Обижать  не
хочется, а терпеть противно.
   - Какой-то недоделанный стал, - согласно кивал  Лом,  -  городит  черт-те
чего... Раньше он таким вроде не был...
   - Может, ты просто внимания не обращал...
   - Не знаю... Я с ним завтра поговорю, чтоб  пьяный  больше  не  таскался.
Трезвый - другой разговор...
   - Я тебе не рассказывала, он меня на днях  у  бассейна  встретил  и  тоже
какую-то ерунду плел...
   - А чего ему у бассейна делать?
   - Не знаю, сказал, мимо проезжал.
   - Куда он проезжал, там тупик... - Ломик нахмурился.
   - Ну его к черту, - сказала я и прижалась потеснее к муженьку.
   - Замерзла, пока с Рокки гуляла?
   - Без тебя гулять совершенно не хочется, и настроение не то, и скучно.  И
вообще, мне без тебя плохо. Когда ты рядом, все по-особенному видится...
   -  Притащился,  придурок,  -  досадливо  вздохнул  Лом,  -  только  вечер
испортил.
   Наутро я позвонила Моисееву. Голос у него был  страдальческий,  прошедший
вечер он помнил смутно и удивлялся разбитой роже.
   - Лом бесится, - сказала я, - и ревностью допекает.  Пьяные  мысли  держи
при себе. - И весомо добавила:
   - Надо поосторожнее.
   Вроде бы невзначай, но часто судьба стала сталкивать нас с Лешкой. То там
встретимся, то здесь. Заботилась об этом Танька, а она за  что  берется,  то
делает в лучшем виде. Я улыбалась со  значением,  а  она  в  оба  уха  Лешке
нашептывала. В целом выходило неплохо. Несколько раз он звонил,  начиная  со
слов: "Как там у Генки дела?", а  заканчивая  певучим  "Ладушка",  частенько
пасся возле бассейна, и, по Танькиному определению, в штанах ему было тесно.
Выразить свои чувства словесно он не  всегда  мог,  но  смотрел  блудливо  и
жарко,  чему   я   не   препятствовала,   а   напротив,   свои   достоинства
демонстрировала охотно, но молча... Танька же цеплялась к Лому:
   - Чего это Лешка снует туда-сюда, аж в глазах рябит? Насчет наркоты  тебя
обхаживает?  Возле  Ладки  трется...  Неужто  решил  взять  не  битьем,  так
катаньем? Мол, не уговорил тебя, так, может, она присоветует? Куда ни плюнь,
всюду Моисеев, точно пасет. Ладуля тебе  сказать  боится,  чтоб,  значит,  в
мужскую дружбу  раскол  не  внести,  а  мне  жаловалась:  Лешка  у  бассейна
прописался, никак шалаш поставил, дня не проходит,  чтоб  не  встретил.  Это
хорошо? Я ведь не Ладка, тебя не боюсь и правду всегда в глаза скажу. Друзья
так не поступают. Может, дурных мыслей в его башке и  нет,  но  ее-то  он  в
какое положение ставит? А ну как кто заприметит? Пойдут языками чесать, а ты
характером крут, вникать не станешь,  и  кто  тогда  виноват  окажется?  Вот
Ладуля и ревет, тебе сказать боится, а я скажу, потому что она  человек  мне
близкий и ее печаль я к сердцу принимаю...
   Танькины длинные речи действовали в обоих  направлениях,  теперь  дружки,
встречаясь, испытывали  обоюдную  неловкость,  на  первый  взгляд  не  очень
заметную, но им понятную. Танька заботливо подливала маслица в огонь.
   Уже больше месяца Вовка усердно крутился возле  Моисеева,  пьянствовал  с
ним и баб таскал. По части услужить ему не было равных,  и  очень  скоро  он
стал у Лешки кем-то вроде доверенного лица. Так что направление  его  мыслей
было нам  хорошо  известно.  Мысли,  кстати,  глупые  и  оригинальностью  не
отличавшиеся. Вскоре на стол перед Ломом легла магнитофонная кассета. Танька
пылала праведным гневом.
