ка  поднимаю  руку.  Молодая
женщина улавливает мой жест и направляется в мою сторону.
   - Мне показалось, какой-то господин увязался за мной, - шепчет  она  мне,
слегка запыхавшись. - Но я кое-как ускользнула от  него.  Вошла  в  "Леб"  и
скрылась в толпе.
   - Очень возможно, что это был незнакомый обожатель, - говорю я, предлагая
ей стул.
   - О мосье Лоран,  -  отвечает  она  сконфуженно,  -  я  шла  сюда,  чтобы
поговорить о серьезных вещах.
   Подходит официантка в платье до пупа - теперь в  таких  коротких  платьях
щеголяют только официантки. если не принимать в расчет периодические капризы
Розмари, - я заказываю неизбежный чай с неизбежным тортом и, когда лакомства
появляются на столе, произношу:
   - Чем могу быть полезен?
   - Я сама не знаю, - отвечает Виолета. - Я хочу сказать:  особенно  ничем.
Мне просто хотелось с кем-нибудь  поговорить  совершенно  свободно,  немного
разобраться в этой путанице, а у меня нет ни одного человека, на которого  я
могла бы рассчитывать, и даже эта ваша Розмари, вы меня извините, может, она
и неплохая девушка, порой проявляет такое любопытство, что...  В  общем,  вы
один внушаете мне доверие - именно тем, что у вас нет этого любопытства, - и
произвели на меня хорошее впечатление еще в  тот  день,  там,  в  лесу...  И
насколько я разбираюсь в людях, вы, мне кажется, не такой, как  другие,  все
вынюхивают да выстукивают, будто в этой вилле спрятаны...
   - Брильянты.
   - Да, брильянты или бог знает какие сокровища.
   - Откровенность за откровенность, - киваю я. - Брильянты и в  самом  деле
существуют, мадемуазель Виолета.
   Она смотрит на меня недоверчиво.
   - Вы уверены?
   - Вполне.
   - Тогда где же они находятся?
   - Вероятно, где-то на вилле. В каком-то тайнике.
   - Единственный тайник, известный мне, - сейф. Я о нем знаю от отца.
   - Значит, они в сейфе.
   - Сейф пустой.
   - У вас есть ключ от него?
   - Да, конечно, отец оставил его у меня, когда приезжал в Лозанну.
   - Тогда где-то в другом месте. Может, в подвале.
   - Эта вилла не имеет подвала. Подвал есть в моей  вилле,  в  Лозанне.  Но
если вы полагаете, что я не знаю, что хранится в моей собственной вилле...
   - Значит, вы до сих пор жили там?
   - Не совсем. Я большей частью жила у своей подруги.  Мой  дом  расположен
как-то особняком, и,  честно  говоря,  мне  страшно  оставаться  там  одной,
особенно по вечерам. Поэтому я живу в квартире моей подруги по пансиону. Там
я прописана, туда мне поступает корреспонденция -  насколько  женщина  вроде
меня может получать какую-то корреспонденцию.
   - И все-таки брильянты существуют, -  повторяю  я,  чтоб  отвлечь  ее  от
ненужных мне подробностей. - И только этим можно  объяснить  возню,  которая
наблюдается вокруг вас и вашего дома. Не говоря об убийствах...
   - О да, прошу вас, не надо говорить об убийствах.
   - Согласен. Поговорим о более чистых и невинных вещах.  А  существует  ли
что-либо более чистое и невинное, чем роскошный брильянт?
   - Может быть, и нет. Вам виднее.  Должна  признаться,  драгоценные  камни
меня  совершенно  не  интересуют.  И  если  эти  брильянты  не  легенда,   а
реальность,  и  если  когда-нибудь  они  попадут  в  мои  руки,  можете   не
сомневаться, я тут же продам их первому попавшемуся ювелиру.
   - А зачем? Вы нуждаетесь в деньгах?
   -  Вовсе  нет,  по  крайней  мере  если  речь  идет  о  моих  собственных
потребностях. Отец обо мне хорошо  позаботился,  обеспечив  мне  пожизненную
ренту. Но если бы у меня была большая  сумма  денег,  по-настоящему  большая
сумма, я построила бы в  Лозанне,  на  берегу  озера,  светлый  и  солнечный
детский дом Я даже место  уже  подобрала  -  большущий  парк  с  полянами  и
высокими деревьями. Вы не ошиблись: в этих пансионах у меня  было  невеселое
детство, и притом, заметьте, в довольно дорогих пансионах. А каково  живется
детям бедняков? Мой дом, если я его когда-либо  построю,  будет  только  для
бедных детей.
