а от другой. Если при виде Магды  становилось  ясно,
что она может быть - и зачастую бывает - по меньшей  мере  десятком  самых
разных героинь, то Клеменси Леонидис явно не могла быть никем,  кроме  как
самой собой. Очень яркая и совершенно определенная индивидуальность.
     Ей было где-то  около  пятидесяти.  Ее  седые  волосы,  подстриженные
коротко,  почти  по-мальчишески,   лежали   так   красиво   на   маленькой
великолепной формы голове, что не произвели на  меня  того  отталкивающего
впечатления, какое обычно производят слишком короткие женские  стрижки.  У
Клеменси Леонидис было  интеллигентное  выразительное  лицо  и  по-особому
проницательный и пытливый взгляд светло-серых глаз.  Темно-красное  платье
великолепно подчеркивало стройность и изящество ее фигуры.
     Миссис Клеменси с первого  взгляда  показалась  мне  женщиной  весьма
непростой - может быть, потому, что ее образ жизни  значительно  отличался
от образа жизни  обычной  женщины.  И  я  сразу  же  понял,  почему  София
употребила слово "жестокость" в отношении жены Роджера.  В  гостиной  было
холодно, и я зябко поежился.
     - Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор, - сказала Клеменси  Леонидис
спокойным вежливым голосом. - Вы можете сообщить нам какие-нибудь новости?
     - Смерть вашего свекра наступила в  результате  отравления  эзерином,
миссис Леонидис.
     - Значит, это убийство, - задумчиво произнесла она.  -  Это  ведь  не
могло быть простой случайностью?
     - Нет, миссис Леонидис.
     - Пожалуйста,  будьте  поделикатней  с  моим  мужем,  инспектор.  Это
известие страшно потрясет его. Роджер боготворил отца, и, кроме  того,  он
чрезвычайно эмоционален.
     - Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?
     - Да. В хороших. - И спокойно добавила: - Я не особенно любила его.
     - Почему?
     - Мне не нравились его жизненные цели - и способы их достижения.
     - А как вы относитесь к миссис Бренде Леонидис?
     - К Бренде? Я очень редко вижу ее.
     - Вы не допускаете  существования  каких-то  отношений  между  ней  и
мистером Лоуренсом Брауном?
     - Вы имеете в виду любовную  связь?  Не  думаю.  Но  я  действительно
ничего об этом не знаю.
     В ее голосе не слышалось никакой заинтересованности.
     В  комнату  ворвался  Роджер  Леонидис,  производя   все   такое   же
впечатление громко жужжащего шмеля.
     - Я немного задержался, - торопливо заговорил он.  -  Телефон.  Итак,
инспектор? Итак. У вас есть какие-нибудь  новости?  Что  явилось  причиной
смерти моего отца?
     -  Смерть  мистера  Леонидиса  наступила  в   результате   отравления
эзерином.
     - Да? Боже мой! Значит, это дело рук этой  ужасной  женщины!  Она  не
могла подождать! Он вытащил ее из грязи - и вот награда. Она  хладнокровно
убила старика! Боже! Кровь закипает в жилах, как подумаю об этом!
     - У вас есть конкретные причины подозревать миссис Бренду?
     Роджер бегал взад-вперед по  гостиной,  вцепившись  в  волосы  обеими
руками.
     - Причины? А кто, кто еще мог это сделать? Я никогда не  верил  ей...
никогда не любил ее! Да никто из нас ее не любил. Мы с  Филипом  не  могли
прийти в себя, когда папа пришел однажды домой и сообщил нам о  содеянном!
В его-то возрасте! Безумие  -  просто...  _б_е_з_у_м_и_е_!  Мой  отец  был
удивительным  человеком,  инспектор.  С  умом  гибким  и  свежим,  как   у
сорокалетнего. Всем, что я имею в жизни, я обязан отцу. Он все  делал  для
меня... и ни разу не подвел. Это я подвел его... как вспомню об этом...
     Роджер тяжело повалился в кресло. Его жена спокойно подошла к нему.
     - Ну, Роджер, достаточно. Не заводи себя.
     - Конечно, дорогая... конечно. - Он взял ее за руку. - Но как я  могу
оставаться спокойным... как могу я сдерживаться...