   - Послушай, что твой дружок болтает. Уши вянут, мать его...
   Я принесла магнитофон, а Танька сказала:
   - Ты бы, душа моя, шла отсюда. Совершенно ни к чему тебе  этакие  пакости
слушать.
   - Отчего ж, послушаю, - твердо заявила я и села на диван.
   Вовка потрудился на славу. Моисеев болтал много, глупо  и  опасно.  Через
десять  минут  Лом  уже  сидел,  сурово  хмурясь,  а  через  двадцать  начал
ухмыляться. Такая ухмылка могла заставить даже покойника поменять  последнее
место жительства. Далее стало еще интересней, полет фантазии  коснулся  моей
персоны. Слушать все это было забавно. Но  не  сейчас.  Я  резко  поднялась,
вытащила кассету, швырнула на пол и каблуком разбила.
   - Какая гадость! - прошипела брезгливо.
   Лом сцепил руки на коленях и смотрел в одну точку.
   - Я всегда говорю: продаст в малом, продаст в большом, - сказала Танька.
   - Иди-ка ты домой, - посоветовала я.
   Едва заметно кивнув, подружка исчезла. Я подошла к муженьку, обняла его и
на коленях устроилась.
   - Забудь об этом, - попросила тихо, точно зная,  что  Лом-то  никогда  не
забудет. - Ну его к черту...
   Муженек меня обнял, прижался щекой к моей руке, пропел:
   - Ладушка, - и вздохнул, - никому верить нельзя...
   - Мне?
   - Тебе верю, - сказал Лом, по-собачьи заглядывая мне в глаза.
   - Вот и слава богу... Остальное уж как-нибудь переживем...
   Утром я позвонила Таньке.
   - С Моисеевым надо решать поскорее. Как бы он нас  на  кривой  кобыле  не
объехал. Лом успокоится, простит. Он просто  помешан  на  всяких  глупостях,
только и слышу: в пацанах бегали...
   - Сделаем, - сказала Танька, немного помолчала и добавила:
   - Погода стоит отличная, не хочешь ли на лыжах покататься?
   - Допустим, хочу.
   - Вот и поезжай на дачу. А Лому мы командировку организуем.
   - Он без меня не поедет. А если по великой надобности и отчалит куда, так
найдет способ держать меня дома, да еще звонками замучает.
   - Ты кому жалуешься? Главное, чтоб надежный человек шепнул Лешке, что Лом
отчалил, а ты на даче одна-одинешенька тоску гоняешь.
   - Думаешь, он приедет? - усомнилась я. - Неужто такой дурак?
   - Ты что, кассету не слышала? У  него  навязчивая  идея.  Будь  спокойна,
явится...
   - Танька, - испугалась я, - что-то мне не по  душе  это.  Генке  вряд  ли
понравится...
   - Ты, Ладка, не боись, сделаем по-умному.
   Я тяжко вздохнула, повесила  трубку  и  стала  размышлять,  как  половчее
убедить Лома отправить меня на дачу. Где-то  в  десять  я  позвонила  ему  в
контору.
   - Геночка, ты обедать приедешь?
   - Нет, Ладуль, мы с Костей уезжаем. - Значит, Танька успела  дать  ценные
указания.
   - Да? Вернешься поздно?
   - Даже не знаю. Как управимся, сразу домой. Я звонить буду...
   - Может быть,  мне  на  дачу  съездить,  на  лыжах  покататься?  Девчонки
звонили... Погода отличная, грех дома сидеть.
   - А с кем? - спросил Лом. Моих подруг, как и мои отлучки из дома,  он  не
жаловал. Я все подробно рассказала, и муженек вроде бы успокоился.
   - Можно, Гена? - тонким голоском спросила я.
   - Поезжай, - ответил он.
   - Спасибо. Мы на лыжах покатаемся, вечером в баню...
   - Так ты с ночевкой хочешь? - насторожился Лом.