   - Мечта у вас благородная, - признаю я. - Но,  вынашивая  такую  красивую
мечту, вы, вероятно, возлагали надежды на что-то определенное?
   - Вы угадали. - На ее лице появляется едва заметная улыбка. - Но  раз  уж
мы заговорили о мечтах, как бы поступили вы лично,  если  бы  вам  досталась
горсть брильянтов?
   - У меня к камням нет никакого интереса.
   - Ну а к деньгам, которые можно за них получить?
   - Тоже.
   - Значит, если бы они вам достались, вы просто выбросили бы их?
   - Нет, конечно. Но я с удовольствием уступил бы их тому. у  кого  на  них
больше прав, чем у меня. - Однако, поймав ее взгляд, ее детски  недоверчивый
взгляд. я спешу добавить: - Я понимаю, это может показаться невероятным,  но
я сказал правду. Это вовсе не означает, что я совершенно бескорыстен. И если
наш разговор будет вестись искренне, как он и начался, я,  пожалуй,  мог  бы
довериться вам и сказать, в чем состоят мои интересы.
   Она снова смотрит на меня, но теперь  недоверие  в  ее  взгляде  начинает
исчезать.  И,  как  бы  желая  оправдать  мои  ожидания,  она  произносит  с
неподдельной простотой:
   - Я знаю об этих брильянтах, мосье Лоран. И не из  сплетен,  а  от  моего
отца. Именно на них я возлагала  свои  надежды,  о  которых  вы  только  что
упоминали. Еще несколько лет назад, когда я  услышала  о  камнях,  я  решила
придумать что-нибудь, что придало бы моей жизни какой-то смысл.
   - Ваше намерение достаточно благородно, и в этом ваше преимущество  перед
остальными претендентами, - признаю я.
   - По-моему, мое преимущество  гарантируется  законом  о  наследовании,  -
усмехается Виолета.
   - В определенном смысле - да, а в определенном - нет, - не слишком внятно
комментирую я. -  Не  знаю,  что  вам  рассказывал  отец,  но  история  этих
брильянтов не так уж проста.
   - Отец не вдавался в подробности.  Он  просто  сказал  мне  однажды,  что
когда-нибудь мне  достанется  в  наследство  коробочка  с  камнями,  которая
искупит полное одиночество, на которое я была обречена...  Бедный  папа.  Он
воображал, что для меня оно было сплошным страданием...
   - Неужто одиночество вас не гнетет?
   - Нисколько. Если мне что-то внушает страх, так это общение с людьми,  но
вовсе не одиночество. А судить обо мне  по  моей  кажущейся  болтливости  не
стоит, вы можете прийти к  ошибочному  заключению.  Я  ужасно  необщительна,
мосье Лоран.
   - Но ведь человек нуждается в общении.
   - Я тоже. Но лишь с детьми. И если  я  добиваюсь  принадлежащего  мне  по
закону, то вовсе не для того, чтобы копить капитал в банке. Только, судя  по
вашим намекам, мое право на эти камни не так  уж  бесспорно,  как  утверждал
отец...
   - Я этого не говорил.
   - Не надо меня успокаивать. Я хочу слышать всю правду. И  если  брильянты
действительно мне не принадлежат - можете быть уверены, я не  стану  на  них
посягать, если даже вы положите их вот здесь, передо мной, на этом столе.
   - К сожалению, я не в состоянии этого сделать.  А  рот  открыть  вам  всю
правду могу. Речь идет о десяти брильянтах исключительной ценности, один  из
которых, самый маленький, ваш отец продал, это было довольно давно, так  что
теперь их девять. Когда-то они принадлежали одному греческому миллионеру, но
нацисты ограбили его, а потом продали  награбленное  вашему  отцу,  который,
разумеется, мог и не знать о происхождении камней...
   - И все-таки они краденые...
   - Что ж, верно. Но бывшего владельца давно нет в живых, а наследники тоже
отсутствуют - значит,  никакого  законного  претендента  не  существует,  не
говоря уже о том, что вся эта история имеет немалую давность.
   - И все-таки они краденые... - повторяет девушка как бы про себя.
   - Однако ваш отец их  не  украл.  И,  по-видимому,  он  заплатил  за  них
довольно солидную сумму.
   - Действительно... - снова произносит она как бы про себя. - Может, вы  и
правы. И все же, должна признаться,  после  вашего  рассказа  эти  брильянты
внезапно померкли в моих глазах...
