еть. Особого риска тут нет. Если даже Розмари  придет
в голову заглянуть в это заведение, я вовремя ее замечу и  без  труда  смогу
улизнуть через служебный вход.
   Немногочисленные  посетители  беседуют,  просматривают  утренние  газеты.
Мигом снабдив меня чашкой кофе, официант обменивается  со  мной  несколькими
словами о погоде, в частности о вчерашнем снеге,  который,  по  его  мнению,
определенно говорит о начале зимы, а зима, по всей видимости, должна быть  в
этом году очень холодной, и  так  далее.  Я  согласно  киваю,  дополняю  его
прогнозы  кое-какими  своими,  заимствованными,  впрочем,  из  телевизионных
передач, потому что в телепередачах всего мира о погоде толкуют так много  и
так часто, будто от того, облачно  будет  завтра  или  нет,  зависит  судьба
человечества.
   Выпив кофе, я заказываю бутылку "эвиан", выкуриваю  одну  за  другой  три
сигареты, обмениваюсь с официантом  еще  несколькими  словами,  на  сей  раз
выручает другая дежурная тема - экономический  кризис  и  рост  цен.  В  тот
момент, когда я тянусь за четвертой сигаретой,  из  дома  напротив  во  всем
своем блеске появляется Розмари. Забыл сказать,  что  у  нее  зимнее  пальто
маслиново-зеленого цвета, а зеленый цвет ей чертовски идет, в  чем  я  успел
убедиться, созерцая ее на фоне итерьера моего зеленого холла.
   - Какая женщина! - тихо роняю я, когда Розмари  направляется  в  обратный
путь и мое опасение, что она может заглянуть в кафе, рассеивается.
   - Мадемуазель Дюмон?  -  спрашивает  официант,  уловив  мое  восторженное
восклицание.
   - Вы ее знаете?
   - Еще бы! Это же секретарша господина Грабера. - И, усмехнувшись с  видом
знатока, добавляет: - Какая женщина, не правда ли?
   С этой женщиной мне предстоит встреча ровно  через  полчаса  в  ресторане
"Бель эр", в пяти шагах отсюда, но в пяти шагах для нее, а не для меня. Взяв
такси, я попадаю на противоположный берег.  Захожу  в  телефонную  кабину  и
раскрываю указатель телефонов. Когда известны имя и адрес, ничего  не  стоит
навести кое-какие справки, так что я без особых усилий и  без  разорительных
затрат получаю необходимую информацию:
   ТЕО ГРАБЕР
   ювелирные изделия
   и
   драгоценные камни.
   Информация, которая пока что мне ничего не говорит; разве что  объясняет,
почему  Розмари  так  хорошо  разбирается  в  драгоценных  камнях,   в   тех
чарующе-переменчивых, а может быть, и в других. Но человек ведь  никогда  не
знает  заранее,  когда  и  для  чего  ему  может  пригодиться  та  или  иная
информация. Так что, запомнив добытые сведения, сажусь в "вольво"  и  еду  к
"Бель эр".
   - Надеюсь, вы сумели повидаться с отцом? - любезно говорю я, усадив  свою
даму за отведенный нам столик.
   - Да. И самое главное, мне посчастливилось выудить у него некоторую сумму
на покрытие вчерашнего проигрыша.
   - Если вопрос заключался только в этом, вы могли сказать мне.
   - Нет, Пьер. Я никогда не приму от вас такой услуги.
   - Именно такой?
   - Никакой... Впрочем, не знаю... Она,  может  быть,  готова  сказать  еще
что-то, но в этот момент появляется метрдотель.
   - Я бы ни за что не подумала, что вы, не считаясь ни с чем, повезете меня
в Женеву, потратив на это целый день, - доверчиво говорит она к концу обеда
   - Неужто я вам кажусь таким эгоистом?
   - Нет. Просто я считала вас человеком замкнутым.
   - А вы действительно очень общительны или только так кажется?
   - Что вы имеете в виду?
   - Ничего сексуального.
   - Если ничего сексуального, то должна вам сказать,  что  я  действительно
очень общительна.
   Что правда, то  правда.  Мне  удалось  в  этом  убедиться.  А  если  меня
продолжают мучить некоторые сомнения по части этого, то они скоро рассеются.
Потому что уже на третий вечер, когда  я  вхожу  в  свою  темную  спальню  и
заглядываю в щелку, образуемую шторами, освещенный прямоугольник окна  виллы
Горанова предложил мне довольно  интимную  картинку:  устроившись  на  своих
обычных местах, Горанов и Пенев поглощены игрой в карты. Только на сей раз к
ним присоединился еще один партнер  -  милая  и  очень  общительная  Розмари
Дюмон.