     - Но мы все должны оставаться спокойными, Роджер. Инспектор  Тавернер
нуждается в нашей помощи.
     - Совершенно верно, миссис Леонидис.
     - Как я  хотел  бы  задушить  эту  мерзавку  собственными  руками!  -
вскричал Роджер. - Отобрать у старика несколько последних лет жизни!..  Да
будь она здесь!.. - - Великан вскочил  с  кресла,  трясясь  от  ярости,  и
вытянул вперед руки с судорожно скрюченными пальцами: - - Да! Я бы свернул
ей шею, свернул ей шею...
     - Роджер! - резко сказала Клеменси.
     Опомнившись, он сконфуженно поглядел на жену.
     - Извини, дорогая. - Потом  повернулся  к  нам:  -  Извините...  Я...
простите меня...
     И он снова вышел из гостиной.
     - На самом деле он и мухи не обидит, - сказала Клеменси, едва заметно
улыбаясь.
     Тавернер вежливо кивнул в ответ.
     Потом он начал задавать традиционные вопросы.
     Клеменси Леонидис отвечала коротко и точно.
     В день смерти Аристида Леонидиса Роджер  был  в  Лондоне,  в  главном
офисе его фирмы по поставкам. Он вернулся во  второй  половине  дня  и  по
обыкновению провел некоторое время  у  отца.  Сама  Клеменси  в  тот  день
находилась, как всегда, на работе, в институте Ламберта на Гоуэр-стрит,  и
вернулась домой к шести часам.
     - Вы видели своего свекра в тот день?
     - Нет. Последний раз я встречалась с ним  накануне.  После  обеда  мы
пили у него кофе.
     - Но в день смерти вы его не видели?
     - Нет. Правда, я ходила на его половину - Роджер вспомнил, что  забыл
там свою любимую трубку. Но  она  лежала  на  столике  прямо  в  прихожей,
поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести
часов.
     - Когда вы услышали о приступе?
     - Сюда примчалась  Бренда.  В  половине  седьмого  или  минутой-двумя
позже.
     Как я уже знал, вопросы эти ничего не  значили  для  Тавернера  -  но
теперь я видел, как пристально изучает  инспектор  сидящую  напротив  него
женщину. Он задал ей  еще  несколько  вопросов,  касающихся  характера  ее
работы. Клеменси  ответила,  что  занимается  расследованием  радиационных
эффектов атомного распада.
     - Значит, вы работаете над атомной бомбой?
     - Нет. Институт занимается изучением воздействия  радиации  на  живые
организмы.
     Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть  эту
часть дома. Клеменси казалась  несколько  удивленной,  но  повела  нас  по
комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными,  покрытыми  белыми
покрывалами кроватями  и  минимальным  количеством  незамысловатой  мебели
напомнила  мне  то  ли  больничную  палату,  то  ли  монастырскую   келью.
Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью:  ни
туалетного столика с набором косметики, ни  роскошных  приспособлений  для
пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно  чиста  и  оборудована
различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси  распахнула
перед нами очередную дверь со словами:
     - А это кабинет моего мужа.
     - Входите, - раздался голос Роджера. - Входите, пожалуйста.
     Я  незаметно  облегченно  вздохнул.  Царящая  в  этой  половине  дома
атмосфера безупречной чистоты и аскетизма действовала на  меня  угнетающе.
Эта же комната в полной мере отражала своеобразный характер хозяина. Здесь
находился огромный круглый стол, заваленный бумагами, старыми курительными
трубками и  щедро  посыпанный  пеплом.  У  стола  и  стен  стояли  старые,
потрепанные кресла. На стенах  висели  пожелтевшие  от  времени  групповые
фотографии (класса, крокетной команды, воинского подразделения),  а  также
акварели, изображавшие пустыни и  минареты,  парусники,  море  и  закатное
небо. Так или иначе, это была приятная комната, принадлежавшая  приятному,
благожелательному и общительному человеку.
     Роджер неуклюже разливал в  стаканы  вино  из  графина,  одновременно
смахивая на пол с одного из кресел книги и бумаги.
     - Не обращайте внимания на беспорядок. Я  тут  все  перевернул  вверх
дном. Разбираю бумаги. Скажите, когда хватит.
