ьчик, - напоминает о  себе  сговорчивая
женщина. - Нажимай-ка лучше вон на тот рычажок. А то я уже сварилась в  этой
дыре.
   - Я в ней варился гораздо дольше, милая.  И  этой  отдушины  не  было.  А
остался жив-здоров, как видишь. Так что ничего не случится,  если  потерпишь
маленько.
   - Лоран, вы не способны на  такую  пакость...  -  подает  голос  Ральф  у
подножия величественной дамы.
   - Нет, конечно. Я вас оставлю распечатанными. И  через  непродолжительное
время пришлю кого-нибудь, чтобы выпустил вас на чистый воздух. Но только  не
сразу, а немного погодя, когда я  смогу  в  достаточной  мере  удалиться  от
выстрелов ваших людей, Бэнтон.
   - Пьер! - умоляюще восклицает Флора.
   - Лоран... - слышится голос и американца.
   Но я уже устремляюсь на свет божий, правда, не так быстро,  как  хотелось
бы. Осторожно преодолеваю лестницу, затем так  же  осторожно  пробираюсь  по
коридору. Открываю одну за другой двери  -  кухни,  холла,  столовой.  Везде
пусто.
   Однако в комнате, что у самого выхода, не пусто. На своем  прежнем  месте
лежит Виолета. В гипсе. И хорошо упакована. Еще одной повязкой ее, вероятно,
снабдила Флора. Видать, пустила в ход все подручные средства, и прежде всего
шнуры от штор. А в довершение основательно запечатала жертве  рот  кружевной
скатертью тончайшей работы.
   Я распутываю скатерть и вынимаю изо рта Виолеты платок. Она несколько раз
жадно вдыхает большие порции воздуха -  хорошо  знакомый  мне  рефлекс  -  и
только после этого произносит слабым, беспомощным голоском:
   - Какая ужасная женщина!..  Вконец  извела  меня,  грозилась  задушить  и
вынудила-таки сказать, где что  находится,  а  после  этого  -  видите,  что
сделала, - оставила меня, словно вязанку дров...
   - Действительно ужасная женщина, - соглашаюсь  я.  -  Однако  она  просто
ангел по сравнению с вами.
   - Но у меня  не  было  иного  выхода,  господин  Лоран!  -  произносит  с
подкупающей наивностью это милое существо. -  Что  я  могла  сделать  голыми
руками, когда меня осаждали со всех сторон все эти люди...
   - А как вы догадались, что осада переместится именно сюда?
   - Да очень  просто:  Кениг  уже  начал  было  у  меня  выспрашивать...  А
позавчера  эта  ваша  приятельница,  Розмари,  с  присущим  ей   нахальством
приезжала сюда, в Лозанну, к моей подруге, чтобы узнать, где мой дом...  Та,
разумеется, не настолько наивна и не стала ей  объяснять,  но  когда  кто-то
вроде Розмари пускается в расспросы, то узнать адрес не такое хитрое дело...
Да и вы при встрече со мной там, в "Меркурии",  клонили  к  этому.  Я  стала
лихорадочно соображать, что вас так тянет сюда... и где может находиться то,
что вас привлекает. Я сама толком не  знала,  где  что  спрятано...  Поэтому
решила перебраться снова сюда...
   - И на всякий случай загипсовать ногу...
   - А что особенного? Чем ты беззащитней в глазах  окружающих,  тем  меньше
опасность, что на тебя поднимут руку.
   - Это вполне логично, - признаю я. - Так же как то, что вы заперли нас  в
той дыре, чтобы сгноить...
   - А что мне было делать, попав в такое безвыходное положение?..
   - Вы чересчур хитры,  милое  дитя.  А  чересчур  хитрые  в  конце  концов
остаются с носом, просто от избытка хитрости...
   И поворачиваю к выходу.
   - Неужели вы так меня оставите?
   - Да. И только из милосердия. Потому что в таком  положении  вы  кажетесь
особенно беззащитной. И у вас не появится соблазна сунуться  туда,  где  вас
мигом растерзают как пить дать.
   Пока шла эта беседа, я успел,  посматривая  в  окна,  изучить  окружающую
обстановку. На небольшой поляне между домом и деревьями пусто. В стороне  от
поляны виден "опель" Флоры - тоже пустой. Так  что,  выбираясь  из  дома,  я
настроен воспользоваться этой свободной машиной, взять напрокат, конечно. Не
успел я и два шага ступить, как чья-то могучая рука хватает меня за шиворот,
а другая уже готова превратить в фарш мою руку.
   - Смываетесь, да? - слышу позади хриплый голос. Оказывается, это Бруннер.