   Глава третья
   Субботний полдень. Вытянувшись в кресле, я рассеянно  думаю  о  том,  как
приятно  контрастируют  тепло  электрического  радиатора  и  весенние  цвета
зеленого холла с крупными хлопьями мокрого  снега,  падающими  за  окном.  К
сожалению, уютная атмосфера слегка  нарушена  зимним  пейзажем  внушительных
размеров, украсившим стену холла стараниями Розмари. Пейзаж тоже зеленоватых
тонов, только при виде этой зелени тебя начинает бить озноб
   - От этого вашего пейзажа мне становится холодно.
   - Это пейзаж Моне, а не мой, - уточняет Розмари, раскладывая пасьянс.
   - Какая разница? Когда я гляжу на него, мне становится холодно.
   - Но, как бы вам объяснить, Пьер, картина предназначена не  для  обогрева
комнаты.
   - Понимаю. И все-таки на этот пейзаж было бы  более  приятно  смотреть  в
пору летнего зноя.
   - Вы рассуждаете на редкость примитивно требуете от искусства того, в чем
вам отказывает жизнь, - произносит Розмари, подняв глаза от карт.
   - Лично я ничего не требую. Тем не менее мне кажется, что картина, раз уж
вы вешаете ее у себя дома, должна чему-то соответствовать. Какому-то  вашему
настроению.
   - Эта  картина  как  раз  соответствует.  Соответствует  вам,  -  говорит
Розмари. И, заметив мое недоумение, добавляет: - В самом деле, посмотрите на
себя, чем вы отличаетесь от этого пейзажа: холодный, хмурый,  как  пасмурный
зимний день.
   - Очень мило с вашей стороны, что вы догадались повесить мой портрет.
   - А если бы вы решили украсить комнату каким либо  пейзажем,  который  бы
напоминал обо мне, что бы вы повесили? - спрашивает Розмари.
   - Во всяком случае, ни пейзажа, ни какой-либо другой картины я бы  вешать
не стал. Все это слишком мертво для вас. Я бы положил на  виду  какой-нибудь
камень, чье  утро  изумрудное,  полдень  золотистый,  послеполуденное  время
голубое, а вечер цикламеновый.
   - Такого камня не существует.
   - Возможно. Вам лучше знать. Я полагаю, природа  драгоценных  камней  вам
знакома не меньше, чем импрессионисты.
   -  И  неудивительно.  Ведь  и  в  том  и  в  другом  случае  это  природа
переменчивой красоты, - отвечает она, глазом не моргнув.
   - Неужто в университете вы и камни изучаете? - продолжаю я нахально.
   - Камни я изучала у одного приятеля моего отца. Он  владелец  предприятия
по шлифовке камней, - все так же непринужденно объясняет Розмари. - И совсем
не с научной целью, а только потому, что от них просто глаз не оторвать.
   - Но чем Же они вас привлекают? Красотой или дороговизной?
   - А чем вас привлекает жареный цыпленок? Тем, что у него  приятный  вкус,
или своей питательностью?
   - Конечно, что-то должно преобладать.
   - Тогда о чем разговор? Разве не ясно, что преобладает?
   Она задумывается на какое-то время, потом говорит уже иным тоном:
   - Как-то раз, увидев у него - ну, у приятеля моего  отца  -  великолепный
бесцветный камень, я сказала  с  присущей  мне  наивностью:  "Наверно,  этот
брильянт стоит немалых денег". Он добродушно засмеялся:
   "Да, он действительно стоил бы немалых денег, будь это  брильянт.  Только
это всего лишь белый сапфир". И можете себе представить, Пьер, не  успел  он
произнести эти слова, как блеск восхищавшего меня камня вдруг померк.
   - Неужели этот приятель и не попытался  реабилитировать  камень  в  ваших
глазах?
   - Каким образом?
   - Подарив его вам.
   Розмари скептически улыбается.
   - А вы бы это сделали?
   - Не раздумывая. Жаль только, что к камням я не имею никакого отношения.
   Она смотрит на меня, потом задумчиво произносит:
   - Интересно, к чему же вы имеете отношение. -  И  добавляет,  уже  совсем
другим тоном: - Пожалуй, мне пора одеваться. Вы, конечно, не забыли, что  мы
сегодня вечером идем к Флоре?
