп. Но _м_о_г_ устроить
ловушку и убежать прочь, чтобы только ничего не видеть.
     - Да, понимаю, - медленно проговорил я. - И эзерин в пузырьке  из-под
инсулина - из той же оперы?
     - Точно.
     - Вы полагаете, он действовал без ведома Бренды?
     - Это объясняло бы, почему она не выбросила  использованный  пузырек.
Конечно, они могли  действовать  сообща...  или  даже  Бренда  могла  сама
придумать и  организовать  номер  с  отравлением...  Милая  безболезненная
смерть для старого мужа. Но я уверен, ловушку для Джозефины устраивала  не
она. Женщины никогда не возлагают надежд на подобные трюки - и в этом  они
правы. Я лично считаю - идея  с  эзерином  возникла  в  голове  Бренды  и,
возникнув, полностью подчинила женщину себе. Вообще-то Бренда относится  к
тому типу людей, которые умудряются не скомпрометировать  себя  нив  каких
ситуациях, всегда выходят сухими из воды - и продолжают жить со  спокойной
совестью.
     Он помолчал и продолжал:
     - Эти письма существенно  проясняют  дело.  Если  девочка  оправится,
можно будет считать, что все устроилось самым лучшим образом.
     - Тавернер искоса взглянул на меня:
     - Ну, и каково же чувствовать себя помолвленным  с  миллионом  фунтов
стерлингов?
     Я недоуменно заморгал. В тревогах и  волнениях  последних  нескольких
часов я совершенно забыл про завещание старого Леонидиса.
     - София еще ничего не знает,  -  сказал  я.  -  Вы  хотите,  чтобы  я
поставил ее в известность?
     - Насколько я понял, Гэйтскилл  собирается  объявить  печальные  (или
радостные)  новости  после  завтрашнего  дознания.  -  Тавернер  задумчиво
посмотрел на меня: - Интересно, как отреагирует на это семья?



                                    20

     С дознанием дела обстояли так, как  я  и  предсказывал.  То  есть  по
просьбе полиции оно было отложено.
     Все  мы  находились  в  приподнятом  настроении:  накануне  оказалось
значительно менее серьезным,  чем  предполагалось  сначала,  и  что  можно
надеяться на скорое выздоровление девочки.
     - Правда, пока, - сказал доктор Грей, - навещать  ее  нельзя  никому,
даже матери.
     - И в первую очередь матери, - шепнула мне София. - Я ясно  дала  это
понять доктору Грею. Да он и сам прекрасно знает маму.
     Должно быть, на моем лице изобразилось  сомнение,  потому  что  София
резко спросила:
     - Ты чем-то недоволен?
     - Ну как... все-таки мать...
     - Меня трогают твои старомодные представления о жизни, Чарлз.  Но  ты
просто плохо знаешь маму. Милое создание совершенно не в силах вести  себя
в  соответствии  с  ситуацией:  она  обязательно  разыгрывает  грандиозную
драматическую сцену у постели больного ребенка. А драматические сцены - не
самое лучшее лекарство для человека, лежащего с пробитой головой.
     - Ты успеваешь подумать обо всем, моя милая, не так ли?
     - Что ж, кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушка умер.
     Я задумчиво посмотрел на Софию. Было ясно - проницательность  старого
Аристида не подвела его и здесь. Груз ответственности за семью  уже  лежал
на хрупких плечах Софии.
     После процедуры дознания Гэйтскилл приехал с ними в Суинли-Дин. Когда
вся семья собралась в гостиной Магды, поверенный откашлялся и торжественно
произнес:
     - Считаю себя обязанным сделать следующее объявление.
     Я испытывал приятное ощущение человека,  посвященного  в  таинство  -
ведь содержание объявления я знал заранее, -  и  приготовился  внимательно
следить за реакцией каждого члена семьи.
     Гэйтскилл был краток и сух и внешне ничем не обнаружил своей обиды  и
раздражения. Сначала он зачитал письмо Аристида Леонидиса, затем  -  текст
завещания.
     Наблюдать со стороны за присутствующими было чрезвычайно интересно, и
я только жалел, что не могу смотреть одновременно на всех.
     На Бренду с Лоуренсом я не обращал особого  внимания,  так  как  доля
вдовы по этому завещанию оставалась прежней.  В  основном  я  наблюдал  за
Роджером и Филипом и уже потом - за Магдой и Клеменси.
     На первый взгляд все они держались великолепно.
     Филип сидел откинув красивую голову на высокую спинку стула и  плотно
сжав рот. Он не произнес ни слова.
     Магда же, напротив, как только мистер  Гэйтскилл  смолк,  разразилась
бурным потоком восклицаний:
     - София! Дорогая! Как неожиданно!  Как  _р_о_м_а_н_т_и_ч_н_о_!  Милый
старый фантазер так  хитрил  и  скрытничал  -  словно  маленький  ребенок!
Неужели он не доверял нам?! Неужели он думал - мы рассердимся?! Он никогда
не подавал виду, что как-то выделяет Софию среди всех нас. Но правда,  все
это в высшей степени романтично!