   - Вы угадали, - спокойно говорю я. - Мне это  начинает  надоедать.  И  не
старайтесь изувечить мне руку, умоляю. Это совсем не на пользу нам обоим.
   - Особенно вам... - рычит  немец.  Однако  он  заметно  расслабляет  свои
клещи, видимо, обезоруженный моей выдержкой.
   - Я вас отпущу, Лоран. Вы же знаете, лично против вас я ничего  не  имею.
Но сперва я должен сделать обыск. Поднимите руки вверх и не шевелитесь.
   Я повинуюсь и, пока он меня ощупывает, поясняю:
   - Если вы ищете брильянты, то, уверяю вас, у меня их нет. В данный момент
они, вероятно, в руках вашей приятельницы. Я сдержал слово, Бруннер.
   - Я готов заплакать от умиления, Лоран. Не опускайте руки, - снова  рычит
немец и после беглой проверки начинает обшаривать меня основательно.
   - Только ради бога не трогайте моих кассеток...
   - Больно они нужны мне, ваши кассетки...
   - Что касается пистолета, то  я  готов  уступить  его  вам.  Он,  правда,
принадлежит Бэнтону, но сейчас и вам вполне может пригодиться.
   - Пожалуй, - соглашается немец, пряча пистолет в карман.
   Тем временем физико-химические реакции в его ленивом мозгу позволяют  ему
усвоить значение только что услышанного.
   - Бэнтон! Где он?
   - Там, в подвале, вместе с Флорой. Но бояться нечего: сейчас  он  вам  не
наставит рога. Что касается брильянтов...
   - Хватит болтать! - нервничает Бруннер. - Говорите,  Лоран,  брильянты  в
самом деле там? Да или нет?
   - Вы что, глухой? Вроде бы ясно сказано: и брильянты там, и Флора там,  и
Бэнтон там!
   Мое раздражение, так же как и содержимое моих карманов,  побуждает  немца
действовать, и он, показав мне спину, кидается к дому.  А  я,  как  нетрудно
предположить, - к "опелю", но - какое разочарование!  -  ключи  отсутствуют.
Пресловутая немецкая сообразительность!
   Мое  приближение  к  машине  не  лишено,  однако,  смысла:  мне   удается
спрятаться за нею  на  две-три  секунды,  пока  на  поляну  выскочит  другой
автомобиль. На сей раз "ситроен". И кажется, достаточно знакомый.
   Двое приехавших выскакивают из машины и тоже сломя голову несутся к дому.
Насколько мне удалось рассмотреть, один из них Кениг, а  другой  -  Тим  или
Том, нет, пожалуй, Тим - он вел машину. Еще годик-другой, и я начну свободно
их различать, этих метисов.
   Направляюсь к "ситроену" в надежде на то, что метисы не столь  аккуратны,
как немцы, но тут откуда ни возьмись на меня  набрасывается  из-за  деревьев
пленительная Розмари, запыхавшаяся, измочаленная.
   - О Пьер! Вы всегда появляетесь очень кстати. Куда девались эти двое?
   - А что у вас с ними общего?
   - Они все время за мною гнались, и все-таки я сумела ускользнуть от них.
   - А теперь, выходит, они от  вас  ускользнули.  И  всего  на  минуту  вас
опередили. Хочу сказать, в длительной погоне за брильянтами.
   - Где они, брильянты? - спрашивает Розмари, лихорадочно  хватая  меня  за
руку.
   - Там, в подвале. Но я вам не советую туда соваться. Не исключено, что  с
минуты на минуту начнут греметь победные залпы.
   Как бы в подтверждение моих слов от цоколя дома доносится глухой выстрел.
Потом еще два - один за другим. Потом еще.
   Но эта сумасшедшая, вместо того чтобы  прийти  в  растерянность,  в  свою
очередь бросается к дому.
   Безумцы.
   Делать тут больше нечего. Одно меня заботит - что предпочесть:  "ситроен"
или пурпурный "фольксваген" Розмари, который обнаруживаю за кустарником.
   Розмари как-никак моя приятельница. Столь продолжительное сожительство...
И почти безоблачное. Пока оно  длилось,  я  узнал  так  много  полезного  об
импрессионистах, о благородных камнях, о том, что человек по  природе  своей
эгоист. К тому же "ситроен" помощней, а меня воспитывали в  духе  известного
изречения: "Берегите время".
   Сев на могучего коня современной французской техники, я пришпориваю  его,
и он с яростным ревом мчит меня в сторону Берна. Тихого, сонного Берна, жить
в котором одно удовольствие...  А  быть  может,  и  умереть.  Как  говаривал
Бруннер: "Умереть в Берне!.." И все же у меня  иной  девиз:  умереть  всегда
успеешь.
