ними
проволочками только потому, что вы не хотите видеть очевидное.
     Томас. Очевидное - это фактура, которую я вам  показал.  Единственный
неоспоримый факт во всей этой путанице.
     Райен. Вы забыли про запись, что хранится в моем сейфе.
     Томас. О,  если  говорить  о  записи,  то  у  меня  есть  значительно
интереснее.
     Райен. Какие именно?
     Томас. Это уже другая тема. Сейчас  речь  идет  о  фактуре.  Если  мы
достигнем какого-то согласия, сможем поговорить и про запись.
     Райен. Хотите сказать, что после этого шантажа  вы  преподнесете  мне
еще и другой?
     Томас. Я не шантажист. Я честный делец. И могу наперед заверить  вас,
что, если мы заключаем соглашение, я подарю вам эту  запись.  Впечатляющая
запись, мистер. Только не угрожайте мне политическим скандалом. Я  человек
военный, и политика меня не интересует.
     Райен. Верю вам. Но не знаю, поверят ли другие.
     Томас. Еще бы, другие поверят только вам.
     Райен. Признаюсь, что  я  тоже  оказываюсь  в  неприятном  положении.
Однако думаю, вам известно, что в силу определенных обстоятельств  я  могу
рассчитывать на поддержку в высоких сферах.
     Томас. Скажу вам по большому секрету, что  я  тоже  имею  влиятельных
друзей. А поскольку разговор  не  по  моей  вине  перешел  в  иное  русло,
предлагаю остановить его.
     Райен. Я бы хотел все-таки услыхать ваши условия.
     Томас. Наконец. Мои условия, мистер, более приемлемы,  чем  ваши.  Из
обозначенной в этом документе суммы, которую вы положили  себе  в  карман,
считаю нормальным получить половину.
     Райен. Половину? Но это же очень много!
     Томас. Именно так: для одного человека много, поэтому я предлагаю вам
разделить ее.
     Райен. Это же настоящий грабеж!
     Томас. Что-то похоже. Вы грабите "Интерармко", я граблю вас... Но что
поделаешь. Так ведется.
     Райен. Как деловой человек, я согласен  заплатить  вам  за  документ,
только в границах разумного.
     Томас. То есть?
     Райен. Сто тысяч!
     Томас. Оставьте их себе. И на этом  поставим  точку.  Боюсь,  что  вы
совсем не деловой человек.
     Райен. Наоборот. Я даже соглашаюсь на некоторое уточнение, только при
одном условии: сперва я хочу  услыхать  вашу  запись,  если  такая  вообще
существует.
     Томас.  О,  то  исключительная  запись,  я  уже  вам   сказал.   Каре
свидетельствует против Райена:  как  было  заключено  соглашение,  сколько
денег он выплатил ему наличными, вообще все подробности.
     Райен. Какая нелепость!
     Томас. С вами в самом деле трудно разговаривать.  Запись  хранится  у
меня в сейфе, в пяти шагах отсюда.
     Райен. Вы хотите сказать, что нашли Каре?
     Томас. Именно.
     Райен. Где именно?
     Томас. Там, где и надеялись, - в Кельне, где его постоянное убежище.
     Райен. И теперь он в ваших руках?
     Томас. Я не обязан перед вами отчитываться. Могу только сказать,  что
Каре уже вне вашей сферы действия.
     Райен. Вы его убрали...
     Томас. Не будем вдаваться в лишние детали. (Короткая пауза.)
     Райен. Хорошо. Предложите разумную сумму и принесите запись.
     Томас. Сумма уже назначена, мистер. И снижения не будет - можете  мне
поверить. (Пауза, на этот раз более длительная.)
     Райен. Хорошо. Я вам выплачу  эту  сумму,  вы  даете  мне  фактуру  и
запись. Но и фактура, и запись - это же копии, следовательно,  вам  ничего
не стоит завтра снова прийти ко мне и требовать что-то еще. Короче говоря,
обычная механика цепного шантажа.
     Томас. Повторяю, я не шантажист. Я занимаюсь честными соглашениями.
     Райен. Ваше представление о честности мне известно еще со времен  той
нигерийской аферы. Помните?
     Томас. Не знаю, как вас убедить, что у меня нет других копий.
     Райен. Не надо меня убеждать. Все равно  я  вам  не  поверю.  Поэтому
предлагаю очень простой выход: я вам даю деньги,  а  вы  мне  -  расписку.
Таким образом, мы с вами будем  связаны  до  самой  могилы,  как  сиамские
близнецы.
