рукав куртки, повел в избу.
  - Вот я сколько говорил, писал про клад этот - никому дела нет. Прежние
поковырялись чуть, не нашли ничего и бросили. Не то место им. Будто клад по
первому стуку лопаты открыться должен. Молодые вообще считают, из ума
старик выжил. А? - поглядел иа Зимина.
  - Ну что вы, Иван Афанасьевич,- очень серьезно, с укоризнойв голосе,
дескать, зачем же так, сказал Зимин.
  - Вот, - старик встал на табурет, достал со шкафа скрученную в рулон
плотную бумагу, - лоцманская карта с туэрного парохода "Труженик". Знаешь
что такое "туэрный"?
  -  Грузовой? - попытался угадать Зимин.
  - Буксирный. Цо Чае перед первой германской суда ходили. И "Труженик" по
ней плавал. Карта по отрезкам реки в книжечку сшита была. Я, чтоб Чая
сплошняком гляделась, расшил листы, склеил.
  Старый машинист раскатал бумажный рулон по столу, положил на края карты
книжки.
  Чая на карте предстала взгляду Зимина голубой, плавно извивающейся линией
в палец толщиной. Глаза в секунду выловили на карте знакомые названия
"Сопочная Карга", "Светловодовка", "Усть-Тойловка", "Заимка Пустошная"...
  Лоцманская карта была отпечатана в губернской типографии в конце прошлого
века. Ничего, кроме того, что могло пригодиться команде "Труженика" в
плавании по Чае, на карту не было нанесено. Впадающие в Чаю мелкие речки,
два острова - Ущерб и Смородина, - протоки (рукав, где находилось становище
Сопочная Карга, тоже был обозначен как судоходный), береговые села,
пристани, опасности в фарватере, - вот и все, что было оттиснуто в
типографии двумя красками: голубой и черной. Остальное - никак не
характеризующее судоходство на Чае, - находящиеся далеко от берега домики,
остяцкие юрты, балаганы охотников, болота, косогоры, лесочки, тропки с
поясняющими названиями что есть что, вроде "Спиридоновские болота",
"Ураганная гарь", "Сожженный лесок" и даже "Временная летняя дача
действительного статского советника Меженинова", "Могила иеромонаха
Романа", - все аккуратно от руки, одной рукой, нанесено на карту в более
позднее время.
  От становища Сопочная Карга напрямую к берегу Чаи через обозначенные
косогоры тянулась тропа. В конце этой тропы, у береговой линии - два
вытянутых ромбика. Около Усть-Тойловки, Светловодовки и у заимки Пустошной
виднелись обведенные кружочками крестики. После рассказа правнука старого
машиниста паровоза для Зимина не представляло труда понять, что за пометки
на карте. От Карги возили на лошадях к берегу, укладывали в лодки золото.
Крестики, обведенные кружочками, - места, куда его-доставили, где закопали.
  - Вот тут, тут и тут клад частями зарыт, - бойко ткнул указательным
пальцем в крестики Правнук машиниста Веревкина.
  - Виталий говорил мне про клад, - сказал Зимин. - Про то, что ваш отец
охранял мост на железной дороге, и к нему в домик пришел раненый солдат.
Было?
  -  Было.
  -  Расскажите.
  - А что рассказывать-то. От Витальки поди уж все известно.
  - Он говорил, - посмотрел на мальчика Зимин, - что ящики, где золото, от
Карги перевезли на берег Чаи, дальше поплыли на лодках и в трех местах
закопали клад.
  -  Ну, так и есть. Что еще?
  - Солдат тот, если действительно своими руками закапывал ящики, должен
был помнить точное место.
  - Он и помнил, а как же. Где, на какую глубину закапывали, сколько куда
шагов нужно сделать, чтоб встать на месте клада. Все отцу рассказал.
  - И вве это зная, по горячим следам не сумели найти? - с сомнением
спросил Зимин.
  - По каким таким горячим, - махнул рукой старый железнодорожник. - В
пятидесятых годах, в конце, только лишь и принялись искать.
  - Что так поздно?
  - А вот так. Времена-то какие были. Отец собрался было в чека
докладывать, мать отговорила: не лезь. Не найдут вдруг, скажут,
прикарманил. Найдут- еще хуже. Не поверят, что нет еще одного, утаенного
местечка, что себе совсем ничего не оставил на черный день.
  - А сам ваш отец не пытался хотя бы убедиться, что действительно владеет
большой тайной, что клады есть?
  - Ну как же это нет. Ему это всю жизнь было как заноза невытащенная.
Ездил сколько раз на те места.
  -  Копал?
  - Представь себе, ни единожды не ковырнул даже лопатой. В первый раз на
Усть-Тойловку приехал, там прежде остяцкое селение было. Остяки допреждь на
все лето в тайги дальние кочевали, аж на Улу-Юл, а тут им велели
оставаться. Приучали к оседлой жизни, значит... В Светловодовку приплыл в
другой раз, брошенная еще до революции деревня, - там, рядом, на соседнем
берегу спецпоселенцы, комендатура... И в Пустошной. Годами па заимке, после
гибели хозяина, никто не объявлялся - и нате вам, артель старательская
обосновалась. А ему на Чаю путь не ближний впоследствии стал, его работать
в Боготол перевели... В "оттепель", при Хрущеве, значит, отец заявление
сделал в органы. Ну, покопали, покопали, не нашли ничего и сказали отцу,