   - И долго еще ты будешь  так  вот  нестись  сломя  голову?  -  спрашивает
Борислав, который то дремлет рядом со мной, то болтает о том о сем.
   - Сломя голову не шибко понесешься, - отвечаю.
   - Лично я не прочь позавтракать. И выпить две-три чашки кофе.
   Похоже, я действительно увлекся, совсем как милая  Розмари:  чем  сильней
меня донимают всякие мысли, Тем крепче я нажимаю на газ. А  ведь  уже  целый
час, как мы в Австрии. И вообще нет оснований нестись сломя голову.
   Шоссе извивается среди роскошных альпийских пейзажей.  Вот  они  наконец,
эти  роскошные  пейзажи,  знакомые  нам  по   цветным   открыткам.   Высокие
заснеженные пики, застывшие на фоне голубого неба.  А  под  ними  -  плавные
изгибы хребтов, поросших хвойными лесами. А еще ниже - изумрудные пастбища.
   Если  же  сделать  еще  один-единственный  шаг,  отделяющий  великое   от
смешного, то мне придется добавить: а еще ниже средь этой  необъятности,  по
узкой и серой полоске ползет черная машина - куда  он  так  торопится,  этот
махонький жучок? - а в машине, покачиваясь, едут двое. Тот, что  дремлет,  -
Борислав. А другой... Ну, так уж и быть - ваш покорный слуга Эмиль Боев.
   - Эмиль, - снова  подает  голос  проснувшийся  Борислав.  -  Если  ты  не
остановишь  машину  у  первого  попавшегося  заведения,  может   прохудиться
радиатор.
   С худым радиатором в эту июньскую теплынь далеко не  уедешь,  к  тому  же
скоро  десять,  а  в  такое  время   даже   последние   бездельники   успели
позавтракать, а о порядочных людях и говорить не приходится.
   Еще два изгиба  шоссе,  и  перед  нами  возникает  упомянутое  заведение:
кокетливый ресторанчик  с  террасой,  примостившийся  на  взгорке,  у  самой
дороги, текущей в темной зелени хвои.
   - Здесь тебе нравится? - спрашиваю, сбавляя скорость.
   - Не все ли  равно,  где  завтракать!  Отпуск  нам  здесь  не  проводить.
Останавливайся, и дело с концом!
   Останавливаюсь. "Вольво" оставляю на  обочине  шоссе,  так  как  не  вижу
другого места, куда бы можно было приткнуться, поднимаемся  по  лестнице  на
террасу и садимся за столик в тени сосен. Борислав заказывает завтрак, а я -
газеты, и немного погодя каждого занимает свое: меня  в  основном  пресса  и
кофе, а моего друга - сдоба и конфитюр.
   - Что там пишут о твоей истории? - спрашивает Борислав, продолжая жевать.
   - Чего только не пишут: "Лозанна: в подвале сводят счеты... тремя  пулями
убит метис, личность не установлена... рядом еще два трупа: Макс  Бруннер  и
Отто  Кениг...  Владелицу  виллы  нашли  в  комнате   связанной...   Ведется
следствие..."
   Откладываю в сторону утренние газеты, чтобы еще  раз  проверить  качество
австрийского кофе, сравнив его  со  швейцарским.  Затем  снова  обращаюсь  к
прессе - этому могучему средству массовой информации.
   - Но это еще не  все,  -  продолжаю  информировать  друга,  вчитываясь  в
последнюю полосу газеты. - "Вооруженное  нападение  в  Женеве:  американский
подданный Ральф Бэнтон ворвался, вероятно, с  целью  ограбления,  в  контору
ювелира Тео Грабера" и так  далее  и  тому  подобное.  "Грабер  ранен  двумя
выстрелами... доставлен в  больницу  в  тяжелом  состоянии...  Ральф  Бэнтон
задержан. Ведется следствие".
   - Ну как, достаточно? - спрашиваю  у  Борислава,  имея  в  виду  газетную
хронику.
   - То есть как достаточно? Сейчас еще закажем, - отвечает  он,  занятый  в
основном завтраком.
   Не  успела  удалиться  от  нас  русоволосая   официантка   в   тирольском
костюмчике, как со стороны лестницы доносится звонкий и приветливый голос:
   - О Пьер! Я не сомневалась, что вы здесь! Видела внизу вашу машину.
   - Я здесь и всегда к вашим услугам, дорогая, - галантно говорю  в  ответ,
вставая, чтобы дать стул моей бывшей квартирантке  и  соблюсти  полагающуюся
церемонию - представить ее Бориславу.