   "Точь-в-точь как белый сапфир Розмари", - мелькает у меня в уме.
   - Раз вы решили употребить их на такое  благо  родное  дело,  они  никоим
образом не должны меркнуть в ваших глазах, - твердо говорю я. - Разве  будет
лучше, если они попадут в руки мошенников и стяжателей?
   - Хорошо, если так. - отвечает она  все  еще  с  ноткой  неуверенности  в
голосе. Потом возвращается к прежней теме: - А в чем состоят ваши интересы?
   - Поскольку я уже проникся доверием к вам и поскольку вы болгарка, я  вам
отвечу прямо...
   - О, болгарка! Сильно сказано, - замечает она, и на  лице  ее  появляется
анемичная улыбка. - Никогда в жизни не видела Болгарию.
   - А вам не хотелось бы ее увидеть?
   - Зачем? Меня с этой страной ничто не связывает. Да и путешествовать я не
любительница.  Каждое  путешествие  приносит  разочарование.  Как  и   новое
знакомство. Как любая перемена. Издали все кажется лучше. И этот мир  лучше,
когда  на  него  глядишь  из  окна  своей  комнаты,  из  "окна"  телевизора.
Реальность всегда уродливей, чем ее изображение. В реальной жизни нам  вечно
досаждают неудобства: жара или холод, дурные  запахи  или  назойливые  мухи,
вынужденная усталость и чрезмерная  потливость...  -  Она  замолкает.  Потом
опять спохватывается: - Вы что-то начали было рассказывать,..
   - Да, о моих собственных интересах. Один человек -  скажу  прямо,  бывший
полицейский - оставил в свое время вашему отцу на хранение кое-какие списки.
Отец ваш взял их просто так, чтобы оказать услугу своему старому  знакомому.
Только знакомый давно умер, а списки все  еще  существуют,  и  если  бы  они
попали в чьи-то грязные руки, то могли  бы  причинить  немало  неприятностей
людям, имена которых в них фигурируют.
   - Вы хотите сказать, что именно эти бумаги вам нужны...
   - Именно. Только я понятия не имею, где они находятся, и, так как вам они
совсем ни к чему,  как,  впрочем,  и  любому  другому,  кроме  какого-нибудь
злоумышленника, я бы просил вас в случае, если вы их найдете...
   - Зачем мне их искать? - останавливает меня Виолета самым обычным  тоном.
- Я знаю, где они находятся. Если, конечно, это  то  самое,  что  вы  ищете:
тоненькие узкие  полоски  бумаги,  на  которых  значатся  разные  болгарские
фамилии.
   - Должно быть, это они и есть, - киваю я, стараясь в свою очередь,  чтобы
мои слова тоже звучали как можно более обычно.
   - Вы можете получить их завтра же. Они в банковском сейфе моего отца. Но,
уверяю вас, в этом сейфе нет ничего другого, кроме никому не  нужных  старых
бумаг.
   - Ничто другое меня не интересует, - бормочу я. - Тогда давайте завтра же
подъедем к банку, - предлагает она, явно  довольная,  что  может  порадовать
меня тем, что для нее самой не представляет никакой ценности.
   - Чудесно. Только надо сделать так, чтобы люди, не в меру  любопытные  по
отношению  к  вам,  этого  не  заметили.  Банк,  сейф...  Этого  им   вполне
достаточно, чтобы вспомнить про брильянты.
   Она молча кивает. Потом вдруг ей приходит поистине гениальная  идея.  Она
лезет в сумочку и подает мне маленький секретный ключ.
   - В таком случае поезжайте вы один. Вот вам ключ. Только запомните  шифр:
"Зебра". В этом банке вместо цифрового шифра применяется буквенный.
   Поблагодарив, я беру ключ и с безразличным видом сую его  в  карман,  все
еще не в состоянии поверить в случившееся.  Потребовалось  провести  столько
сложных комбинаций, потратить столько времени на подслушивание и  выжидание,
столько раз идти на риск и  вступать  в  отчаянные  схватки,  чтобы  в  один
прекрасный момент в каком-то кафе, где безраздельно властвуют шляпы бабушек,
какое-то невинное существо небрежно сунуло руку в  сумочку  и  вручило  тебе
ключ от секретного архива.
   Этой хрупкой женщине и невдомек, что хранящиеся в  сейфе  жалкие  бумажки
стоят дороже всех брильянтов, так как с ними связано  спокойствие  миллионов
людей и даже целой страны. Но какое ей дело до этой страны, если она знает о
ней только понаслышке и даже не испытывает желания видеть ее.