что он лишку о кладах читал, вредно. Так ему и сказали.
  -  А позднее? Искали?
  - Да уж не по одному разу в каждом месте.
  - Может быть, рельеф местности изменился? Берег рушился, передвинулся?
Или солдат не точно места назвал?
  - Солдату какой прок врать было, - возразил старый железнодорожник. - А
берег, ты верно говоришь, подвинулся. Однако другие ориентиры-знаки
имеются.
  -  Но клада нет. Ни одного из трех, - сказал Зимин.
  - Они на то и клады, чтобы не сразу даваться, - с вкрадчивостью в голосе
произнес Веревкин. - Верно, Виталька. Сережка? - Не дождавшись от мальчишек
подтверждения своим словам, сам и ответил: - Верно.
  - Значит, вы верите, что золото во всех этих трех местах, - Зимин положил
ладонь на лоцманскую карту, - по-прежнему в целости лежит?
  - Лежит, - твердо, с убежденностью ответил старик Веревкин. - Как
миленькое. Час не приспел открыться.
  - А вот эти обозначения какое отношение имеют к золоту? - Зимин показал
на карте отметки "Временная летняя дача" и "Могила иеромонаху".
  - Это солдат, Расторгуев его фамилия, от заимки Пустотной до моста так
шел, путь его... Ты, Виталька, рассказывал, что на заимке Пустошной
произошло? - Старик посмотрел на правнука.
  -  Неа, - послышалось в ответ.
  - Неа, все тебе неа,- передразнил правнука Веревкин. - Самое главное и
произошло. Заложили они последний клад. Старший отряда велел всем садиться
в одну лодку, поплывут обратно. Когда выполнили приказ, сели, он одну за
одной с берега две гранаты на корму и в. нос кинул. Расторгуева взрывной
волной из лодки выбросило, потому и спасся один из всех, дошел до моста.
  - Прилично шел,- поглядел еще раз на карту Зимин.
  -  Долго...
  - А потом, после- встречи с вашим отцом, что с тем солдатом стало?
  - Убили его.
  - Убили?
  - Наповал. Он вечером пришел, а утром его уже убили. Отец рассказывал, он
весь от страха трясся, умолял спрятать его. Говорил, Тютрюмов знает, что он
жив и будет искать сколько угодно, пока не сыщет и не добьет.
  -  Тютрюмов? - переспросил Зимин.
  - Ну да, - подтвердил старый железнодорожник. - Был здесь после ухода
Колчака командиром отряда чоновцев. Теперь о нем в Пихтовой, кроме меня,
разве что Егорка Мусатов помнит... Слышал о Мусатове?
  -  Слышал...
  - Так вот, солдат боялся, что Тютрюмов по пятам за ним идет, отецобещад
его спрятать так - ни одна живая душа не найдет, хоть обыщись. Расторгуев
успокоился, уснул. А утром все равно ушел. Тайком. Мертвым с новой раной
отец его в черемушнике обнаружил. На полкилометра не успел от моста уйти...
  -  Тютрюмов его?
  - Кто ж знает. Наверное, Тютрюмов... Вот так с золотом связываться, -
подытожил старик.
  - Дед, ты забыл про сменщика еще, - напомнил правнук.
  - Верно, - закивал Веревкин-старший. - Утром отец сменился. Сменщик его
чуть пораньше пришел. Только отец от моста отдалился, слышит: бабах! Бегом
вернулся. Мертвый сменщик у будки лежит на рельсах и никого около. Тишина.
  - В последний раз давно копали в Светловодовке, в Усть-Тойловке?..
  - Четыре года разад. Я знаешь что еще про себя кумекаю, почему неудачи
вс„: копать глубже нужно. Ящики в земле лет за десять сгнили, а золото вниз
ушло. За семьд„Ьят-то с лишним лет, может быть, метров и на пять. А то еще
и вбок сместилось, кроме того, что вниз погрузилось.
  -  А Тютрюмов не мог клады перепрятать?
  - Не, что ты. Это летом было, в самом конце. А в сентябре Тютрюмова
убили.
  - Кто?
  - Не знаю. Но. с почестями его хоронили. Как героя. Значит, белые. Или
пушилинская банда.
  -  М-да. Любопытно. Можно, я к вам еще загляну?
  -  Заглядывай.
  Оперативная группа во главе с Нетесовым, скорее всего, вернется не раньше
завтрашнего дня. Это Зимин узнал от сержанта Коломникова, заглянув в
горотдел милиции. Зато он, Кодомников, будет свободен через три часй, и они
могут хоть на целые сутки отправиться, куда Андрей Андреевич пожелает.
  - В Усть-Тойловку или Светловодовку можно? - не замедлил воспользоваться
предложением Зимин.
  - Сложно туда. Надувная лодка нужда, двухместная...- Коломников
по-мальчишьи поморщил лоб, очевидно, вспоминая, у кого такую можно взять,
вдруг встрепенулся: - А вы случайно не у Веревкина были?
  - Был.
  -  Я так и подумал.
  -  Почему?
  Сержант вместо ответа предложил:
  - Хотите повстречаться с одним человеком? Лестнегов Константин
Алексеевич. Он тоже колчаковским золотом интересуется.
  -  Конечно.
  -  Прямо сейчас?
  -  А он дома?
  - Он постоянно дома. В автомобильную катастрофу попал прошлым летом, ноги
отнялись. Кирпичный домик наискосок от церкви. Не той, разрушенной, а
действующей. Ильинской. Запомните?
  Зимин кивнул.
  -  Тогда я додежурю, подойду. Договорились?
  - Коломников, со мной поедешь в Таловую. - В дверях возник незнакомый
рослый капитан. Задержав на Зимине взгляд, капитай не спросил, почему в