   - А нельзя?
   - Ладно, оставайтесь, - сказал он, подумав. - Я туда приеду.
   Заверив его в своей большой любви, я стала  организовывать  подруг.  Дело
это пустяковое и много времени не заняло. Через час мы отправились на дачу.
 
*** 
 
   В пять отвезли Людмилу в город, остаться ночевать она не могла,  а  мы  с
Ириной прогулялись вдоль поселка, с удовольствием слушая, как  хрустит  снег
под ногами, и в дом вернулись. Только собрались идти в баню, как под  окнами
затормозила машина.
   - Генка, что ли? - спросила Ирина.
   - Вряд ли, - ответила я. -  Вот  что,  иди  наверх  и  задержись  там  на
некоторое время.
   Ирина человек понятливый, поднялась на второй этаж, а я  пошла  открывать
дверь. На пороге стоял Моисеев и скалил зубы.
   - Как дела, Ладушка? - спросил он с той особой интонацией, которая  вроде
как предполагала, что я мгновенно брошусь ему на шею.
   В ответ я продемонстрировала бездну удивления:
   - Алеша? Как ты здесь оказался?
   - Мимо ехал. Ты меня в дверях держать будешь или позволишь войти?
   - Генки нет...
   - Я знаю. А чего это ты испугалась? - хмыкнул он.
   - Ничего я не испугалась. Проходи.
   Он прошел, снял куртку, по дому прогулялся,  но  смотрел  все  больше  на
меня.
   -  Хорошо  устроились,  -  сказал  с  улыбкой.  -  Умеешь...  за  что  ни
возьмешься, все у тебя получается.
   - Это ты о чем? - удивилась я.
   - О многом. - Он сел в кресло и поинтересовался:
   - Лом надолго отчалил?
   - Позвони ему и спроси.
   - А я тебя спрашиваю.
   - Ты зачем приехал?
   Лешка засмеялся, разглядывая меня с каким-то озорством.
   - Выпить есть? - спросил он.
   - Что? Да, есть, конечно. Что принести?
   - А ты что будешь?
   - Коньяк.
   - Ну и я коньяк.
   Я ушла на кухню, потом поднялась наверх. Шепнула Ирине:
   - Позвони Генке, скажи, к нам какой-то мужик приехал, пьяный. Лада,  мол,
очень испугалась.
   - Что-то ты на испуганную не похожа, глаза  так  и  горят,  -  усомнилась
подружка.
   - Делай, что сказали, - хохотнула  я,  -  а  испугаться  мы  еще  успеем.
Позвони и через полчасика спускайся вниз.
   - Понятно. Всегда к вашим услугам, хоть и не совсем  улавливаю,  в  какую
сторону ветер дует.
   Я вернулась к Лешке. С какой стати он был так уверен в том, что я его жду
и горю нетерпением, оставалось загадкой. Конечно, Танька в паре с Вовкой  на
многое способны, но все же нельзя быть таким дурнем.
   Я села в кресле напротив. Он разлил коньяк и сказал:
   - За нас, Ладушка.
   Я  кивнула  и  выпила.  Через  несколько  минут  Лешка   стал   томиться,
разговаривать со мной ему всегда  было  тяжело,  а  теперь  я  и  вовсе  рот
неохотно открывала, сидела, смотрела на него и улыбалась. Несколько  раз  он
порывался  встать,  но  что-то  его  удерживало,  скорее  всего  сомнения  в
собственных силах. Хоть и слыл Лешка бабником, но дамы  о  его  достоинствах
отзывались с прохладцей. Ударить в грязь лицом ему было боязно, а  отступать
не хотелось. В общем, он здорово напоминал  лису  из  известной  басни.  Как
Танька выражается, и хочется, и колется, и мамка не велит.
   Когда он вроде бы собрался с силами и  направился  ко  мне,  на  лестнице
появилась Ирина и весело сказала:
   - Привет. А я и не знала, что у нас гости.