   Итак, мы у Флоры. Трудно сказать, в который  уже  раз,  потому  что  наши
сборища давно стали традиционными и довольно частыми,  а  по  календарю  уже
март, хотя на улице все еще падают хлопья снега.
   Немка принимает нас в просторной "студии", образовавшейся из двух  комнат
после того, как съемщица убрала разделявшую их  стену.  Обстановка  здесь  в
отличие от нашего зеленого холла простая и удобная - ни  лишней  мебели,  ни
настольных  ламп.  И  если   обстановка   квартиры   позволяет   судить   об
индивидуальных особенностях ее хозяина, то нетрудно прийти к заключению, что
фрау Зайлер будуарному быту явно предпочитает  здравый  практицизм.  Никаких
галантных сцен, никаких импрессионистов. Единственное украшение - три-четыре
фарфоровые статуэтки, расставленные  на  низком  буфете,  рекламные  подарки
завода  фарфоровых  изделий   -   Флора   представляет   фирмы,   снабжающие
человечество столовой и кухонной посудой.
   В этот раз состязание начинается в мою пользу  -  явление  очень  редкое,
потому что обычно я проигрываю. Проигрываю по мелочам, не как первый раз.
   - У вас недурно получается, - утешает меня в таких случаях Бэнтон. - Вам,
должно быть, и в любви так везет.
   - Охота вам говорить  банальности,  Ральф,  -  говорит  Розмари.  -  Если
человек апатичен в игре, он и в любви такой.
   Тут немка могла бы возразить, что американец при всем  его  равнодушии  к
флирту в игре малый не промах, но она не возражает. Насколько я могу  судить
по моим беглым  наблюдениям,  Флора  несколько  раз  пыталась  флиртовать  с
Бэнтоном, но, увы, так и не сумела вывести его из летаргического  состояния.
Может быть, он не любитель крупных форм...
   Итак, я определенно выигрываю, но мне особенно везет с момента,  когда  я
сажусь напротив импозантной фрау Зайлер, потому что весь этот  затяжной  кон
лучшая карта почти всегда оказывается в моих руках,  а  Розмари  с  Бэнтоном
отчаянно обороняются; их оборона продолжается даже тогда, когда они попадают
в опасную зону, а удары возмездия со стороны беспощадной немки сыплются один
за другим, и наш банк все больше обретает контуры небоскреба, так что, когда
Флора наконец подводит черту и делает сбор - бухгалтерские  операции  всегда
выполняет она, - Ральф вынужден признать, что он  никогда  в  жизни  так  не
прогорал.
   - Как видите, ради вас стараюсь, мой мальчик, - тихо говорит Флора,  и  я
не могу не  заметить,  что  глаза  ее  под  действием  скрытого  внутреннего
ликования обрели лазурный цвет.
   - Вполне естественно, - отвечаю я. - Не будь людей вроде меня,  никто  бы
не стал покупать ваших тарелок, поскольку нечем было бы их наполнять.
   - Боюсь, вы ошибаетесь, полагая, будто моя симпатия к вам связана с  тем,
что вы торгуете продовольствием, - парирует немка,  чем  еще  больше  портит
настроение моей квартирантки.
   В результате длительного  сожительства  Розмари  привыкла  обращаться  со
мной,  как  со  своей  собственностью,  хотя,  в  сущности,  между  нами  не
происходит ничего, кроме пустых разговоров. Но если в данном случае подначки
Флоры вызывают у нее раздражение, то только потому, что этому  предшествовал
скандальный проигрыш. Обычно она  умеет  скрывать  свое  состояние.  И  если
сейчас теряет над собой контроль,  то  это  признак  того,  что  она  только
начинает беситься.  Озлобленная  до  предела,  Розмари  обычно  предпочитает
молчать.
   Теперь уже Розмари моя напарница, она сосредоточенно смотрит в  карты,  и
я, имея возможность немного поднять ее настроение, объявляю три без козырей,
вслед за этим Розмари с торжествующим видом провозглашает  четыре  пики,  не
считаясь с тем, что  я  закрыл  игру,  в  результате  чего  две  кругленькие
"помахали мне ручкой". Но три без козырей или четыре пики в любом  случае  -
большой шлем, и это в какой-то мере воодушевляет мою партнершу, которая даже
благоволит сказать мне:
   - Очень сожалею, Пьер, но мне в  голову  не  пришло,  что  тузы  способны
принести вам две сотни.
