стройные ноги, одна высоко закинута на другую.
     Дуглас перехватывает мой взгляд, но, не показывая виду, напоминает:
     - Речь шла о Младенове...
     - Совершенно верно. Но вот когда я подружился с Младеновым, мои мечты
о побеге обрели форму реального  плана.  Младенов  и  в  самом  деле  стал
знаменем части политической эмиграции. В Париже его носили на руках, а при
нем и я устроился бы как-нибудь. Притом старик мне очень симпатичен.
     - Своими идеями или еще чем?
     - О, идеи!.. Идеи в наше время ничего не стоят,  господин  Дуглас,  и
используются разве что в корыстных целях.
     - Неужели вы лично не придерживаетесь никаких идей?
     - Никаких, кроме чисто негативных.
     - Например?
     Глаза мои снова устремляются к стройным  ногам,  вызывающе  закинутым
одна на другую в трех метрах от меня. Может  быть,  они  немного  полны  в
икрах, но изваяны  превосходно.  Томный  взор  женщины  устремлен  куда-то
вдаль, за дансинг, на меня она не обращает ни малейшего внимания.
     - Например, я против социализма,  -  заявляю  я,  с  трудом  перенося
взгляд на своего собеседника. - Никто у меня не спрашивал, заинтересован я
в построении социализма или нет, и я не желаю, чтобы мне его навязывали. А
вот что ему противопоставить, социализму, на этот счет  никаких  мнений  у
меня нет, и вообще я пятака не дал бы за подобные великие проблемы. С меня
достаточно моих личных дел.  Пускай  каждый  поступает  так,  как  считает
нужным. Это лучшая политическая программа.
     - Значит, вы вроде бы анархист?
     - Я никто, - бормочу я в ответ, чувствуя,  что  стройные  ноги  вновь
овладевают моими мыслями, словно навязчивая идея. - А если мое утверждение
звучит в ваших ушах как анархизм, тогда считайте меня анархистом. Мне  все
равно.
     - А что стало с  Младеновым?  -  возвращает  меня  к  теме  разговора
полковник, опасаясь, что предмет моего  созерцания  за  соседним  столиком
снова вызовет у меня рассеянность.
     - Все случилось так, как я предвидел. Может быть,  я  слаб  по  части
великих идей, зато в практических делах на меня вполне  можно  положиться.
Вызвав  через  третье  лицо  своего  приятеля  в  Софию,  я  дал  ему  для
поддержания  духа  некоторую  сумму,  и  мы  обо  всем   договорились.   В
назначенный час мы  с  Младеновым  очутились  в  условленном  месте.  Друг
детства оказался опытным  проводником,  и,  не  случись  у  нас  небольшой
заминки, мы бы благополучно  пересекли  границу.  Впрочем,  вам  все  это,
вероятно, уже известно...
     - В общих чертах да. Но не мешает послушать заново.
     Я колеблюсь. Не потому, что хочу кое о чем умолчать, нет - как раз  в
этот  момент  воздух  сотрясает  оглушительный  твист  и  площадку   снова
наводняют пары; они танцуют с таким увлечением, что я  начинаю  опасаться,
как бы при виде  этих  качающихся  задов  не  заболеть  морской  болезнью.
Наблюдая за мной сквозь табачный дым, Дуглас,  кажется,  все  еще  изучает
меня.
     - Произошла заминка. Нас обнаружили  и  открыли  огонь.  Может  быть,
Младенов большой политик,  но  тут  он  оказался  трусом.  Потеряв  всякое
соображение, он побежал не туда, куда нужно. Прямо  на  него  из  зарослей
выскочил пограничник с автоматом в  руках  и,  если  бы  я  не  выстрелил,
отправил бы Младенова к праотцам. Солдат  упал.  Я  потащил  Младенова  за
собой, и мы спустились с обрыва на греческую территорию.
     Перед нами снова вырастает кельнер в белом смокинге. Я посматриваю на
него с досадой - он закрыл собой соседний столик.
     - Выпьем еще по бокалу? - обращается ко мне Дуглас. - Я тоже умерен в
питье, но ради такого вечера можно сделать исключение.
     Пожимаю плечами с  безразличным  видом,  и  Дуглас  кивает  кельнеру,
указав на пустую бутылку. Человек  в  белом  смокинге  хватает  ведерко  с
льдом,  исчезает  как  призрак,  потом  снова  появляется,  с   виртуозной
ловкостью откупоривает шампанское, наполняет  бокалы,  кланяется  и  опять
улетучивается. Дама  за  соседним  столиком  медленно  описывает  полукруг
своими темными глазами, затем взгляд ее, транзитом минуя нас, устремляется
к входной двери.