     Томас. Для меня большая честь быть связанным с таким  человеком,  как
вы... Но только чтоб до могилы...
     Райен. Иного выхода нет, Томас. Никто на моем месте  не  поступил  бы
иначе. Сознаюсь, что такое решение неудобно для нас обоих и в то же  время
одинаково устраивает нас. (Короткая пауза.)
     Томас. Хорошо, я согласен. Пойдем за деньгами.
     Райен. В такое время?  Деньги  у  меня  в  служебном  сейфе.  Придете
завтра, принесете документы, напишете расписку и  получите  деньги.  Такую
фантастическую сумму!..
     Томас. Я согласен и на это. Завтра в одиннадцать вас устраивает?
     Райен. Всегда к вашим услугам...
     Еще несколько незначительных фраз, и пленка кончается.
     - Хочу услышать ваше мнение, - говорит Сеймур, пряча магнитофончик  и
закуривая очередную сигарету.
     - Думаю, что Райен очень легко согласился на такую сумму.
     - Вы правы.
     - Это наталкивает меня на мысль, что выплата вряд ли состоится.
     - А почему? У него два чемодана долларов, и, наверное,  он  уже  имел
возможность убедиться, что банкноты фальшивые.
     - Расписка Томаса тоже недорого стоит, -  замечаю  я.  -  Еще  меньше
будет стоить она, когда Томас обнаружит,  что  получил  чемодан  фальшивых
долларов.
     -  Правильно.  Томас  понимает,  что  Райен  вряд  ли   воспользуется
распиской, которая разоблачает его самого. И, когда Томас увидит, что  его
обманули, шантаж начнется снова.
     - Хотите сказать, что для Райена история с платежом - это лишь способ
выиграть врем?
     - Нет. Райен в самом деле заплатит ему.  Интересно  только,  когда  и
как?
     Сеймур пытливо смотрит на меня.
     - Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?
     - Я уже говорил вам: вся эта история меня совсем не интересует.
     - Ах да, я забыл, что вы готовы даже рисковать жизнью  только  в  том
случае, если видите в этом смысл.
     - А как же иначе?
     - Просто так: если жизнь чего-то стоит, то лишь потому, что ею  можно
рисковать. Но что поделаешь - человек часто ценит что-то лишь тогда, когда
существует опасность потерять это "что-то".
     - Интересно, рискнули бы вы жизнью, когда бы надо было сделать добро?
     - А что делаем сейчас мы с вами, Майкл? Мы преследуем двух  выродков.
Боремся со злом.
     - Вы боретесь не потому, что это зло, а просто ради борьбы.
     - Возможно. Но разве я виновен в том, что философия и до сего времени
не удосужилась объяснить, что такое зло и что - добро?
     - Не надо усложнять. Существует еще и мораль.
     - Какая, например? Ваша или та, из древних заповедей? Вашей морали  я
не понимаю. А что касается заповедей, то они, как и все моральные нормы, -
выдумка корыстолюбивых людей. Когда вы слышите: "Не укради!" - можете быть
уверены, что это придумал человек, который не раз крал, иначе этот  вопрос
его не волновал бы. И когда кто-то вам советует: "Не  прелюбодействуй!"  -
знайте, что он имеет красивую  жену  и  боится  стать  рогоносцем.  А  что
касается заповеди: "Чти отца своего и мать свою"  -  то  ее  провозгласили
родители, у которых не было абсолютно никаких оснований быть чтимыми.
     - Но существуют же еще и другие нормы.
     - Например?
     - Скажем, "Люби ближнего своего".
     - Кто этот ближний, Майкл? Райен или Томас? И  почему  я  обязательно
должен его любить? Вы, например, меня любите?
     - Ваш вопрос довольно бестактен.
     - А какой же он может  быть,  когда  речь  идет  о  добре  и  зле,  о
категориях непримиримых, как свет и тьма, как жизнь и смерть, как  день  и
ночь?
     - С вами когда-то  что-то  случилось,  Уильям.  Я  не  верю,  что  вы
родились с такими идеями в голове.
     - Конечно, я, как и все, пережил в  юности  пору  иллюзий.  Наверное,
стремился любить мир и людей, сделать что-то для этого  мира  и  для  этих
людей, кто знает, может, даже посвятить  свою  жизнь  этому  миру  и  этим
людям. Потом настало разочарование,  и  я  возненавидел  их.  Нет  трезвее
чувства, чем разочарование. Мои выводы,  дорогой  мой,  базируются  не  на
одной-двух травмах, а на всем том, что тебя  окружает,  что  ты  мимоходом
познаешь настолько, что тебя начинает  тошнить.  Это  грязный,  неприятный
запах жизни... Неужели вы не чувствуете его, Майкл?