   - Не стоит сожалеть. Я с истинным  наслаждением  наблюдал,  как  лихо  вы
разыгрывали конечную партию, - галантно отвечаю я, даже  чересчур  галантно,
потому что никакой лихости в ее игре не было, да и  при  такой  карте  любой
дурак мог выиграть.
   - Ну, вы довольны? - спрашиваю, когда и второй манш заканчивается в  нашу
пользу.
   - Чему тут радоваться, - отвечает Розмари. - С Флорой вы выиграли раза  в
три больше. Значит, вы любите Флору больше меня.
   - А может, и я его люблю больше, чем вы, дорогая, - невозмутимо вставляет
немка.
   Так или иначе, закуска сейчас важнее, чем любовь,  и  мы  отправляемся  к
длинному буфету, где наряду с рекламными, фарфоровыми, расставлены тарелки и
попроще, с виду совсем плоские, заваленные мясом и зеленью. Практицизм немки
находит свое выражение и на поприще кулинарного  искусства.  Она  предлагает
нам не  так  много,  зато  все  достаточно  вкусное,  хотя  нет  в  этом  ни
расточительных   импровизаций   Розмари,   ни   дорогостоящего    гурманства
американца,  который  заказывает  закуски  для  своих  вечеров  в  ближайшем
ресторане.
   - Будьте великодушны, ешьте сколько  влезет!  Иначе  мне  придется  самой
целую неделю доедать все это добро, -  подбадривает  нас  немка,  у  которой
вошло в привычку поддерживать светский разговор, пренебрегая светским тоном.
   И мы едим, сколько в силах съесть, после чего снова принимаемся за карты,
и в соответствии с правилом "повезет, так повезет" я продолжаю выигрывать, и
первый мой выигрыш опять с Розмари, хотя, будь ты неладно, он и в  этот  раз
намного меньше того, какой мне достался час спустя,  когда  моей  напарницей
стала немка.
   - Теперь уже сомнений быть не может: вы и  в  самом  деле  больше  любите
Флору, чем меня, - констатирует моя квартирантка.
   - В три раза больше, - уточняет хозяйка дома, чтобы подлить масла в огонь
и подчеркнуть, как внушительна наша общая победа.
   И ее миндалевидные лазурно-голубые глаза смотрят на меня так, словно она,
после стольких встреч, впервые меня заметила. Этот взгляд мог  бы  пробудить
во мне кое-какие мысли, будь я любитель столь большого формата и не  знай  я
того, о чем, может быть,  не  подозревает  Розмари:  что  эта  самая  Флора,
кокетничающая своей холодностью и независимостью, уже завела себе приятеля.
   - А немка изрядно действовала мне на нервы, - признается  Розмари,  когда
мы возвращаемся домой,
   - Я полагаю, дело тут не столько в ней, сколько в невезении.
   - Да, верно. Но и в ней тоже.
   После этого неожиданного признания собственной слабости  она  желает  мне
спокойной ночи и удаляется к себе.
   О приятеле Флоры я узнал совсем случайно. Но если в  течение  месяцев  ты
общаешься с определенными людьми и жизнь протекает в таком тесном месте, как
Берн, случайности становятся в какой-то степени закономерностью.
   Это произошло во время одной из моих обычных прогулок по главной улице  и
прилегающим переулкам. Во время прогулок мне не раз случалось встретиться то
с Ральфом, то с Флорой, но, обменявшись на ходу несколькими словами,  каждый
шел по своим делам. Однако, стоит  мне  встретить  Розмари  -  если  она  не
торопится на какой-нибудь крайне интересный диспут, - все мои планы рушатся,
потому что она тут же тащит меня в какое-нибудь кафе или в кино и делает это
с такой же милой непринужденностью, с какой поселилась в моем доме.
   В этот раз встреча происходит не с Розмари, а с Флорой, и не  на  главной
улице, а в куда более пустынном месте, довольно необычном для встреч. Тут  я
должен пояснить, что часть старого Берна имеет  как  бы  два  этажа,  притом
верхний этаж находится  на  одном  уровне  с  главной  улицей,  а  нижний  -
значительно ниже уровня реки Ааре. Прогуливаясь  в  тот  день,  я  ненароком
забрел именно в этот, нижний этаж,  образуемый  множеством  строений  весьма
мрачного вида, вдоль которых тянется столь же мрачная крытая галерея.
   Медленно двигаясь по галерее, я вслушиваюсь в собственные шаги, отчетливо
звенящие под сводами. Наконец галерея остается  позади,  но  я  иду  дальше.