     - Ваше здоровье! - говорит полковник и отпивает из бокала.  -  Должен
вам признаться,  господин  Бобев,  что  именно  этот  инцидент  при  вашем
переходе через границу  побудил  меня  вмешаться  в  дело  и  занять  вашу
сторону. Вы не маленький и, несомненно, догадываетесь, что ваши  показания
были соответствующим образом проверены.  А  так  как  мне  свойственно  из
малого делать большие выводы,  я  после  этого  решил,  что,  как  человек
сообразительный, хладнокровный и смелый, вы можете быть нам полезны...
     - О себе мне судить трудно, - говорю я  равнодушным  тоном.  -  Думаю
только, что Младенов преблагополучно добрался до Парижа. В  то  время  как
меня целых шесть месяцев гноят в этой вонючей тюрьме.
     - А может, что ни делается, все к  лучшему,  как  говорят  у  вас,  -
улыбается полковник своими бледными губами.
     - Лучшее для меня - Париж.
     - Всему свое время. Попадете и  в  Париж.  Впрочем,  судя  по  вашему
взгляду, нечто заманчивое для вас может быть не только в Париже.
     - Тут другое дело, -  отвечаю  я,  и  мои  глаза  виновато  оставляют
брюнетку. - Когда полгода не видишь женщину, то и самая  затрепанная  юбка
кажется богиней.
     - Вы  можете  располагать  любой  юбкой,  какая  вам  приглянется,  -
замечает Дуглас.
     - Как бы не так! - бросаю я с  саркастической  усмешкой.  -  Вы,  как
видно, забываете, что даже костюм у меня на плечах не принадлежит мне.
     - Вы имеете в виду сегодняшний день, господин Бобев,  а  я  говорю  о
завтрашнем. Завтра вы проснетесь в чудесной вилле, с ванной, холлом, садом
и прочими вещами, и сможете есть и одеваться по своему вкусу.
     - А чем еще буду я заниматься на той вилле?
     - Войдете в курс обязанностей, -  неопределенно  отвечает  полковник,
любезно наполняя мой бокал.
     - Смогу ли я выходить? - подозрительно спрашиваю я.
     - Пока нет...
     - Значит, опять тюрьма, только люкс.
     Дуглас энергично вертит головой.
     - Ошибаетесь,  дружище,  ошибаетесь.  Не  о  тюрьме  тут  речь,  а  о
профессиональной  предосторожности.  Придет  время,  будете  ходить,   где
захочется.  А  до  тех  пор,  чтоб  не  было  скучно,  мы  абонируем   вам
какую-нибудь юбку.
     Он посматривает на меня с хитрецой, широко раскидывая руками.
     - Выбирайте, господин Бобев! Выбирайте любую! Убедитесь на  практике,
что полковник Дуглас слов на ветер не бросает.
     Жест  седоволосого  охватывает  все  заведение   и   многозначительно
останавливается на баре, где на высоких стульчиках разместилось  полдюжины
вакантных красоток. Разметав их всех взглядом, я снова перевожу  глаза  на
брюнетку, сидящую за соседним столиком.
     - Ясно, - вскидывает руку Дуглас, и  опять  на  его  лице  проступает
бледная улыбка. - Понял, кому отдано предпочтение.
     Он кивает кельнеру, опять появившемуся в окрестностях, что-то  шепчет
ему, тот угодливо улыбается  и  направляется  к  брюнетке.  Подняв  бокал,
человек в сером заговорщически подмигивает мне, даже не взглянув в сторону
соседнего столика. Он знает, что воля полковника Дугласа - закон.
     Плохо только, что существуют нарушители закона. Дама  с  безразличным
видом  выслушивает  кельнера,  потом  презрительно  усмехается  и  говорит
что-то, должно  быть,  не  особенно  приятное,  что  тут  же  доверительно
передается  седоволосому.  Полковник  недовольно  хмурит  свои  соломенные
брови, отпивает из бокала и смотрит в мою сторону.
     -  Пожалуй,  мы  промахнулись.  Дама  утверждает,  будто  она  не  из
профессиональных, хотя я готов держать пари, что это именно так.  Придется
вам переключиться на бар.
     - В этом нет надобности. И вообще не беспокойтесь обо мне.
     Мысль, что мне будет сервирована  дама  по  заказу,  отнюдь  меня  не
соблазняет, и все же я чувствую, что задет отказом брюнетки. Дуглас  тоже,
очевидно, слегка раздосадован тем, что его всемогущество не сработало.