     -  Я  чувствую  иное.  В  вас  живет  какое-то  приглушенное  чувство
справедливости, и поэтому иногда вы чувствуете себя очень неуютно.
     - Чувство справедливости? Снова громкие слова...  Проработав  столько
времени по чужим заповедям, я решил осуществить один собственный  замысел!
Совсем  мелкий  замысел,  просто  чтоб  ощутить  иллюзорное   самочувствие
свободного  человека.  Закончив  эту  исповедь,  он   бросает   окурок   в
пепельницу.
     "Не хотели бы вы присутствовать во время этого расчета, Майкл?"
     Когда Сеймур говорил об этом, я воспринял его слова как  риторический
вопрос. Разве я могу присутствовать во время заключения  соглашения  между
Райеном и Томасом, если они  оба  только  и  ждут  моего  появления,  чтоб
расквитаться со мной?!
     Но это был не риторический вопрос. Я понял это  только  на  следующий
день, когда во время завтрака Мод спрашивает меня:
     - Нет ли у вас желания прогуляться?
     - Вы же сами приказали: никаких прогулок!
     - На все свое время, Альбер. Теперь пришла иная директива.
     - Так и выполняйте ее. Мне никто не давал директив.
     - Вы правы. И никто вас не принуждает идти со мной. Мне будет  просто
приятно, если вы...
     - Речь идет о приятном или полезном? - прерываю ее.
     - Думаю, если мы будем вдвоем, я буду чувствовать себя лучше.
     - Тогда так и говорите, что вам необходим охранник. Какое  оружие  вы
мне дадите?
     - Оружие не предусмотрено. И битва тоже.  Когда  что-то  случится,  я
смогу предупредить шефа. Он будем совсем рядом.
     - Знаю я это ваше "совсем рядом".
     Несмотря на возражение, через полчаса мы уже едем  в  "мерседесе"  во
Франкфурт. Жара не спала,  а  автомобильное  движение  на  шоссе  вряд  ли
когда-нибудь останавливается, и поэтому вентилятор наполняет машину теплым
воздухом бензиновых паров. Мод снова прибегла к  элементарной  маскировке:
простая, немножко взлохмаченная прическа, ярко-красные губы и темные  очки
- не те, обычные, а другие, закрывающие половину лица.
     Не буду скрывать: я тоже  внешне  немного  изменился.  Проведено  две
операции: вымыл голову в какой-то бесцветной жидкости, и волосы  приобрели
свой былой темно-каштановый цвет, а очки  в  золотой  оправе  придали  мне
глуповатый  вид  тех  субъектов,  которые  ради  университетских  дипломов
частично теряют зрение в результате чрезмерной зубрежки.  Очки  я  нацепил
еще на вилле, чтоб  привыкнуть  к  ним.  Привыкать,  собственно,  пришлось
переносице, а не глазам, ибо стеклышки в очках без диоптрий, такие же, как
были когда-то у бедной Грейс.
     - Не решили ли вы отвезти меня к Райену?  -  спрашиваю  я,  когда  мы
добираемся до Франкфурта и  Мод,  выбравшись  из  заторов  на  центральных
магистралях, сворачивает на знакомую улочку.
     - Почти, - отвечает дама, углубившись, как всегда, в сложную механику
парковки автомобиля.
     На открытой стоянке есть порядочно свободных мест, но женщина  минует
ее и останавливается на углу, как раз напротив входа в кафе.
     Хоть  на  первом  этаже  свободных  мест   больше   чем   достаточно,
поднимаемся на второй - с видом на площадку, на упомянутую уже автостоянку
и на вход в фирму "Самсон - запасные части". Садимся за столик  у  окна  и
заказываем, как всегда, большую порцию  мороженого  для  Мод  и  маленькую
порцию кофе для меня.
     Заметив, что я оглядываюсь вокруг, дама обращается ко мне:
     - Вы  не  туда  смотрите,  Альбер,  у  вас  достаточно  объектов  для
наблюдения на улице. Помещение оставьте для меня, тем более что  важнейшее
тут - лестница, а она у вас за спиной.
     Официантка приносит заказ и уходит, а Мод добавляет:
     - Если появятся нежелательные посетители, я наступаю вам  под  столом
на ногу.