     Инспектор от вина отказался. Я - нет. Роджер  направился  ко  мне  со
стаканом, повернув при этом голову к Тавернеру:
     - Вы должны извинить меня. Я в совершенно растрепанных чувствах.
     Он оглянулся почти виновато, но Клеменси в комнате уже не было.
     - Она замечательная, - сказал Роджер. - Я  говорю  о  жене.  Все  это
время  она  держалась  великолепно  -  просто  великолепно!  Я  бесконечно
восхищаюсь этой женщиной. А ведь ей приходилось трудно, ужасно  трудно  до
того, как мы поженились. Позвольте мне рассказать вам. Ее первый  муж  был
отличный парень, со светлой головой  -  но  с  очень  слабым  здоровьем...
туберкулез. Он занимался какими-то важными  исследованиями  -  кажется,  в
области кристаллографии. Парень работал как зверь, получал какие-то гроши,
но отступать не собирался. Клеменси буквально батрачила на мужа, содержала
его и все время знала  -  он  не  жилец  на  этом  свете.  Но  никогда  не
жаловалась - ни разу не позволила себе ни малейшего проявления слабости. И
всегда говорила, что совершенно счастлива. Потом  ее  муж  умер,  Клеменси
ужасно страдала. В конце концов она согласилась выйти за меня. Я  был  рад
подарить ей хоть немного покоя и  счастья.  Я  не  хотел,  чтобы  Клеменси
продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное
время; да и сейчас, кажется,  не  собирается  покидать  институт.  Но  она
прекрасная жена - самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали.
Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.
     Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за  сегодня)  принялся
задавать собеседнику традиционные вопросы.
     Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?
     - За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо... Она  сказала,  что  у
него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я  сидел  у  своего
милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он  лежал  с
посиневшим лицом и задыхался. Я бросился  вниз,  к  Филипу.  Тот  позвонил
доктору. Я... мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не
могло прийти, что все это  обернется  такой  нелепостью...  Нелепостью?  Я
сказал "нелепостью"? Боже, какое неуместное слово!
     С некоторым  трудом  мы  с  Тавернером  выбрались  из  перенасыщенной
эмоциями атмосферы  кабинета  Роджера  и  наконец  обнаружили  себя  снова
стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.
     - Да-а, - протянул Тавернер. - Какой разительный контраст  с  младшим
братцем. - И добавил ни с того ни с сего: - Любопытная вещь, эти  комнаты.
Могут много чего порассказать о своих хозяевах.
     Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:
     - И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не  правда
ли?
     Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером  или  Филипа  с
Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим. И  все-таки
оба этих брака можно было расценивать как счастливые.  Во  всяком  случае,
Роджер и Клеменси безусловно счастливы друг с другом.
     - Он не похож на отравителя, как ты считаешь? - спросил  Тавернер.  -
Конечно, трудно судить наверняка. Его жена больше  отвечает  представлению
об убийце. Безжалостная женщина. Может быть, слегка помешана.
     Я согласно кивнул.
     - Но вряд ли она стала бы убивать  человека  только  потому,  что  не
одобряет  его  жизненных  целей  и  образа  жизни.  Возможно,   если   она
действительно ненавидела старика... Но разве кто-нибудь совершает убийство
из одной только ненависти?
     - Да, мало кто, - сказал Тавернер. - Во всяком  случае,  я  с  такими
никогда не сталкивался. Но, бог знает, сможем ли мы раздобыть когда-нибудь
хоть какие-нибудь доказательства...



                                    8

     Дверь, ведущую в противоположное крыло здания, открыла горничная. Она
поглядела на Тавернера испуганно и одновременно чуть презрительно.
     - Вы хотите видеть миссис?
     - Да, если можно.
     Горничная провела нас в просторную гостиную и вышла.
     Размеры этого помещения  в  точности  повторяли  размеры  находящейся
прямо под ним гостиной  Филипа.  Вся  мебель  здесь  была  обита  кретоном
веселой расцветки, на  окнах  висели  полосатые  шелковые  занавески.  Мое
внимание привлек портрет над каминной полкой - не только  потому,  что  он
явно принадлежал кисти  мастера,  но  и  потому,  что  изображал  человека
необычайно  притягательной  внешности.  Портрет  сгорбленного  старика   с
черными пронзительными глазами. Голова его в черной  ермолке  была  сильно
втянута в плечи, но холст буквально дышал жизненной силой и энергией этого
человека, сверкающие глаза которого, казалось, неотрывно следили за мной.
