ции,  и  дать  ей  кое-какие
дополнительные  наставления.  Потом  снова  сажусь  в  свой  драндулет   и
возвращаюсь в  город,  минуя,  однако,  улицы,  где  можно  столкнуться  с
неприятными знакомыми. Возле вокзала Сен-Лазер я въезжаю на Римскую улицу,
изобилующую  радиопринадлежностями,  как  Рю  де  Паради  -  изделиями  из
фарфора.
     Микрофончик,  небольшой  усилитель  и  несколько  метров   проволоки,
приобретенные мною, вызвали бы, наверное, насмешливую улыбку у  любого  из
моих коллег, но  ничего  не  поделаешь,  подчас  обстоятельства  вынуждают
поступать чисто любительски, используя подручные средства. Заперев пакетик
в перчаточном ящике, еду дальше. На площади Сен-Огюст  забегаю  в  кафе  и
съедаю свой каждодневный бифштекс с картофелем. Невзирая на то, что  после
обеда я выпил двойной кофе, мне ужасно хочется спать, и я прихожу к мысли,
что могу позволить себе поспать часика  два  до  того,  как  приступить  к
дальнейшему.
     Подъехав к дому,  я  без  особого  удивления  устанавливаю,  что  два
знакомых мне в лицо эмигранта уже ждут моего прибытия, сидя в  обшарпанном
"оппеле" и  вооружившись  газетами.  Они  смотрят  на  меня,  только  чтоб
убедиться в моем появлении, и я с  полным  спокойствием  перебираю  ногами
свои девяносто две ступени, подымаюсь к себе.
     Прежде чем лечь в постель, заглядываю на всякий  случай  под  газовую
плиту, чтоб проверить, все ли там на месте. Устройство лежит  там,  где  я
его оставил. Однако печка все же была сдвинута в мое отсутствие - волосок,
использованный мною в качестве приметы, испарился.


     Следующий по порядку. И снова не я.  Мы  провожаем  Димова.  И  Димов
будет покоиться недалеко от Гейне и  Стендаля.  Для  него  это  прекрасная
возможность познакомиться на том свете с именами писателей, о которых  при
жизни он едва ли слышал. Версия нашего домашнего врача с огромной  головой
и в темных очках все та же - "разрыв сердца". Очевидно,  в  кармане  этого
человека других диагнозов нет. Пробитый висок прикрыт цветами,  и  его  не
видно.  Вообще  какой  смысл  поднимать  шум  вокруг  какого-то  семейного
скандала? Но среди эмигрантов опять тайно распространен слух,  что  и  эта
смерть - дело рук коммунистов.
     Может быть, именно поэтому, а  может,  потому,  что  сегодня  нет  ни
одного  интересного  матча,  на  кладбище  собралось  человек  сто.   Цвет
эмиграции в полном составе. Я тоже тут.
     Признаться откровенно, покойный не фигурировал в списке моих  друзей.
Но это не имеет значения, так как у меня совсем  нет  друзей.  И  потом  я
пришел сюда не столько ради покойника, сколько ради двух-трех живых.  Один
из них - в черном костюме, с благородной старческой  осанкой  и  вызывающе
выставленным вперед кадыком - произносит в данный момент надгробное слово.
После того как три дня назад он говорил  о  молодой  гвардии,  сегодня  он
отдает дань старой - испытанным борцам,  к  числу  которых  принадлежал  и
покойный, до последнего вздоха хранивший верность национальным идеалам.  И
вообще слова расточаются щедро, поскольку они ничего не стоят и  поскольку
для  некоторых  людей  нет  ничего  приятнее,   чем   упиваться   мелодией
собственного голоса, особенно торжественно-траурной.
     За часы, прошедшие с момента нашего расставания, Младенов  обрел  еще
бОльшую уверенность. В конце каждой фразы он  запрокидывает  свое  темя  с
реденькими седыми волосками, как бы спрашивая:  "Хорошо  сказано,  не  так
ли?" - и часто выбрасывает вперед костлявый кулак,  будто  собираясь  дать
кому-то в нос. С особым пафосом он говорит о тех, кто не оставит священное
дело незавершенным, очевидно имея в виду главным образом себя.
     Вопреки ожиданиям, я вижу Мери Ламур не  у  гроба,  а  где-то  позади
всех. Случайно глянув в мою сторону и заметив меня, женщина  подходит  без
всякой осторожности и шепчет:
     - Ты должен помочь мне, Эмиль. Я попала в настоящую ловушку.
     Я озираюсь по сторонам, но стоящие впереди все  до  одного  поглощены
надгробным словом, в том числе Ворон и Уж,  которые,  следя  за  оратором,
даже рты раскрыли от изумления перед его способностью говорить так много и
ничего не сказать.
     - В какую ловушку? - тоже шепотом спрашиваю я.