     - Только не очень сильно, - торопливо предупреждаю ее.
     Часы показывают  без  пяти  одиннадцать,  когда  на  стоянке  наконец
паркуется машина, которая привлекает мое внимание: из нее  выходит  Томас.
Он старательно запирает свой "опель" и с чемоданом в руке  направляется  к
двери "Самсона", где и исчезает.
     Минуты через три из "форда", остановившегося напротив  кафе,  выходит
незнакомый мужчина. Он тоже направляется к фирме "Самсон"  и  исчезает  за
дверью.
     Еще через две минуты из этого же "форда" выходит  второй  господин  и
непринужденно двигается к стоянке.  Поравнявшись  с  "опелем"  Томаса,  он
отпирает дверцу  и  так  же  непринужденно  садится  в  автомобиль.  Можно
допустить, что господин обнаружил какие неполадки,  и  это  вынуждает  его
выйти и поднять капот.  Покопавшись  в  моторе,  мужчина  опускает  капот,
садится в "опель" и, видимо, собирается ехать. Но, наверное,  неполадки  в
двигателе не устранены или же незнакомец  изменил  свое  решение,  ибо  он
вдруг выходит из автомобиля, запирает его и возвращается к своему "форду".
Через минуту в дверях "Самсона" появляется первый господин и также садится
в "форд".
     Мод заметила мой возросший интерес к событиям внешнего  мира,  но  не
спрашивает, что там происходит, она продолжает делать свое дело: наблюдает
за помещением.
     В одиннадцать часов пятнадцать минут Томас выходит из дома и, держа в
руке чемодан, направляется к своему автомобилю. Отпирает  дверцу,  садится
за руль, видимо, пробует включить мотор, и в этот  момент  передняя  часть
"опеля" исчезает в пламени и  дыму,  раздается  глухой  взрыв.  Господа  в
"форде" скрываются за углом.
     После общего  оцепенения,  как  всегда,  начинается  суматоха.  Толпа
зевак, которая издали смотрит  на  пылающий  "опель",  густеет.  Откуда-то
взялся и полицейский. Вскоре слышно завывание сирен служебных автомобилей.
     Мод сохраняет присущее ей спокойствие, хотя  и  повернулась  лицом  к
окну - иногда чрезмерное безразличие может вызвать подозрение. Но  до  нас
нет никому дела. Посетители и официантки припали к окнам и  наблюдают  то,
что происходит на улице.
     - Снова террористы! - авторитетно заявляет пожилая женщина в огромной
фиолетовой шляпе.
     - Может, даже есть жертвы... - почти восторженно  выкрикивает  другая
женщина.
     После вмешательства пожарников и появления санитаров выясняется,  что
единственной жертвой стал какой-то мужчина, но никто из присутствующих дам
не может высказать более или менее убедительного предположения о  личности
потерпевшего. Определенную информацию по этому поводу  им  могла  бы  дать
Мод, но она воздерживается.
     Когда общее возбуждение утихает и  официантки  наконец  вспоминают  о
своих служебных обязанностях, я заказываю еще одно мороженое  и  еще  один
кофе. На улице уже нет ничего интересного, но нам и торопиться некуда. При
такой ситуации торопиться ни к чему.
     Поднимаемся,  когда  в  кафе  начинается  обеденный   наплыв   людей.
Пожарники,  санитары,  полицейские  и  следственный  фотограф  уже   давно
закончили свое дело.
     - Проверьте, не подложили ли и вам бомбу, - советую я даме, когда  мы
садимся в "мерседес".
     - Если подложили, то она предназначена для вас, - отвечает Мод.  -  Я
очень мелкая личность, чтоб мне подкладывать бомбу, Альбер.
     Проходят три долгих  дня,  заполненных  дремотой,  чтением  и  вялыми
раздумьями, прежде чем осуществляется путешествие, которое  было  обещано.
Вопреки моим надеждам, это поездка не в Австрию и не в Швейцарию, а только
в Штутгарт.
     Трогаемся рано утром, пока не так жарко,  после  легкого  завтрака  и
незначительного  изменения  внешности,  о  котором   уже   рассказывалось.
Проезжаем  заполненную  транспортом  пригородную  зону  -   тут   движение
преимущественно встречное - и добираемся до просторной автострады.
     - Вы  такая  загадочная  в  этих  темных  очках,  -  говорю  я.  -  И
молчаливая, словно сфинкс...