   Гостья садится, а мой спутник подает знак, чтобы принесли еще один  кофе,
после чего Розмари получает наконец возможность излить чувства, накопившиеся
в ее груди:
   - О Пьер! Что это был за кошмар! Они стреляли друг  в  друга,  как  дикие
звери, в том подвале...
   - Дикие звери не стреляют, дорогая, - спешу ей заметить. - Они  несколько
сдержанней в этом отношении, чем люди. - И добавляю: - Я все же надеюсь, что
вы предусмотрительно дождались, пока канонада закончится...
   - Естественно... Не стану же я соваться под пули. Но все  было  настолько
ужасно!.. Эта кровь...
   - Да, - сочувственно вставляю я. - Без крови дело не обходится.  Кровь  и
брильянты! Ну и как же все-таки кончилась эта история с брильянтами?
   - В мою пользу, естественно, - отвечает Розмари с достоинством.  -  Потом
поясняет, уже поскромней: - Хотя и не совсем...
   - А именно?
   - Когда эти дикари наконец поубивали друг друга...
   Она замолкает, так как к  столу  приближается  русоволосая  австриячка  с
громадным подносом. Розмари явно не в силах продолжать  свой  рассказ,  она,
очевидно, изголодалась не меньше Борислава, и ей необходимо что-то  пожевать
и глотнуть кофе с молоком. Лишь после этого она снова  обретает  способность
говорить:
   - Как только закончилась стрельба и рассеялся дым,  я,  конечно,  кидаюсь
вниз, чтобы поглядеть, что же произошло, и обнаруживаю  это  убежище.  Флора
настаивает, чтобы я немедленно выпустила их, и  старательно  мне  объясняет,
что и как нужно сделать, но я не с последним дождиком родилась на свет,  как
вы любите говорить, поэтому я велю сперва подать мне брильянты, а тогда  уже
поговорим об остальном. Она,  естественно  -  вы  же  знаете  мерзопакостный
характер этой немки, - и слышать не желает  о  такой  сделке  и  принимается
нахальнейшим  образом  врать,  будто  там  вообще   не   оказалось   никаких
брильянтов, она, видите ли, готова передать мне какой-то  там  чемоданчик  с
ценностями - больно мне нужен ее чемоданчик,  стала  бы  я  столько  месяцев
торчать в этом скучном Берне ради какого-то чемоданчика. Раз такое  дело,  я
предъявляю ей ультиматум: или сию же минуту мне будут  переданы  все  десять
брильянтов, и ни одним меньше, или я жму до предела на рычажок  -  и  вечная
память! Ну и конечно, при всем ее мерзком характере она вынуждена  уступить,
а чтоб ей не морочил голову Бэнтон, мне  пришлось  передать  ей  пистолет  -
конечно, так, чтобы она в меня не пальнула. А сама сижу на  корточках  возле
кранов и жду, пока появится коробочка, которая вам, наверно, хорошо знакома,
- как две капли воды похожая  на  ту,  вашу,  с  фальшивыми  брильянтами.  Я
внимательно проверяю содержимое коробочки и убеждаюсь, что у меня в руках не
подделка, а настоящие брильянты, и только после этого предпринимаю следующий
шаг.
   - Плотно задвигаете стену...
   - Нет, Пьер! У  меня  мелькнула  такая  мысль,  но  вы  же  знаете  меня,
сентиментальную утку, да еще глу-пую фантазерку, -  стоило  мне  вообразить,
каково им будет, чтобы я тут же отказалась от своего намерения.
   -  Естественно...  -  замечает  Борислав  после  того,  как  ему  удается
окончательно утолить голод.
   - Естественно? - вскидывается Розмари и смотрит на  него  своими  темными
глазами. - Естественно, конечно. Однако,  будь  на  моем  месте  эта  Флора,
можете не сомневаться, все бы сложилось немножко иначе и не так естественно.
   Она на время замолкает, чтобы допить кофе и закурить сигарету, которую ей
галантно подносит Борислав. Я щелкаю зажигалкой, и Розмари продолжает:
   - Я, конечно, не стала сразу их выпускать. Сперва надо было разделаться с
той паршивой лицемеркой, которая лежала связанной  там,  наверху.  Я  ее  не
застрелила, и тут вы тоже скажете "естественно", а между тем было бы  вполне
естественно застрелить ее, чтобы навеки заткнулась.  Но  я  женщина  слабая,
Пьер. Настолько слабая, что мне никогда бы не добраться до этих  брильянтов,
если бы не вы, Лоран.
   - Я на благодарность не рассчитываю.