     Внезапно Магда легко вскочила на ноги, протанцевала к Софии и присела
перед ней в глубоком реверансе.
     - Мадам София, ваша нищая старая мать униженно просит у вас подаяния.
- И добавила хриплым голосом, подражая выговору простолюдинки:  -  Кинь-ка
грошик, дорогуша. Твоя мамаша намылилась в кино, -  и  протянула  к  Софии
трясущуюся руку со скрюченными пальцами.
     - Угомонись, Магда! Это бессмысленное кривляние совершенно  неуместно
сейчас, - проговорил Филип, почти не разжимая губ.
     - О! Но как же  Роджер!  -  Магда  резко  повернулась  к  Роджеру:  -
Бедняжка Роджер! Наш милый старик хотел помочь тебе,  но  смерть  помешала
ему...  И  теперь  Роджер  не  получит  в  наследство  ничего.   -   Магда
величественно повернулась к дочери: -  София!  Ты  просто  обязана  помочь
Роджеру.
     - Нет! - Клеменси шагнула  вперед.  Лицо  ее  приобрело  непреклонное
выражение. - Не надо. Нам ничего не надо.
     Роджер, похожий на огромного добродушного медведя, неуклюже подошел к
Софии и нежно взял ее за руку.
     - Я не возьму у тебя ни пенни, милая девочка. Как только все  дела  в
доме будут улажены, мы с Клеменси уедем в  Западную  Индию  и  начнем  там
новую, простую жизнь. Если когда-нибудь  я  окажусь  в  крайней  нужде,  я
обращусь за помощью к главе семьи, - он обаятельно улыбнулся Софии.  -  Но
до тех пор я не возьму у тебя  ни  пенни,  ведь  на  самом  деле  я  очень
непритязателен - Клеменси может это подтвердить.
     Неожиданно подала голос Эдит де Хэвилэнд.
     - Все это, конечно, замечательно, - сказала старая леди. - Но  вы  не
должны забывать и о внешней стороне дела. Если ты, Роджер,  обанкротишься,
не приняв помощи Софии, а потом уедешь куда-то на край света - в  обществе
пойдут неприятные для Софии разговоры.
     - Да что значит общественное мнение? - презрительно сказала Клеменси.
     - Для вас, Клеменси, ничего, - отрезала Эдит де Хэвиленд. - Но  София
живет в _э_т_о_м_ мире. Она девушка со светлой головой и добрым сердцем, и
я не сомневаюсь, что Аристид абсолютно прав в своем  выборе  главы  семьи,
хотя для наших английских умов и кажется несколько странным решение обойти
наследством двоих  сыновей.  Но  полагаю,  будет  неприятно,  если  кто-то
заподозрит Софию в жадности и нежелании помочь разорившемуся родственнику.
     Роджер подошел к тетушке, обнял ее и прижал к себе.
     - Тетя Эдит! - сказал он. - Вы  милая...  и  такая  упрямица.  Но  вы
совсем не понимаете Клеменси! И я сам знаю, чего мы с женой хотим, а  чего
- не хотим.
     Внезапно вперед выступила Клеменси, на ее худых щеках  полыхали  алые
пятна.
     - Никто из вас, - вызывающе заявила она, -  не  понимает  Роджера!  И
никогда не понимал! И не думаю, что когда-нибудь поймет! Пойдем, Роджер.
     И  они  покинули  гостиную.  Мистер  Гэйтскилл  кашлянул  и  принялся
собирать бумаги. Лицо его выражало глубокое неодобрение. Он терпеть не мог
семейных сцен, следующих за оглашением условий завещания. По нему это было
хорошо видно.
     Наконец я перевел взгляд на Софию: у камина стояла стройная  красивая
девушка с гордо поднятой головой и твердым ясным взглядом. Только что  она
стала обладательницей огромного состояния, но главной моей  мыслью  сейчас
была мысль о том, насколько одинока стала София в  одно  мгновение.  Между
ней и ее семьей возникла непреодолимая преграда,  и  мне  показалось,  что
девушка уже осознала этот  факт  и  безропотно  смирилась  с  ним.  Старый
Леонидис переложил на ее плечи тяжелый груз ответственности, веря, что  он
ей по плечу. Но в этот момент мне было ее нестерпимо жаль.
     До сих пор София не произнесла ни  слова  -  ей  еще  не  дали  такой
возможности. А за внешней расположенностью семьи к девушке  я  уже  ощутил
скрытую  враждебность.  Даже  в  разыгранной  Магдой  изящной  сценке  мне
почудилась тонкая нотка недоброжелательности.
     Откашлявшись, мистер Гэйтскилл произнес краткую осторожную речь:
     - Позвольте мне поздравить вас, София. Вы стали  чрезвычайно  богатой
женщиной.  Хочу  вас  предостеречь  от...  э-э...  совершения   каких-либо
неосмотрительных  шагов.  На  текущие  расходы  я  могу  представить   вам
некоторую сумму наличными. Если вы пожелаете подробно  обсудить  положение
ваших дел - всегда буду рад помочь вам советом. Вы сможете  найти  меня  в
отеле "Линколнз".