     - Ладно, - неожиданно заявляет он. - Вы ее получите, вашу избранницу,
пусть даже она и в самом деле не профессионалка.
     - Ради бога, какая избранница... Оставьте ее в покое,  эту  надменную
шлюху! - пренебрежительно возражаю я полковнику.
     - Нет, вы ее получите и убедитесь, что полковник Дуглас слов на ветер
не бросает.
     Он слегка поворачивает  голову,  окидывает  брюнетку  малоприязненным
взглядом и рукой подзывает кельнера:
     - Счет!
     Я просыпаюсь в солнечной бледно-зеленой  комнате.  Купаюсь  в  ванне,
поблескивающей голубой эмалью и никелем. Завтракаю в уютном розовом холле,
затем блаженно вытягиваюсь в мягком кресле под оранжевым навесом  веранды,
позволяющим  глазам   отдыхать   среди   пышной   зелени   сада.   Словом,
вилла-обещание стала реальностью.
     Кроме меня, тут живут только двое:  садовник  и  слуга.  Они  в  моем
распоряжении, а я в их, потому что им, несомненно, поручили меня охранять.
Так и подмывает сказать этим людям:  "Занимайтесь  своим  делом,  а  я  не
сумасшеший, чтоб бежать из рая". Но я молчу,  пускай  стараются  изо  всех
сил.
     Я вообще редко  говорю  больше,  чем  следует.  Жизнь  научила  меня:
развяжешь язык - непременно скажешь лишнее,  что  впоследствии  используют
против тебя. Поэтому, если тебе не терпится поболтать, болтай про себя.  В
разговоре человек открывается, а в этом мире чем ты сдержаннее, тем меньше
уязвим.
     Распечатываю сигареты "Филипп Морис", оставленные чьей-то  заботливой
рукой, закуриваю и снова гляжу в сад. Маслиновые деревца серебрятся, будто
выгорели от солнца. Листва апельсиновых деревьев густая и темная, за  ними
почти черной стеной стоят кипарисы. Рай густо обнесен лесом,  чтоб  ты  не
имел никакого представления об окружающей местности. Из-за стены кипарисов
доносится урчание автомобиля, который останавливается  где-то  поблизости.
Звенит звонок от калитки,  и  вскоре  за  моей  спиной  в  холле  слышатся
торопливые твердые шаги.
     Оборачиваюсь. Надо мной нависает полковник Дуглас со  своим  бледным,
бесцветным лицом, словно только полученным из химчистки.
     - Доброе утро! Как настроение? - протяжно произносит Дуглас.
     - Благодарю, не плохое, - отвечаю я, поднимаясь с кресла.
     Полковник не один. Слева от него стоит невзрачный человечек  в  белой
панаме и черных очках.
     - Господин Гаррис будет  вашим  учителем,  -  объясняет  седоволосый,
представляя  нас.  -  Вы,  насколько  я  мог   понять,   хорошо   владеете
французским?
     Я киваю утвердительно.
     - Чудесно!  Господин  Гаррис  ознакомит  вас  с  материалом,  который
неотделим от вашей будущей работы. Что бы вам  ни  понадобилось,  за  всем
обращайтесь к нему. Я некоторое время  не  буду  вас  видеть,  но  это  не
значит, что я перестану о  вас  думать.  Всего  вам  доброго  и  успеха  в
занятиях!
     Полковник с бледной улыбкой пожимает мне руку и уходит. Однако я  иду
за ним следом и в прихожей останавливаю его:
     - Господин Дуглас! Только два слова.
     - Слушаю, - отвечает он с некоторой досадой.
     - Ради бога, не возвращайте меня туда!
     - Учту  ваше  желание,  -  безучастно  говорит  полковник.  -  Только
запомните, я не всемогущ. Эти вопросы решают другие люди.
     - Но если вы вернете меня туда, мне крышка.  Вы  же  обещали  послать
меня в Париж? Я отлично владею языком. Буду вам полезен.
     Бесцветные глаза полковника смотрят на меня с нескрываемой досадой.
     - Видите ли, друг мой, - говорит он кротко, как ребенку, - при случае
вы побываете и в Париже, и во многих других местах. Будете жить  в  уютных
коттеджах, вроде этого, посещать роскошные заведения,  проводить  время  в
обществе роскошных подружек и вообще будете наслаждаться свободой.  Но  за
все эти удовольствия надо платить напряженной работой и некоторым  риском,
господин Бобев! Вы не ребенок и должны знать, что в  этом  мире  ничто  не
дается даром.