   - Вы ее не заслуживаете, милый! - сражает меня Розмари. -  Эти  брильянты
вы с одинаковой щедростью сулили всем: и мне, и Флоре, и Бэнтону, и Виолете,
кому угодно.
   - Что я могу поделать, такой у меня характер.  Люблю  доставлять  радость
людям. Страсть как люблю. Что же касается брильянтов -  я  имею  в  виду  не
пустые обещания, а именно брильянты, - то их я с самого начала  предназначал
вам... Во имя нашей общей  слабости  к  импрессионистам...  И  нашей  старой
дружбы...
   - Я совсем не уверена, что это так, хотя мне хотелось бы в это верить,  -
выражает она некоторое сомнение.  -  Но  вопреки  всему  я  вам  благодарна:
обнаружили брильянты вы, и достались они мне... - После этих  слов  Розмари,
вероятно, вспоминает что-то не очень приятное и,  помолчав  немного,  делает
небольшое уточнение: - Достались мне все, кроме двух.
   - Почему кроме двух?
   - А все из-за этой паршивки Виолеты! Будь это  Флора,  она  бы,  наверно,
ничего ей не дала, но я со своей мягкотелостью все-таки подарила ей два...
   - Этим вы проявили великодушие не только к ней, но и к  бедным  детям,  -
вставляю я для ясности. - Почему к бедным детям? - удивляется Розмари.
   - Она доверительно сказала мне, что если получит брильянты, то непременно
построит детский дом на берегу озера.
   - Детский дом? -  презрительно  смотрит  на  меня  Розмари.  -  Никак  не
ожидала, что вы такой наивный при вашей мнительности. У этой хилой и  подлой
лесбийки есть другая голубая  мечта.  Это  Эмма  Фрай,  ее  приятельница  по
пансиону, вы, наверно, слышали про эти пансионы для  молодых  девиц,  вернее
сказать, для молодых лесбиек. Это Эмма Фрай, да будет вам известно,  никакая
не мечта, а всего лишь порочная до мозга костей кукла из Лозанны - я об этом
узнала в ту ужасную ночь, когда мне пришлось тащиться за Виолетой  до  самой
Лозанны и караулить ее в машине до утра, пока эти две мерзавки забавлялись в
доме, а бедняга Пенеф, не подозревая о моем присутствии, тоже выслеживал  ее
в ста метрах от дома. Так что ей понадобились денежки не на детский  дом,  а
на то, чтоб ублажать эту развратницу, с которой нашу целомудренную  лесбийку
еще со студенческих лет связывают брачные узы, а Эмма вертит ею  как  хочет,
и, если бы Виолета действительно сумела  прибрать  к  рукам  брильянты,  она
наверняка положила бы их к ногам своей возлюбленной, конечно, не все сразу -
она не настолько глупа, - а по  частям,  чтобы  не  порывать  связь  с  этой
извращенной куклой. - Розмари замолкает на минуту, как бы  для  того,  чтобы
преодолеть подступившее чувство отвращения. Потом продолжает:  -  И  вопреки
всему мне пришлось, как видите,  подарить  ей  целых  два  брильянта,  из-за
которых я столько раз рисковала своей шкурой.
   - Подарила ей ее собственные брильянты, - уточняю я. - И разумеется,  те,
что поменьше.
   - А вы бы хотели, чтоб я ей  отдала  большие?  И  потом,  с  какой  стати
"собственные"? Брильянты краденые, и я ей со всей прямотой об этом  заявила;
а она в ответ: "Знаю, что краденые,  но  это  мне  не  помешает  выдать  вас
полиции", так что в конце концов пришлось швырнуть ей хоть что-нибудь,  чтоб
она заткнулась.
   - И вы ее развязали...
   - Я не  настолько  глупа.  Сунула  камни  ей  под  матрац  и  пошла  вниз
освобождать тех. С пистолетом в руке, конечно. И хорошо, что у нас с  Флорой
были пистолеты, потому что Бэнтон до того осатанел, что готов был на все, но
мы ему здорово вправили мозги, особенно Флора - я еще удивляюсь, как это она
не продырявила  башку  этому  американцу,  -  и  мы  отчалили  вдвоем,  я  с
брильянтами, а Флора с этими двумя чемоданчиками,  которые,  надо  полагать,
тоже кое-чего стоят.
   - И у нее так и не появилось соблазна разрядить в вас пистолет?
   - А зачем ей рисковать? Я ведь тоже  могла  это  сделать.  И  потом,  мне
кажется, что она уже примирилась. Ее потрясла смерть Бруннера. Мы  как-никак
женщины, Пьер! Мы не такое зверье, как мужчины.
   - Знаю, знаю,