   Лешка удивленно обернулся и заявил с легкой обидой:
   - Я думал, ты одна...
   - Я одна никуда не езжу. Муж не пускает, он ревнивый...
   - Наслышаны, - кивнул Лешка и вроде бы успокоился. - А подруга твоя  рано
спать ложится?
   - Да я вообще ночами не сплю, - хохотнула Ирина, наливая себе коньяка.
   - Да? Спать надо, для здоровья, говорят, полезно.  -  Перебиваясь  такими
шуточками, мы продолжали сидеть. Ирина  разглядывала  гостя,  Лешка  пытался
что-то понять, а я ожидала муженька.
   Первыми все-таки появились Танька со Славиком. Вовка  остался  в  машине,
опасаясь попадаться дружку на глаза раньше времени. Танька  вошла,  на  ходу
сбросила шубу на руки своему спутнику и запела:
   - Ба, целый дом гостей. Как отдохнула, радость моя?
   - Отлично, - кивнула я.
   - Пойдешь на лыжах с утра?
   - Если хватит силы воли. Знаешь мой грех, люблю поспать.
   Славик, устроив в прихожей свои и Танькины  вещи,  прошел  в  комнату,  с
Лешкой поздоровался за руку и выпил  коньячка.  Моисеев  мало  что  понимал,
хмурился, потому что сценарий вечера неожиданно  перекосило.  Но  ничего  не
боялся. Дружеская вечеринка вместо любовного свидания слегка его раздражала,
но, в общем, все в норме. Вот тут и ввалился  Лом.  Смотреть  на  него  было
страшно. Дверь грохнула, он шагнул вперед, ища меня глазами, увидел,  что  я
сижу цела и невредима в компании четырех человек, и немного  растерялся,  но
тут же заметил Лешку, зло вскинул голову и, забыв раздеться, пошел к  столу.
Следом появился Костя, встал у двери, наблюдая оттуда за развитием  событий.
На лице его блуждала улыбка - и выглядел он чрезвычайно довольным.
   - Тебе чего здесь  нужно?  -  рявкнул  Лом,  подскочив  к  дружку.  Лешка
выпрямился и насмешливо ответил:
   - Ехал мимо, заглянул...
   - К моей жене, пока меня дома нет?
   - Да брось ты... - усмехнулся Лешка, но уже стал соображать, разозлился и
все сделал невпопад и неверно. Выкатил глазищи и зло заговорил:
   - Да ты что, Лом?
   Ломик набрал в грудь воздуха и сказал несколько слов,  нелитературно,  но
доходчиво. Из его выступления следовало,  что  Моисееву  женщины  больше  не
понадобятся, в принципе и навсегда. Лом двинул ногой по столу, стол  взлетел
в воздух, с грохотом приземлился обратно, а мы сообразили,  что  у  муженька
начался припадок бешенства, который  никто  и  не  мечтал  пережить.  Лешка,
конечно, меньше всех, Лома он знал давно,  а  потому  малость  испугался  и,
видно с перепугу, напакостил себе еще больше.
   - Лом, да эта сучка сама ко мне липла...
   Лом отпустил его рубашку, легонько толкнул дружка  на  диван  и  с  тихой
лаской поинтересовался:
   - Серьезно?
   Неожиданное спокойствие Лома ввело Лешку в заблуждение.
   - Ну...
   - Она позвала тебя сюда?
   Лешка под взглядом Лома заерзал, но соврать не решился.
   - Нет.
   - Ага. Значит, сам пожаловал.
   - Лом, я...
   - Ты не спеши, не спеши, сейчас расскажешь...  Может,  она  раньше  когда
приглашала?
   - Нет, - повторил Лешка.
   - Но что-то она тебе говорила?
   - Нет, - зло вскинулся Моисеев, начав наконец кое-что понимать.
   - А как же липла-то, Леша? - пропел Лом.
   Тот сглотнул, глядя на меня с лютой ненавистью, и ответил:
   - Она смотрела... дурак поймет.