     - Мы с вами наговорились за эти два месяца, - говорит Мод  мелодичным
голосом диктора детских радиопередач.
     - За два с половиной месяца, -  поправляю  ее  я.  -  И  если  кто-то
наговорился за это время, то не вы, а я. Вы только и знаете, что  молчите,
боясь нарушить инструкции Сеймура.
     - Шеф не давал мне инструкций молчать.
     - Тогда говорите!
     - Что вас интересует, Альбер?
     - Думаю, я имею право знать, чем закончится вся эта историю?
     - Не верю, что это так уж вас волнует.
     - Не "так уж", но в какой-то мере...
     Мод не отвечает, уставив глаза в грузовую машину, едущую  впереди,  -
алюминиевую громаду с зелеными буквами фирмы "Саламандра". Она  давно  уже
могла бы обогнать ее, но боится, чтобы какой-нибудь  автомобиль  сзади  не
стукнул нас в  самый  ответственный  момент.  Наконец  обгон  завершен.  С
облегчением вздыхаю и закуриваю сигарету.
     - Если вы волнуетесь за своих подруг, то могу  вас  заверить,  что  с
ними все порядке.
     - Но тех подруг вы же навязали мне.
     - Только по службе, Альбер. Интимные отношения -  исключительно  ваша
инициатива.
     Она снова замолкает, потому что впереди  еще  одна  грузовая  машина.
Однако едет она довольно быстро, и дама, подумав, решает не обгонять ее.
     - Да, ваши подруги живы и здоровы. Мне даже кажется, что  теперь  они
помирятся - им уже некого делить.
     - Почему же! А Мур? А Добс?..
     - Таких, как Мур и Добс, они могут иметь десяток. Речь идет о женихе,
Альбер. Вечная мечта дурех.
     - Знаю, знаю. Ваш взгляд на это мне известен. Не морочьте мне  голову
женскими историями.
     - Женские истории - это составная часть человеческих  историй,  друг.
Томас, прежде чем сделать свой фатальный  визит  к  "Самсону",  оставил  у
Дейзи письмо для нашего посольства и копию фактуры. Узнав о гибели  своего
возможного мужа, Дейзи передала документ Муру, а тот отнес их  куда  надо.
Короче говоря, Райен задержан, и проводится следствие.
     - Это еще ничего не значит.
     - Райен, наверное, не разделяет вашего мнения. Обвинение против  него
довольно весомое и подтверждается по всем линиям.
     - Вы думаете, что доклад Сеймура извлекли из архива?
     - Я ничего не знаю про его доклад.
     - Извините, вы никогда ничего не знаете.
     - Неблагодарный!
     -  И  все-таки  Райен  как-нибудь  выпутается.   Америка   -   страна
неограниченных возможностей, в частности, для таких, как Райен-отец.
     - В Америке, как и везде, у сильных людей есть и сильные недруги.  Не
думаю,  чтоб  противники  Райенов  не   воспользовались   такой   чудесной
возможностью свести с ними давние счеты.
     -  Буду  рад,  если  окажется,  что  вы  не  ошиблись.  Ведь  приятно
сознавать, что столько усилий было затрачено недаром. Имею в  виду  прежде
всего усилия Сеймура, а также и ваши.
     - Какие усилия, Альбер? Я просто выполняю распоряжения.
     - Вы когда-нибудь обгоните эту машину или нет?
     - Зачем, Альбер? Потом появится другая. Неужели вы не  заметили,  что
самое разумное - двигаться в своем ряду с умеренной скоростью?
     - О, поэтому Сеймур никогда вам и не улыбается: вы хотите двигаться в
своем ряду, да еще и с умеренной скоростью!
     Прибываем в Штутгарт,  а  точнее,  под  Штутгарт,  после  обеда.  Мод
сворачивает с шоссе на какой-то холмик и останавливается  перед  маленькой
гостиницей, что прячется среди деревьев.
     - Зачем мозолить людям глаза? - объясняет  она.  -  Тут  чистенько  и
хорошая кухня.
     - К чему эти оправдания? - спрашиваю. - Разве мы тут будем зимовать?
     - Я ничего не знаю, - отвечает дама и идет оформлять документы.
     Точно так же она ничего не знает и во время обеда, и потом,  когда  я
прихожу к ней в комнату, чтоб добиться  каких-то  сведений  о  предстоящих
планах.
     - Уже время просыпаться, - доносится до меня ее мелодичный голос.
     Она еще дважды повторяет это, прежде чем я решаюсь открыть глаза.
     -