     - Роджер... - упрямо начала Эдит де Хэвилэнд.
     - Роджер, - перебил ее поверенный, - должен заботиться о себе сам. Он
взрослый человек... э-э... пятидесяти четырех  лет  от  роду,  кажется.  И
Аристид Леонидис был совершенно прав,  знаете  ли.  Роджер  -  не  деловой
человек и никогда таковым не будет. - Гэйтскилл взглянул на Софию:  -  Вы,
конечно, еще можете спасти  фирму  по  поставкам  от  банкротства,  но  не
обольщайтесь надеждой, что Роджер сумеет успешно вести ее дела.
     - Спасать фирму дяди Роджера я и не подумаю, - София впервые  за  все
это время подола голос - и  голос  ее  был  решителен  и  деловит.  -  Это
абсолютно бессмысленная затея.
     Гэйтскилл исподлобья взглянул на девушку и незаметно улыбнулся. Потом
попрощался со всеми и вышел.
     Несколько мгновений в гостиной царило молчание, затем Филип  медленно
поднялся на ноги.
     - Мне пора вернуться к работе, - сказал он. - Я и так потерял слишком
много времени.
     - Отец... - голос Софии прозвучал неуверенно, почти моляще.
     Я почувствовал, что девушка  чуть  вздрогнула  и  слегка  отшатнулась
назад, когда отец устремил на нее холодный, враждебный взгляд.
     - Извини, что не поздравляю тебя, - произнес  он.  -  -  Но  все  это
явилось для меня большим потрясением. Я никогда не мог даже  предположить,
что мой отец так унизит меня... в благодарность за мою искреннюю любовь  и
преданность... Да, любовь и преданность!
     Впервые из-под маски  ледяного  спокойствия  проступили  человеческие
черты.
     - Боже мой! - воскликнул Филип. - Как? Как он мог  так  поступить  со
мной?! Он всегда был несправедлив ко мне - всегда!
     - О нет, Филип, ты не должен так говорить, - вмешалась тетя  Эдит.  -
Не расценивай завещание Аристида как очередное оскорбление в  свой  адрес.
Это совсем не так! Просто когда  люди  старятся,  они  самым  естественным
образом тянутся к молодому поколению... Уверяю тебя, дело только в этом. И
кроме того, у Аристида всегда было чрезвычайно острое  деловое  чутье.  Он
часто говорил: делить состояние нельзя...
     - Он никогда не любил меня, - произнес Филип тихим охрипшим  голосом.
- Для него существовал один Роджер... И вот наконец... - Выражение крайней
злобы исказило его прекрасные черты. - Наконец отец понял,  что  Роджер  -
глупец и неудачник, и лишил обожаемого первенца наследства.
     - А как же я? - сказал Юстас.
     До сих пор я едва обращал на  него  внимание,  но  успел  заметить  -
мальчик дрожит всем телом, словно с трудом сдерживая сильнейшее  волнение.
Лицо Юстаса горело, в глазах стояли слезы, в срывающемся голосе  слышались
истерические нотки: - Это  позор!  Просто  позор!  Как  смел  дедушка  так
поступить со мной? Как он смел?! Я был его  единственным  внуком.  Как  он
смел предпочесть мне Софию? Это подло, я ненавижу его! Ненавижу! И никогда
в жизни не прощу ему этого. Отвратительный старый тиран!
     Я желал его смерти. Я мечтал уехать из этого проклятого дома  и  жить
независимо... А теперь я должен буду бегать на задних лапках перед Софией,
выклянчивая подачки, и выглядеть полным идиотом. Лучше умереть...
     Голос Юстаса сорвался, и мальчик опрометью бросился из комнаты.
     Эдит де Хэвилэнд осуждающе поцокала языком и пробормотала:
     - Никакой выдержки!
     - А я прекрасно понимаю, что он чувствует  сейчас!  -  -  воскликнула
Магда.
     - Я в этом не сомневаюсь, - ядовито заметила тетя Эдит.
     - Бедняжка! Пойду утешу его.
     - Но, Магда!.. - И мисс де Хэвилэнд поспешила за миссис Леонидис.
     Их голоса стихли  в  отдалении.  София  продолжала  смотреть  молящим
взглядом  на  отца,  но  тот  уже  взял  себя  в  руки  и  был  спокоен  и
враждебно-холоден.
     - Ты прекрасно использовала свои возможности, София, - произнес Филип
и вышел из гостиной.
     - Какие жестокие слова! - воскликнул я. - София...
     Девушка протянула руки ко мне, и я обнял ее.
     - Тебе пришлось нелегко сегодня, милая.
     - Я их хорошо понимаю, - сказала София.
     - Этот старый черт, твой дедушка, не должен взваливать на тебя  такое
бремя.
     София выпрямилась.
     - Он