дежурной части посторонние, исчез.
  - Вы, молодой человек, ломитесь в открытую дверь. Неужели вы думаете, до
вашего появления никто и никогда не предпринимал попытек отыскать следы
клада? Кому-кому, а вам неизвииительно начинать вот так. Ни у кого толком
ничего не спросив, не попытавшись даже разузнать, какая была проделана
работа до вас...
  Зимин видел в просторной прохладной гостиной в доме Лестнегова за столом,
слушал хозяина, седовласого мужчину лет шестидесяти пяти,
полупарализованного, передвигающегося по гостиной в кресле-каталке.
  Подъехав к столу, Лестнегов остановил каталку. Крепкие сухие пальцы
обхватили колеса.
  - Особенно с этим Веревкиным неизвииительно. Кто вас только свел с ним.
  Зимин молчал. Покосился на телефон на полке книжного шкафа: кажется,
сержант Коломников успел перед выездом в Таловую не просто предупредить
хозяина, чтоб ждал гостя.
  - Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели
такие фантазии. И хоть бы людям головы не морочил. Зазывает, понарасскажет
так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать
назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том и
стоит.
  - Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно
местонахождение золота? - спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и
доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, прозвучало бы:
доверчивых простаков.
  - Шутите, - презвучало в ответ. - Я хорошо знал Афанасия Демьяновича.
Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.
  -  И мост через реку Сочур не охранял?
  - Охранял, - кивнул Лестнегов. - Но что с того? Никакие раненые к нему не
приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, вс„ перепроверяли,
потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор, зачем
это ему надо, создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги
до Чаи напрямую через косог"ры на обычных лошадях не пройти, тем более с
грузом, вьючные, монгольские нужны, что Тютрюмов четвертого или пятого
сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустошной,
потому, что был к этому времени убит...
  - А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета,
- вставил Зимин.
  - Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа
называл, и конец июля.
  -  Так все-таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?
  Лестнегов Жестом попросил не перебивать.
  - Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке
лета и осени двадцатого, что-то прятать было невозможно. Выполнялся приказ
собрать все брошеное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить
всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае
было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.
  - Копать, где по его словам золото, предлагали тоже, наверно?
  - Предлагали. Когда он отказался, копали сами. Представьте себе, в
Беловодовке наткнулись на золотой клад. Мелкие самородки, самый крупный
тридцать два - тридцать три ли грамма, царские империалы и червонцы,
золотой лом. Три килограмма в общей сложности. К колчаковскому это золото
не имело отношения. Это в тридцатых годах приемщик Верхкитатского торгсина
инсценировал налет на торгсин, краденое на родине спрятал. Совершенно
случайная, словом, находка.
  - Веревкин, наверно, так не сказал, - заметил Зимин.
  - Он не знает. Не сообщали ему. - Лестнегов немного помолчал. - Да, вы о
Тютрюмиве спрашивав. Его застрелили при попытке к бегству.
  - Хм. - Зимин посмотрел на хозяина дома. - Веревкин говорит, его хоронили
с почестями.
  - Да, так оно и есть. Единственное, пожалуй, точное из всего, что он
говорит. Я точно не знаю, почему так вышло. Но, думаю, не ошибаюсь: о
последнем "подвиге" Тютрюмова знали единицы, слава командира частей особого
назначения у Пего была громкая, и кто-то, видно, порешал, в губернии или
повыше) и заклйчение вынес: чем объявлять лихого рубаку-мертвеца подлецом и
изменником, лучше сделать его героем борьбы за установление Советской
власти в Сибири. Улица его имени была. Правда, недолго. После глухая тишина
вокруг его имени образовалась. Но напрочь имя никак нельзя было стереть,
поскольку оно с ненайденным адмиральским кладом переплелось. Нам под
расписку о неразглашении в начале шестидесятых, в шестьдесят втором году,
разрешили в горкоме ознакомиться с некоторыми документами, касающимися
исчезнувшего в районе Пихтовой клада. Так сказать, оказали высокое доверие.
В расчете на нашу помощь в поисках золота. Я некоторые страницы украдкой,
грешен, выписал, сохранил. Сейчас покажу.
  Лестнегов чуть подался в кресле набок, опустил руку вниз; портфель с
медными сломанными застежками лег иа стол.
  - Вот здесь, - сказал, постучав пальцем по портфелю, - хранится все,
относящееся к кладу. А вот - те самые выписки, - извлек и подал Зимину
тоненькую картонную папку, на которой было написано:

  "Допрос Степана Тютрюмова, бывшего командира частей особого назначения
(Пихтовский уезД).
  Допрос проведен в г. Пихтовом 2 сентября 1920 года".

  - Читайте, - коляска неслышно плавно откатилась от стола.
  -  Подождите, Тютрюмова с почестями где похорони-
ли? - прежде чем воспользоваться приглашением, при-
няться за чтение спросил Зимин.
  -  На той станции, где был застрелен.
  -  Все верно.
  -  Что верно?
  - То, что герой-то герой, но рядом с Прожогиным ему места не было. Однако
торжественные похороны Тютрюмова означали для людей, что красный
прославленный командир не убивал все-таки секретаря укома. Но тогда, готов
спорить, убийцей Прожогина был объявлен Взоров? - Зимин посмотрел
вопросительно на хозяина дома.
  - Вы больше, чем я думал, сумели разузнать, не ожидал, -
похвалилЯестнегов. - Вообще-то назван был безымянный белый офицер. Но
подразумевался, конечно, Взоров.
  - Достойная честного человека слава, - грустно усмехнулся Зимин.
  - Не позавидуешь, - согласился Лестнегов. Во второй раз предложил: -
Читайте.
  На листе под обложкой в правом верхнем углу стояло:

При допросе гр-на Тютрюмова присутствовали следующие товарищи:

Малышев В. К. (Представитель Сибревкома),
Берлинских А. С. (Ст. следователь Новониколаевской Чрезв. Комиссии),
Дорофеев С. И. (Начальник Пихтовской уездной Ч. К.)

Берлинских: В ночь с 22 на 23 августа вы исчезли из Пихтового. Объясните
комиссии- куда, и что этому предшествовало?

Тютрюмов: Я не исчез. Отбыл с поездом в Новониколаевск с докладом.

Берлинских: А по пути, в поезде, на вас было совершено нападение...

Тютрюмов; Да.