   Генка засмеялся. Он стоял, скалил зубы и поглядывал на дружка.
   - Вот ты и дурак, Леша. Я Ладкины взгляды хорошо знаю. Она может смотреть
и прикидывать, какие себе туфли купить, и до мужика  ей  в  тот  момент  нет
никакого дела, а он из штанов выпрыгивает. Мне это  лучше  других  известно,
так что про мою жену мне не рассказывай... Ты зачем приехал-то, Леша?
   - Она сама, она так смотрела...
   - И ты поехал? Не сказал, мол, Генка, твоя жена ко мне жмется, а  ты  мне
друг и все такое, а сюда побежал?
   - Я все понял, Лом, - сказал Лешка, поднимаясь и кривя губы. - Можешь  не
ораторствовать. Мы друзья и все такое, только баба твоя...
   Он попытался найти слово, не нашел и направился к дверям.  Когда  за  ним
закрылась дверь, Лом улыбнулся, широко и лучезарно, и сказал:
   - Каюк дружку. Кончился.
   - Это точно, - согласилась Танька и добавила тише:
   - Царство ему небесное...
   Оставшись с мужем наедине, я долго молчала. Он подошел, сел  рядом,  взял
меня за руку.
   - Гена, - позвала я, - ты ведь не думаешь... что я  действительно  хотела
этого пьяного идиота?
   - Что за чушь? - нахмурился Лом. - В голову не бери. Я тебя знаю  и  верю
тебе. Все.
 
*** 
 
   На сей раз похороны не  были  такими  уж  пышными,  и  никто  не  решался
особенно горевать по Лешке. Предпочитали  сурово  хмуриться  и  отделываться
фразами типа: "Да,  жизнь...  вот  так  вот..."  и  тому  подобной  чепухой.
Кое-какие причины для этого  были:  Моисеева  обнаружили  в  машине  в  трех
километрах от города, с пятью пулями в груди, шестая в голову его  доконала.
Вокруг машины натоптано, снег кровищей залит. Напрашивался вывод, что убийца
профессионалом не был, убитого хорошо знал, так как тот подпустил его к себе
и зачем-то бродил с ним вокруг машины. Шел  робкий,  но  упорный  слух,  что
пристрелил  его  сам  Лом,  и  по  всему  выходило,  что  из-за  бабы.  Наше
присутствие на похоронах всех сбивало с толку. Лом сурово хмурился, и  видно
было, что сильно печалится из-за дружка. Остальные,  глядя  на  вождя,  тоже
печалились, но, как я уже сказала, без  лишних  слов.  Обещаний  вроде:  "Мы
этого подлюгу из-под земли достанем"  никто  не  давал,  предпочитая  тяжкие
вздохи опасным обетам.
   Так как законной супруги у Лешки не было, а незаконных  было  много,  они
перед церемонией малость поскандалили,  пытаясь  решить,  кому  должна  быть
отведена  ведущая  роль,  и  нанесли  друг  другу  незначительные   телесные
повреждения. В результате на похороны ни одна не явилась, так что  рыдать  и
бросаться на гроб было некому.  Близких  родственников  он  не  имел  и  уже
несколько лет числился в сиротах. В общем, церемония особенно не впечатляла,
хотя Танька и настояла на отпевании, во время которого переминалась  с  ноги
на ногу и с нетерпением ждала, когда запоют ее любимое. Прослушав  до  конца
знакомые слова, подружка расслабилась, всплакнула и сказала довольно громко:
   - Ох, горе-то какое...
   Я не поняла, к чему эти слова относились: к Лешкиной кончине или к  тому,
что певчие замолчали.
   Совершенно случайно и без чьих-либо стараний на кладбище Моисеев оказался
рядом с Синицей. Неподалеку в полный рост стоял Святов в черном  мраморе,  и
хоть особого сходства я не улавливала, но Танька утверждала, что  он  сильно
походил на Ильича. Обнаружив в такой близости трех недавних соратников, в то
время как дела шли на редкость хорошо  и  обещали  быть  еще  лучше,  мужики
глубоко задумались и о Лешке вовсе перестали  печалиться.  Не  те  мысли  их
одолевали.