   - Я вполне понимаю, это не бог весть какая услуга, -  улавливаю,  как  во
сне, голос Виолеты. - Но мне все же кажется, пусть не ради услуги, а  просто
из дружеских чувств, и вы когда-нибудь проявите отзывчивость.
   - Целиком рассчитывайте на меня, - говорю я. - Волосок не упадет с  вашей
головы.
   Затем подзываю полуголую официантку, чтобы расплатиться.
   Забыл сказать, что сегодня пятница. И, как обычно в этот день  и  в  этот
час, я нахожусь на террасе,  в  двух  шагах  от  рокового  Кирхенфельдбрюке,
который  чуть  было  не  добавил   к   своим   многочисленным   историческим
достопримечательностям  еще  одну:  мог  стать  лобным  местом  для   вашего
преданного... впрочем, стоит ли упоминать имена.
   День заметно увеличился, даже очень заметно - уже начался июнь, - и в эту
пору еще совсем светло, а мне не  терпится  бросить  взгляд  через  парапет,
чтобы увидеть на нижней площадке Бояна, замаскировавшегося под хиппи. В этот
предвечерний час по пятницам на террасе, как обычно, пусто, если не  считать
одного-единственного  пожилого  горожанина,  лениво   прогуливающегося   под
деревьями. Только он в самый неподходящий момент, как назло, проходит в двух
шагах от меня, и, чтобы не пропустить передачи,  мне  приходится  отойти  от
своего обычного места у парапета и сесть на ближайшую скамейку.
   Авторучка предупреждающе щелкает, и я слышу голос. Но в чем дело? Это  не
голос Бояна.
   - Вашему другу нездоровится, он не  может  прийти,  -  хрипит  незнакомый
голос в приемнике. - Он, весь избитый,  лежит  у  входа  в  лифт,  в  нижнем
городе...
   - Принято, - говорю в ответ и с  облегчением  устанавливаю,  что  пожилой
человек удалился в сторону моста. - Мне нужно передать нечто очень важное.
   При этом я несколькими прыжками приближаюсь к парапету. Внизу,  там,  где
должен находиться Боян, сидит худой, невысокого роста  мужчина,  чья  фигура
мне смутно знакома.
   Не знаю, к месту ли сейчас подобные рассуждения, но  я  должен  отметить,
что в нашем поведении существуют стереотипы и порой выбранные нами действия,
какими  бы  разумными  они  ни  казались  с   практической   точки   зрения,
представляют опасность  именно  тем,  что  являются  стереотипами.  Поэтому,
прежде чем поступить именно так, а не иначе, постарайся хорошенько взвесить,
не на это ли действие рассчитывает противник, не  предусмотрел  ли  он  твой
следующий шаг в своем плане.
   Так чего же противник ждет от меня  в  данном  случае?  Что  я  опрометью
помчусь к лифту, чтобы наверняка угодить в ловушку? Или кинусь на этого, что
внизу, чтобы довольствоваться тем же результатом? Разве не кажутся одинаково
рискованными оба эти действия, если оценивать их  с  профессиональной  точки
зрения? Скажи, разве они не одинаково глупы с  точки  зрения  профессионала,
мысленно обращаюсь я к Любо. Только Любо молчит и  задумчиво  смотрит  вниз,
где должен был бы находиться Боян. Я бы тоже молчал, будь я  на  его  месте,
если бы это касалось моего сына. И хотя это касается не моего сына,  у  меня
нет  больше  сил  бездействовать  и  рассуждать   про   себя,   да   еще   с
профессиональной точки зрения. При мысли о том, что  из-за  меня  они  могут
разделаться с сыном точно так же, как в свое время разделались  с  отцом,  я
готов волком выть. Но так как от  этого  проку  будет  мало,  я  бросаюсь  с
площадки - с трехметровой высоты обрушиваюсь на того, что сидит внизу.
   В первый момент у меня ощущение, что я раздавил  его  собой,  как  гнилое
яблоко, но потом оказывается, это  не  совсем  так.  И  чтобы  предотвратить
возможные и совсем неуместные в данный момент безумства с его стороны,  я  с
размаху даю ему кулаком  по  роже.  По  этой  смуглой  большеглазой  роже  с
какими-то женственными чертами. Тим или Том? Я вечно их путаю.
   - Кто тебя послал? - спрашиваю вполголоса, схватив метиса за горло.
   - Не могу сказать, - хрипит он.