     - Твой Младенов требует, чтобы я перевела  на  него  все  наследство.
Если, говорит, не сделаешь этого, выдам тебя полиции.
     - Не  бойся.  Уйдет  еще  по  меньшей  мере  два-три  дня  на  всякие
формальности, пока ты получишь наследство.
     - Два-три дня не так много.
     - Достаточно. За это время я сумею укротить старца.
     - Правда?
     - Раз я говорю...
     - Я умру от страха. Он меня выдаст глазом не моргнув.
     - Не бойся. Он только стращает тебя. Если боишься, не возвращайся  на
ночь к  старику.  Пережди  где-нибудь  в  другом  месте.  Ступай  в  отель
"Националь". Отель огромный. Никто тебя не заметит.  Может,  и  я  к  тебе
наведаюсь.
     - Так я и сделаю. А ты приходи непременно. Вся надежда на тебя.
     Мери Ламур  бросает  на  меня  взгляд,  совершенно  не  уместный  при
подобных обстоятельствах, но я глазами  предлагаю  ей  вернуться  на  свое
место, и она подчиняется.
     В скорбной тишине бодро звучит призыв о вечной памяти, затем  следует
ритуал опускания тела и, наконец, знакомый дробный стук падающих на крышку
гроба комков земли, хотя и глухой,  но  несравненно  содержательнее  любых
слов.
     Толпа  направляется  к  выходу.  Я  скромно  жду  в  сторонке,   пока
проследуют величины. Кралев с Младеновым идут вместе, занятые  разговором.
Поравнявшись со мной, Кралев бросает короткий взгляд в мою сторону и,  как
бы не заметив меня, о чем-то сообщает Младенову. Тот  смотрит  на  часы  и
кивает головой. Вполне резонно  предположить,  что  они  договариваются  о
встрече. Неизвестно только, где и когда.
     Но вне зависимости от того, произойдет встреча или нет, где  и  когда
она состоится, я действую по заранее принятому плану. План этот  предельно
прост, потому что в основе его лежит правило: делай  то,  что  единственно
возможно в данных обстоятельствах.
     Мое появление  на  похоронах  рассчитано,  кроме  всего  прочего,  на
определенный практический эффект: я намерен дать понять  некоторым  людям,
что мне больше незачем скрываться и плевал я  на  тех,  кому  захочется  и
впредь за мною следить. Двигаясь в  своем  "ягуаре"  к  площади  Клиши,  я
устанавливаю, что "оппель" двух знакомых мне эмигрантов  исчез.  И  "пежо"
Ворона тоже  не  видно.  Однако  я  не  тороплюсь  радоваться  свободе  и,
поглядывая в зеркало, пристально слежу за пейзажем позади меня, равно  как
и за такси  передо  мной,  в  котором  устроился  Младенов.  Постепенно  в
хаотическом уличном движении все назойливей бросается в глаза  один  часто
повторяющийся    элемент:    это    обычный    серый    грузовичок,    чей
добродушно-будничный вид так обманчив. Порой он исчезает в  наплыве  машин
или пропадает за поворотом, потом снова возникает, едва видимый вдали.
     Может быть, тут просто совпадение, но в  данных  обстоятельствах  это
маловероятно.  Проверка  отелей  вокруг  площади  Звезды,   наверно,   уже
закончилась.  Чтоб  добраться  до  Лиды,  у  Кралева   есть   единственная
возможность - следовать за мною по пятам. Пока тлеет  эта  надежда,  будет
продолжаться слежка за мной, но будет продолжаться  и  моя  жизнь.  Потому
что, не надейся Кралев на то, что  я  наведу  его  на  след  Лиды,  он  бы
наверняка меня уже пристукнул.
     Насколько можно судить  по  направлению  следования  такси,  Младенов
возвращается домой. Для меня сейчас это наилучший вариант, вот  только  бы
как-нибудь избавиться от серого грузовичка.
     Такси и в самом деле сворачивает в сторону Рю де Прованс. Не  обращая
больше на него внимания, я еду  своей  дорогой,  поворачиваю  на  Осман  и
устремляюсь к площади Звезды. Грузовик по-прежнему  позади  меня,  хотя  и
довольно далеко. Столь  продолжительное  совпадение  пути  не  может  быть
случайным. Пока я соображаю, как избавиться  от  грузовичка,  замечаю  еще
один часто повторяющийся элемент  пейзажа,  на  этот  раз  переднего.  Это
темно-синий спортивный "меркурий", промелькнувший еще на Клиши. Значит,  я
блокирован с обеих сторон, к тому же машина  у  впереди  идущего  спутника
достаточно  мощная,  чтоб  попытаться  ускользнуть  от   нее   с   помощью
какого-нибудь дешевого приема.