   Лом стоял возле гроба, сложив руки, с прямой  спиной  и  гордо  вскинутым
подбородком, и походил то ли на гангстера американской закваски,  то  ли  на
лидера какой-нибудь партии. Вокруг него образовалось пустое пространство, не
слишком большое, но ощутимое. Никому и в голову не  приходило,  обращаясь  к
нему, назвать его Ломом или Генкой. Все поспешно отводили глаза, но  спинами
и телодвижениями демонстрировали преданность  и  готовность  ради  вождя  на
многое.
   Мы стояли в сторонке, но в достаточной близости  от  Лома:  я  в  черном,
Танька в слезах, Костя в очках с золотой оправой и Славик в  дорогом  пальто
на меху. На нас поглядывали с замешательством и некоторым испугом,  и  умные
уже сообразили, что старые времена безвозвратно канули в небытие,  а  грядут
новые, к которым надлежит приспособиться.
   Саид, последний из  оставшихся  в  живых  давних  Ломовых  дружков,  был,
безусловно, человеком умным. Он стоял в трех шагах от Лома, за  его  спиной,
точнее, за плечом, рядом, но сзади, и наперед не лез. Когда могилу зарыли  и
обложили венками, он тихо сказал:
   - Да, Гена, вдвоем мы с тобой остались.
   Я попыталась уловить в его  голосе  намек,  но  услышала  лишь  грусть  и
смирение перед судьбой.
   - Да, - кивнул муженек, и они  на  глазах  у  всей  компании  обнялись  и
маленько похлопали друг друга по спине. Остальные терпеливо ждали, когда Лом
пройдет к машине. Он пошел, и Саид вроде бы рядом, но чуть-чуть сзади. Потом
пропустили нас и с некоторым облегчением побрели к ожидавшему транспорту. На
многих лицах читалась растерянность.
   - А Саид умница, - сказала Танька, устраиваясь на  велюровом  сиденье.  -
Уроки истории тоже научили его кое-чему.
   Я кивнула. Саид в отличие от остальных Ломовых дружков всегда  вызывал  у
меня симпатию.
   Поминки прошли без особого шика, петь хвалебные  оды  Моисееву  никто  не
решился, о памятнике в полный рост тоже не заговаривали, посидели, выпили  и
затосковали. То ли дело в старые времена: Аркашу  неделю  поминали,  да  так
буйно, что на полгода воспоминаний хватило.
   Я сидела рядом с Танькой в сторонке, Лом, само собой, во главе  стола,  а
Костя от него по правую руку, там, где раньше всегда  садился  Лешка.  Умных
это тоже на размышление сподвигло, но умных было не так много,  чему  я,  по
понятным причинам, радовалась. Саид сидел слева от Лома, вел  себя  скромно,
пил мало, был серьезен, но особо печаль не демонстрировал. Ломик то  и  дело
обращался к дружку, как видно, желая  подчеркнуть,  что  их  дружбе  годы  и
невзгоды не страшны.  Танька  только  ухмылялась,  а  Саид,  улучив  момент,
подошел к нам. Надо сказать, что восточного в нем только и было что дурацкая
кличка, которую он получил давным-давно из-за пристрастия к  одному  фильму.
Фамилия у него была Пантелеев, а имя Саша, но еще много лет  назад  об  этом
начисто забыли и иначе как Саидом не называли.  Я  и  сама  лишь  недавно  с
некоторым  удивлением  узнала  его  настоящее  имя,  разумеется,   благодаря
Танькиным  стараниям.  Теперь  времена  сменились,  и  о  дурацких   кличках
следовало забыть.
   Саид сел рядом, дружески улыбнулся мне и сказал:
   - Хорошо выглядишь.
   - Спасибо, Саша, - мягко ответила  я  и  тоже  улыбнулась.  Он  посмотрел