Слева течет река, глубокая и бурная, однако  ее  воды  в  этот  зимний  день
утратили свой сине-зеленый цвет и сделались  холодно-серыми.  Они  такие  же
переменчивые, как глаза Флоры, говорю  я  себе  и,  как  бывает  в  подобных
случаях, с удивлением вижу впереди Флору.
   К счастью, она довольно далеко, у входа  в  громоздкий  обветшалый  лифт,
который при всей своей неуклюжести способен за две минуты  доставить  вас  в
верхний город, куда пешком, в  обход,  пришлось  бы  топать  два  километра.
Укрывшись за  стоящим  поблизости  грузовиком,  я  осторожно  посматриваю  в
сторону лифта.
   Флора не одна. Возле нее торчит какой-то мужчина, ростом значительно ниже
ее, зато  плечи  у  него  широкие,  и  всем  своим  видом  он  смахивает  на
профессионального борца. Случайный прохожий, если бы он  вообще  обратил  на
них внимание, наверняка принял бы их за незнакомых друг другу людей,  ждущих
лифта. Они, похоже, именно на это и рассчитывают, назначив здесь свидание, и
- чтобы иллюзия была полной - стоят, почти отвернувшись друг от друга: Флора
смотрит па реку, а борец - на свои ботинки,
   Они стоят, будто совершенно незнакомые люди - мол, я тебя знать не  знаю.
Но вот что странно: они переговариваются между собой. Правда, с  расстояния,
которое нас разделяет, а также из-за того, что мне необходимо  прятаться  за
грузовиком, я лишен возможности отчетливо слышать их слова. Зато  мне  легко
вести за ними наблюдение, и я вижу, что разговор становится слишком затяжным
для двух незнакомых людей, случайно столкнувшихся при входе в лифт,
   Наконец  Флора  входит  в  кабину,  которая,  очевидно,  давно  уже  ждет
пассажиров, а борец  предпочитает  идти  пешком  и  прямиком  шагает  в  мою
сторону. Я быстро обхожу грузовик, пересекаю асфальт  и  спускаюсь  к  реке,
чтобы не маячить на горизонте. Несколько минут спустя я снова возвращаюсь на
исходную позицию, к грузовику, и устанавливаю, что незнакомец уже  удаляется
по каменному полу галереи.
   Пока тяжелый лифт  медленно  возносит  меня  к  небольшой  площади  перед
городским собором, я спешно провожу военный  совет  сам  с  собой.  Подобные
советы  -  довольно  обычное  и  весьма  полезное  для  меня  занятие,  хотя
какой-нибудь психиатр определенно усмотрел бы в этом симптом  шизофрении.  В
сущности, это горячий спор между мной - осторожным скептиком и другим мной -
предприимчивым оптимистом. А как  говорит  генерал,  спор  нередко  помогает
найти лучшее решение.
   Напасть на след борца не составляет  особого  труда.  Пешеходный  путь  в
верхний город только один, и, выиграв достаточно времени  с  помощью  лифта,
мне остается лишь подождать моего незнакомца. Только все оказывается не  так
просто. Не исключено, что Флора тоже где-нибудь затаилась, чтобы  проверить,
не ведется ли наблюдение  за  ее  дружком.  Может,  и  у  него  самого  есть
соучастник.  Наконец,  не  исключена  возможность  и  того,  что  незнакомец
просто-напросто шмыгнет в первый попавшийся проулок, где ждет его машина,  и
ускользнет от меня. Спрашивается, стоит ли уже сейчас идти па риск, не лучше
ли выждать еще немного?
   Конечно, мне порядком осточертело выжидать. Я четыре месяца кисну в  этой
стране - и все на исходной позиции, и все  с  тем  же  нулевым  результатом.
Однако именно тогда, когда ожидание уже  сидит  у  тебя  в  печенках,  нужно
соблюдать предельную осторожность, нельзя  от  нетерпения  и  досады  совать
голову в петлю,
   К моменту моего выхода на  площадь  кафедрального  собора  военный  совет
окончен и принимается решение идти на риск. Нырнув в маленькое кафе в  конце
главной улицы, я дожидаюсь, когда из-за угла появится борец, и  иду  следом,
держась на некотором расстоянии. В конце концов, что особенного, что я шагаю
себе в тридцати метрах позади какого-то там  гражданина,  чье  существование
меня нисколько не  занимает,  да  еще  в  этом  небольшом  городе,  где  все
находится в двух шагах от главной улицы.
   Незнакомец идет