Малышев: Это вы уже говорили. Не будем повторяться. Вечером 22-го вы велели
подготовить трех лошадей для поездки. Куда и кем?

Тютрюмов: Я приготовил коней по просьбе товарища Прожогина, сам же выехал в
Новониколаевск.

Малышев: Как он объяснил, зачем ему верховые лошади?

Тютрюмов: Он ничего не объяснил. Сказал, что ему нужно, что вернет коней до
полудня. Больше разговора у нас на эту тему не было.

Малышев: Вы состояли в дружеских отношениях?

Тютрюмов: Нет. Просто в хороших.

Берлинских: Как часто вы виделись сПрожогиным?

Тютрюмов: Ежедневно. Разумеется, когда я или он не бывали в отлучке.

Берлинских: В какое время дня встречались 22-го?

Тютрюмов: Вечером. Поздно вечером.

Малышев: Он вызывал вас, или вы пришли по личной инициативе?

Тютрюмов: Какое это имеет значение.

Берлинских: Отвечайте на вопрос.

Тютрюмов: По личной.

Малышев: О чем шел разговор?

Тютрюмов: Он спрашивал о положении с бандитизмом в районе. Особенно
интересовался бандой Пушилина-младшего.

Берлинских: Он был один?

Тютрюмов: Да, один.

Берлинских: Никто не заходил к Прожогину во время вашего разговора?

Тютрюмов: Никто.

Берлинских: Вам что-нибудь говорит фамилия Взоров?

Тютрюмов: Нет. Совсем ничего.

Берлинских: Подумайте еще.

Тютрюмов: - подумал. Ничего.

Берлинских: Вы были на становище Сопочная Карга?


Тютрюмов: Несколько раз.

Берлинских: Меня интересует день 23-е августа.

Тютрюмов: Нет. Я объяснял уже, что выехал поездом...

Берлинских: При аресте у вас был отобран револьвер системы "смит-вессон".
Пули, которыми были убиты Прожогин и Взоров, выстрелены из вашего
револьвера. Так показала экспертиза.

Тютрюмов: Этого не может быть. Какая-то ошибка.

Берлинских: Ошибки нет.

Тютрюмов: Мне тогда нечего сказать.

Берлинских: 23-го же августа убиты милиционер Маркушин и телефонистка Ольга
Камышова, взломан сейф в кабинете Прожогина. Вам не кажется, что между
событиями в Пихтовой и на Карге есть связь?

Тютрюмов: Почему мне должно казаться?

Малышев: Странно, что вы даже не поинтересовались, кто.такой Взоров.

Тютрюмов: Что странного. Ждал, что мне объяснят.

Малышев: А может потому что известно лучше, чем членам следственной
комиссии?

Тютрюмов: Чепуха.

Берлинских: Чепуха- все, что вы здесь несете. На Карге вы убили Прожогина и
белогвардейского офицера Взорова, потом появились в Пихтовой. Заметать
следы. Но уже когда было поздно.

Тютрюмов: Мне было незачем, как вы выражаетесь, заметать следы. Ничего
такого не делал, чтобы следы нужно прятать.

Берлинских: Делали! И хватит играть в кошки-мышки. Вечером 22-го, перед
своей гибелью, Прожогин нозвал вас срочно прийти к нему для разговора о
золоте. Речь шла о невероятно большом количестве золота.

Тютрюмов: Ну, это уж совсем бред.

Малышев: Вот письменные показания мужа Ольги Камышовой. Она слышала
разговор ваш с Прожогиным и пересказала мужу. А вот - протокол допроса
старшего милиционера Шестерова. Афанасий Маркушин похвастался ему, что
изловил и свел к самому секретарю укома важную птицу-белогвардейца.
Читайте, читайте, Тютрюмов. Говорите, если можете, в свою защиту.

Берлинских: Но помните: это еще не главное против вас.

Малышев: Сказать, зачем вы рвались в сейф? За записями разговора между
Прожогиным иВзоровым. Уверен, вы их там нашли. Просчитались в малом: важные
бумаги чаще всего пишутся с черновиками.

Берлинских: Честно признаюсь: нам бы куда труднее было понять, во имя чего
все наворочено, если бы не клочки бумаги в корзинке. Взгляните.

Тютрюмов: Не буду. Все это напраслина.

Берлинских: Напраслина?

Тютрюмов: Да!

Малышев: Но это же чистое безумие, Тютрюмов, - огульно все отрица