     Он машет мне рукой и, прежде чем я успеваю  остановить  его,  уходит.
Впрочем, какой смысл его  останавливать?  Я  действительно  не  ребенок  и
понимаю, что судьба моя решена какими-то незнакомыми людьми  в  незнакомом
мне учреждении в  ходе  разговора,  содержание  которого  мне  никогда  не
узнать. Роскошная вилла и  все  прочее  -  блеф  для  прикрытия  жестокого
приговора: меня должны перебросить обратно. Когда и с какой целью  -  пока
не известно.
     Возвращаюсь в холл. Господин Гаррис положил на  стол  свой  небольшой
черный портфель и, устроившись на стуле, дремлет за темными очками.
     - Какие-нибудь неприятности? - любезно спрашивает он, заметив тревогу
на моем лице. И, не дожидаясь ответа, добавляет: - Садитесь сюда!  Так.  Я
полагаю, мы можем начать. Вам, надеюсь, известно, что такое криптография.
     Я  молчу,  уставившись  в  персидскую  скатерть  на  столе,  и  самое
последнее, что меня занимает в данный момент, это криптография.
     -  По  известному  определению  Джона  Бейли,  "криптография  -   это
искусство писать по способу, непонятному для  всех  тех,  кто  не  владеет
ключом используемой системы".
     Человечек смотрит на меня сквозь темные очки, ожидая, вероятно, что я
упаду от изумления, услышав определение Бейли, но я продолжаю разглядывать
скатерть, ни во что не ставя этого Бейли и его формулировки.
     - Криптография находит применение в самых различных областях. А  пока
что мы с вами займемся так называемым шифром. Надеюсь, что хоть это  слово
вам знакомо...
     Господин Гаррис, видимо, заметил наконец  что  я  со  своими  мыслями
слишком далек от проблем шифра, потому что он многозначительно кашлянул  и
сказал уже другим тоном:
     - Послушайте, господин Бобев, материал, который нам с вами  предстоит
пройти, довольно серьезный, да и время наше очень ограничено... Поэтому  я
прошу быть возможно внимательней. Если у вас есть какие-то свои заботы, то
об этом вы мне скажете позже.
     Господин Гаррис  открывает  портфель,  достает  несколько  исписанных
листов бумаги, затем сменяет темные очки на прозрачные, бросает взгляд  на
рукопись и протягивает мне листок.
     - Что вы тут видите?
     На листке бумаги несколько цифр, написанных через  равные  интервалы:
85862 70113 48931 66187 34212 42883 76662 18984...
     - Вижу числа, - неохотно отвечаю я.
     - Пятизначные числа, - уточняет  мистер  Гаррис.  -  Эти  пятизначные
числа представляют собой  зашифрованный  текст.  Перед  вами  шифрограмма,
которой советская разведка предупредила Сталина  о  предстоящем  нападении
гитлеровских армий.  Соответствующим  образом  расшифрованные,  эти  числа
означают: "Дора директору через Тейлора. Гитлер окончательно определил  22
июня как день "Д" атаки против Советского Союза..."
     Я снова разглядываю цифры  на  листке  бумаги,  но  они  кажутся  мне
слишком невинными и банальными, чтоб  таить  в  себе  столь  драматический
смысл.
     -  В  наше  время  большинство  разведок  использует   для   шифровки
пятизначные числа, - продолжает свою лекцию господин Гаррис. -  Но  каждая
разведка шифрует и дешифрует  тексты  с  помощью  специального  секретного
ключа. Впрочем, вам самому предстоит овладеть уменьем  выполнять  обе  эти
операции  при  помощи  определенного  ключа.  Разумеется,  мы   начнем   с
чего-нибудь простого...


     Шесть часов вечера. Я лежу в полном изнеможении, с распухшей  головой
в холле на кушетке и тупо  смотрю  в  белый  потолок.  В  сущности,  белый
потолок для меня вовсе не белый - он сплошь усыпан  пятизначными  числами,
которые со сводящим с ума упорством мельтешат у меня перед глазами.  Чтобы
прогнать их, я опускаю веки, но они и под веками продолжают свой  пляс  на
красном фоне. Два часа занятий до обеда  и  четыре  после  обеда  -  этого
оказалось вполне достаточно, чтоб вдохнуть в меня ненависть ко всем  видам
пятизначных чисел.