     - Это он и есть,  -  сообщил  инспектор  Тавернер.  -  Портрет  кисти
Аугустуса Джона. Сильная личность, да?
     - Да, - согласился я и почувствовал  -  в  этом  случае  односложного
ответа недостаточно.
     Я понял, что имела в виду Эдит  де  Хэвилэнд,  когда  говорила:  "без
Аристида в доме  стало  пусто".  Это  был  настоящий  "кривой  человечек",
построивший настоящий "кривой  домишко",  и  без  него  "кривой  и  убогий
домишко" потерял свой смысл.
     - А вот портрет его первой жены кисти Сарджента, - указал Тавернер.
     Я принялся рассматривать холст,  висевший  в  простенке  между  окон.
Манера исполнения портрета отличалась  свойственной  Сардженту  жесткостью
линий. Длина лица была, как мне показалось, несколько преувеличена  -  так
же, как и некоторая его "лошадиность'. Потрет типичной английской леди  из
высшего   провинциального   общества.   Красивое   лицо,   но    несколько
безжизненное. Абсолютно неподходящая жена для  маленького  деспота,  криво
усмехающегося над каминной полкой.
     Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.
     - Я сделал все возможное, сэр, - доложил он. - Слуги молчат.
     Тавернер вздохнул.
     Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекать  к  себе
внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.
     Дверь снова открылась,  и  в  гостиную  вошла  вторая  жена  Аристида
Леонидиса.
     Чрезвычайно  дорогое  черное  платье  с  глухим  воротом  и  длинными
рукавами очень шло женщине.  Ее  заурядное  симпатичное  личико  обрамляли
довольно красивые каштановые волосы,  уложенные  в  чересчур  замысловатую
прическу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена,  нарумянена  и
накрашена, но я сразу понял, что она  недавно  плакала.  Шею  ее  украшало
ожерелье из очень крупного жемчуга, правую  руку  -  перстень  с  огромным
изумрудом, а левую - перстень с таким же огромным рубином.
     Бренда была явно напугана.
     - Доброе утро, миссис Леонидис, - непринужденно произнес Тавернер.  -
Извините, что снова беспокою вас.
     - Вероятно, это необходимо для дела, - безучастно ответила она. - Вы,
конечно,  понимаете,  миссис  Леонидис,   что   полное   право   требовать
присутствия здесь вашего адвоката?
     "Интересно, - подумал я, - осознает ли она важность этого  замечания?
Похоже, нет".
     Она довольно мрачно ответила:
     - Я не люблю мистера Гэйтскилла. И не хочу видеть его.
     - Вы можете пригласить своего собственного адвоката.
     - Да? Я вообще не люблю адвокатов. Я их боюсь.
     - Вы вправе поступать как хотите. - Тавернер одарил женщину  дежурной
улыбкой. - Итак, приступим?
     Сержант Лэмб послюнил карандаш. Бренда Леонидис села на тахту лицом к
Тавернеру.
     - Вы выяснили что-нибудь? - спросила она. Ее пальцы  нервно  теребили
подол шифонового платья.
     - Теперь мы можем с полной определенностью утверждать,  что  ваш  муж
умер от отравления эзерином.
     - Этими глазными каплями?
     - Да.  Когда  вы  делали  мистеру  Леонидису  последнюю  инъекцию,  в
пузырьке был не инсулин, а эзерин.
     - Но я этого не  делала!  Я  не  имею  к  этому  никакого  отношения.
Поверьте, инспектор.
     - Значит, кто-то умышленно налил эзерин в пузырек из-под инсулина.
     - Какой дурной поступок!
     - Да, миссис Леонидис.
     - Вы считаете, что... кто-то  сделал  это  специально?  Или  все-таки
случайно? Это не может быть... такой шуткой, а?
     - Нам это не кажется шуткой,  миссис  Леонидис,  -  спокойно  ответил
Тавернер.
     - Это мог сделать кто-нибудь из слуг.
     Тавернер не ответил.
     - Да, наверное, так оно и было. Больше никто не мог сделать этого.
     - Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Неужели у  вас  больше  нет
никаких предположений? Не было ли у вашего мужа конфликтов  с  кем-нибудь?
Каких-нибудь ссор?
     Бренда не сводила с инспектора широко раскрытых непонимающих глаз.
     - Понятия не имею, - сказала она.
     - Вы говорили, что ходили в кино в тот день.
     - Да, я вернулась домой около половины седьмого... было время  делать
инъекцию... Я... я... сделала ему укол, как  обычно.  И  он...  ему  стало
плохо.  Я  испугалась...  побежала  за  Роджером...  Я  уже  все  это  вам
рассказывала. Неужели я должна повторять это снова и снова? - В ее  голосе
послышались истерические нотки.
     - Извините, миссис Леонидис. Могу я побеседовать с мистером Брауном?
     - С Лоуренсом? Но он ничего об этом не знает.
     - Тем не менее я хотел бы с ним побеседовать.
     Бренда подозрительно посмотрела на Тавернера.
     - Он занимается латинским с Юстасом в классной  комнате.  Вы  хотите,
чтобы его позвали сюда?
     - Нет... мы сами пройдем к нему.
     Тавернер быстро вышел из гостиной. Мы с сержантом Лэмбом  последовали
за ним.
     - Нагнали вы на нее страху, сэр, - заметил сержант.
     Тавернер проворчал в ответ  что-то  неразборчивое.  Мы  поднялись  по
короткой лестнице и прошли по коридору в большую комнату, выходящую окнами
в сад. Там за столом  сидели  молодой  человек  лет  тридцати  и  красивый
смуглый подросток.
     При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстас посмотрел на
меня, Лоуренс же  уставился  отчаянным  взглядом  на  главного  инспектора
Тавернера.
     Я никогда не видел, чтобы человек был настолько парализован  страхом.
Он встал, потом снова сел. И произнес голосом, срывающимся почти в визг:
     - О... э-э... доброе утро, инспектор.
     - Доброе утро, - резко ответил Тавернер.  -  Могу  я  побеседовать  с
вами?
     - Да, конечно. Большая честь для меня. По крайней мере...
     Юстас поднялся.
     - Вы хотите, чтобы  я  ушел,  инспектор?  -  В  его  приятном  голосе
отчетливо слышались враждебные нотки.
     - Мы... мы продолжим наши занятия позже, - сказал учитель.
     Юстас направился к двери деланно развязной  походкой.  Уже  на  самом
выходе он поймал мой взгляд, ухмыльнулся и чиркнул себя большим пальцем по
горлу. Потом вышел, захлопнув за собой дверь.
     - Итак, мистер Браун, -  сказал  Тавернер,  -  заключение  экспертизы
гласит, что смерть мистера Леонидиса  наступила  в  результате  отравления
эзерином.
     -  Я...  вы  имеете  в  виду...  мистер  Леонидис  действительно  был
отравлен?.. Я надеялся...
     - Он был отравлен, - резко подтвердил Тавернер. - Кто-то налил эзерин
в пузырек вместо инсулина.
     - Просто невозможно поверить... Это невероятно!
     - Вопрос в том, кому это было выгодно.
     - Никому! Совсем никому! - молодой человек возбужденно повысил голос.
     - Вы не хотите, чтобы при нашем разговоре присутствовал ваш  адвокат?
- осведомился Тавернер.
     - У меня нет адвоката. Мне  не  нужен  никакой  адвокат.  Мне  нечего
скрывать... нечего...
     - И вы понимаете, что все ваши показания будут записаны?
     - Я не виновен. Уверяю вас, я абсолютно невиновен.
     - Пока вас никто ни в чем не обвиняет. - Тавернер помолчал. -  Миссис
Леонидис значительно моложе своего покойного мужа, правда?
     - Я... я полагаю, да... то есть, конечно, да.
     - Вероятно, порой она чувствовала себя  одинокой?  Лоуренс  Браун  не
ответил. Он нервно облизал сухие губы.
     - Должно быть, ей  приятно  иметь  в  доме  друга  приблизительно  ее
возраста?
     - Я... нет, вовсе нет... то есть я не знаю.
     - И возникшая между вами симпатия, пожалуй, совершенно естественна.
     Молодой