   - Тогда околевай. Здесь же. Сию же минуту.  И  для  пущей  убедительности
чуть покрепче сжимаю его тонкую шею. Большие глаза Тима  или  Тома  делаются
еще больше и выкатываются до такой степени, что кажется -  вот-вот  выскочат
из орбит. Я расслабляю руки, чтобы он мог говорить, и снова:
   - Кто тебя послал?
   - Хозяин.
   - Ральф Бэнтон?
   Метис утвердительно сводит свои тяжелые веки.
   - Где Боян?
   - Понятия не имею. Я никогда его не видел. Я сказал то,  что  мне  велели
говорить, - бормочет Том или Тим уже более охотно, смирившись с мыслью,  что
мокрому дождь не страшен.
   - А где должен находиться человек, которому ты передаешь?
   - Понятия не имею, -  повторяет  он.  -  Сказали,  метрах  в  двухстах  в
окружности. Велели передать то, что было сказано.
   - Вот видишь? - чудится мне, будто я слышу наконец голос Любо.  -  Парень
ни слова не проронил. Просто его выследили и установили, когда и  откуда  он
выходит на связь. А потом накрыли и отняли аппаратик. Но парень ни слава  не
проронил.
   - Помолчи пока, - прошу его. - Не мешай мне. А об этом мы  в  другой  раз
потолкуем.
   Но я и сам доволен, что Боян не  проговорился.  И  что  рефлекс  меня  не
обманул. Если бы я подался к лифту - обманулся бы. Человек, которого  я  все
еще держу за горло,  продолжает  испуганно  таращиться.  Немного  расслабляю
клещи, чтобы он мог дышать.  Сейчас  он  должен  дышать.  Притом  как  можно
глубже. Потому что, держа метиса одной рукой за шею, другой я прижимаю к его
губам ампулы с усыпляющим средством. Затем оттаскиваю его под ближайший куст
и быстро направляюсь к Беренплац.
   Минут через десять останавливаю "вольво" в двух шагах от террасы,  выждав
удобный момент, хватаю в охапку все еще пребывающего в сладком наркотическом
трансе Тима или Тома и, особенно не церемонясь, заталкиваю его  в  багажник.
Спасибо, что прислали мне этого метиса, довольно худого и легкого,  с  таким
нетрудно справиться, а что бы я стал делать, если бы это был  тот  детина  в
шоколадном костюме? Благо, таких молодчиков  заметно  поубавилось,  особенно
после вчерашнего матча. Но чересчур радоваться не следует: в ближайшее время
могут прислать пополнение.
   Итак, Ральф Бэнтон. Мой тихий  и  добропорядочный  сосед.  Мой  привычный
партнер по сонным картежам. Настало, значит, время перейти к несколько  иной
игре. И теперь уже с раскрытыми картами.
   Подъехав снова к главной улице, я останавливаю машину у первой попавшейся
телефонной будки. Набираю номер и жду, пока знакомый голос  задаст  знакомый
вопрос.
   - Это Лоран, дорогой друг, - отвечаю.
   -  А,  Лоран!  Только  что  собирался  вам  позвонить.  Что  вы   скажете
относительно партии в бридж?
   -  Чудесная  идея,  хотя  и  не  совсем  ко  времени.  Я   бы   предпочел
непродолжительный разговор один на один.
   - Так в чем же дело, для вас я готов на все, - мягко отзывается Ральф.
   - Только сперва вы должны передать мне того парня, которого вы ни за  что
ни про что избили. В противном случае мне придется заняться вашим Тимом  или
Томом, а пока он задыхается у меня в багажнике.
   В трубке слышен короткий смешок американца. - Что ж,  выходит,  я  добрее
вас. Ваш человек находится в моем гараже, а не в багажнике. И никто  его  не
избивал. Приходите и забирайте его, если угодно. Но разумеется, не  забудьте
вернуть мне слугу. Должен признаться, без него я как без рук.
   Повесив трубку, я кидаюсь в машину. Но еду не  к  Кирхенфельдбрюке,  а  к
соседнему мосту, хотя я не допускаю,  что  противник  настолько  туп,  чтобы
дважды применять один и тот же прием. Стремясь полностью  убедиться,  что  я
избавлен от нежелательной компании, я какое-то  время  петляю  по  городским
улицам, затем останавливаюсь в каком-то проулке, иду в другой, нахожу нужный
дом и при помощи лифта  -  мне  уже  становится  не  по  себе  от  лифтов  -
поднимаюсь на самый верхний этаж.
   - Ты что, с ума сошел! - с содроганием шепчет Борислав,  увидев  меня  на
пороге.
   - Стараюсь не дойти до эт