     Где-то там звонят, но я не обращаю внимания,  потому  что  ждать  мне
некого, по крайней мере до завтрашнего утра, когда снова  явится  господин
Гаррис со своим зловещим портфелем. Дверь холла открывается, слышатся шаги
по ковру, и чуть ли не над самой моей головой звучит мягкий женский голос:
     - Спящий красавец... Спите, спите, не смущайтесь.
     Открываю глаза. Передо мной стоит брюнетка из  "Копакабаны".  Заложив
руки за спину, она рассматривает меня с легким любопытством, будто  пришла
в зоологический сад. Стройная  фигура  незнакомки  подана  в  превосходной
оправе: на ней табачного цвета костюм, отделанный по краям бежевым кантом.
Этот приглушенный табачный цвет  удивительно  идет  к  ее  белому  лицу  и
плавным черным волнам прически.
     - Прошу прощенья, - говорю я. - Единственным  извинением  мне  служит
то, что я видел во сне именно вас.
     - Вы лжец по профессии или просто любитель? - спрашивает брюнетка без
тени улыбки.
     - Не в моей привычке лгать, - сухо отвечаю я. - Когда правда способна
мне повредить, я лишь умалчиваю ее.
     - Ладно, ладно,  -  успокаивающе  кивает  гостья.  -  Пока  еще  рано
говорить о своем характере. Более уместно признаться, как вас зовут.
     - Эмиль.
     - Просто Эмиль? - вскидывает она брови  (очень  красивые  и  даже  не
подрисованные, говоря между нами). Потом продолжает напевно: - "Эмиль, или
О воспитании"... Бедный Руссо! Будь он с вами знаком, едва ли бы объединил
эти две несовместимые вещи в одном заглавии.
     - Не будем беспокоить классиков, - предлагаю я. Ваше имя, кажется...
     - Франсуаз.
     - Чем позволите искупить свою вину? Виски или мартини? - спрашиваю я,
приближаясь к буфету, содержимое котрого изучил заранее.
     Все подобного рода реплики - полнейшая глупость,  но,  если  разговор
начался с фальшивой ноты, трудно его изменить, и уйма  времени  уходит  на
пустую болтовню.
     - Я предпочту перно, если таковое найдется, - замечает Франсуаз.
     Ничего,  кроме  далеких  литературных  ассоциаций,  это  название  не
порождает у меня в голове. К счастью, брюнетка сама приходит мне на помощь
и  обнаруживает  среди  запасов  бутылку,  на  этикетке  которой  написано
"Рикар". Затем, опять же общими усилиями, вытаскиваем из  холодильника  на
кухне кубики льда в нужном количестве, наполняем водой кувшин и  размещаем
свои находки на столике посреди веранды.
     Труд сближает людей. Так что, когда мы  наконец  усаживаемся,  каждый
против своего бокала, фальшивый тон спадает до терпимых размеров.
     -  Ваш  приятель  оказался  на  удивление  настойчивым  человеком,  -
доверительно  сообщает  Франсуаз,  закуривая   предложенную   сигарету   и
откидываясь на спинку кресла.
     Не знаю, правда ли, что мою гостью зовут Франсуаз,  но,  судя  по  ее
произношению, она настоящая  француженка.  Впрочем,  сейчас  мое  внимание
привлекает не столько произношение, сколько вид ее стройных ножек, которые
она неосторожно скрестила перед моими глазами.
     Я пытаюсь отвести взгляд в сторону и неудобно ерзаю в кресле.
     - Вас что-то беспокоит? - невинно спрашивает гостья.
     - Вот эти ноги...
     - Уж не задела ли я вас?
     - Фигурально выражаясь, да. К тому же сердечную мышцу.
     - Извините. В следующий раз  приду  в  бальном  платье.  Их,  как  вы
знаете, по традиции шьют до пят.
     - Значит, мой приятель оказался дельным  человеком?  -  спрашиваю  я,
чтобы прервать глупости.
     - Просто невыносимым. Меня только удивляет,  зачем  вам  понадобилось
действовать через него, а не самостоятельно. Вначале я было подумала,  что
вы глухонемой.
     - Я стеснительный. Ужасно стеснительный.
     -  Стеснительные  не   кичатся   своей   стеснительностью.   Впрочем,
разберемся и в этом, когда придет время.
     - А скоро оно придет, это время?
     Брюнетка стрельнула в меня своими темными глазами, но сказала только:
     - Я умираю от голода.
     - Тут есть слуга, хотя не знаю, куда  он  пропал...  -  бормочу  я  в
оправдание.
     - Вы, похож