     Когда две машины издали бдительно стерегут тебя, несмотря на то,  что
ты неожиданно сворачиваешь то сюда, то туда, в  голову  невольно  приходит
мысль, что они  снабжены  необходимой  радиоаппаратурой.  Это  еще  больше
осложняет проблему бегства. Мне не остается ничего другого, как проститься
со своей машиной и вернуться к традициям славной пехоты.
     Тем временем у меня пропадает всякий интерес  к  площади  Звезды.  От
попытки создать впечатление, будто  я  еду  в  тот  квартал  с  намерением
посетить Лиду, после  чего  бесследно  исчезнуть,  приходится  отказаться.
Проститься с машиной вовсе не значит бросить ее на  другом  конце  города.
Когда, свернув  на  улицу  Тронше,  достигаю  Мадлены,  я  убеждаюсь,  что
темно-синий "меркурий" опять передо мной. Не обнаруживая признаков паники,
продолжаю двигаться дальше и, вращая  одной  рукой  руль,  другой  отпираю
перчаточный ящик и перекладываю купленные утром вещи  себе  в  карман.  Не
забываю и упаковку, так как  обозначенное  на  ней  название  фирмы  может
прозвучать для кого-нибудь весьма интригующе.
     Теперь  машина  очищена.  Остается  только  приютить  ее  где-нибудь.
Обогнув Биржу, выезжаю на улицу  Вивьен.  Темно-синий  "меркурий"  остался
где-то в стороне, но грузовичок за мной в  сотне  метров.  Ставлю  машину,
воспользовавшись первым попавшимся местом и,  выскочив  из  нее,  ныряю  в
пассаж Вивьен. Пассаж длинный, но посередине имеет прямоугольный излом.  В
самом углу этого излома есть старая букинистическая лавка, витрины которой
загромождены полками с пыльными книгами. Мне суждено почтить память  Тони,
повторив его номер. Войдя в лавку с беспечным видом человека, заглянувшего
сюда из любопытства, я начинаю просматривать тома, стоящие на  стеллаже  в
углу, не утруждая себя чтением заглавий. Владелец лавки, пожилой  здоровяк
с добродушным лицом, не обращает на меня ни малейшего внимания. Он увлечен
разговором с таким же пожилым клиентом относительно  фантастической  цены,
по какой было продано с торгов первое издание "Цветов зла". Потом разговор
перекинулся на самого Бодлера и занимаемое им место во французской поэзии,
причем один из оппонентов относил его к представителям парнаса, а другой -
к символистам. Однако  голова  моя  занята  в  данный  момент  не  столько
"Цветами зла", сколько не менее зловещим цветком  под  скромным  названием
"Незабудка". Это не мешает мне следить сквозь щель между двумя полками  за
движением в пассаже. Несколькими минутами позже мимо  витрины  характерной
походкой преследователя проходит незнакомый  человек,  который  только  из
приличия не пускается бежать. Вскоре  такой  же  походкой  следует  второй
человек, но в обратном направлении.
     Я уже перебрал всю верхнюю полку и перехожу к следующей.  В  подобные
моменты проявлять нетерпение не годится. В этом смысле весьма  назидателен
пример Тони. Преждевременный выход вызывает цепную реакцию,  которая  тебя
отправляет на тот свет. Быть может, Тони, на  свое  несчастье,  сунулся  в
книжную лавку, а не в бистро. Зайди он в бистро, имел  бы  все  шансы  как
следует выпить, а что  делать  в  книжной  лавке,  кроме  как  повертеться
немного и уйти?
     - Вы что-то ищете? - услужливо спрашивает старик, заметив наконец мое
присутствие.
     - Ищу первое издание "Кандида", - отвечаю я, лишь бы что-то сказать.
     - Ха-ха-ха, я тоже! Если найдете, сообщите мне.
     Он смотрит на меня так, будто я  его  бог  знает  как  распотешил,  и
добавляет:
     - Только запомните на всякий случай, что первое издание  "Кандида"  и
форматом своим, и объемом отличается от серии "Иллюстрасион".
     Поблагодарив за информацию, я покидаю лавку. На всякий случай  выхожу
с другой стороны пассажа и вскоре попадаю в сад Пале Ройяль.  Сад  окружен
длинными аркадами, где лишь  изредка  мелькают  одинокие  прохожие,  и  ты
издалека можешь видеть, есть у тебя кто-нибудь впереди или позади. Прохожу
для верности вдоль всей аркады и, очутившись  на  крохотной  площади  Пале
Ройяль, беру такси.
     - Замечательный денек, не правда  ли?  -  говорит  пожилой  шофер,  с
грохотом подгоняя видавший виды экипаж.
     Это из простой болтливости.
     - Чудесный! - бормочу я, думая совсем наоборот.


     Предательски скрипит ржавый замок, когда я поворачиваю  ключ,  но  на
лестнице, к счастью, ни души. Войдя в темное помещение, запираюсь изнутри.
В глубине чернеет еще одна дверь,  ведущая,  надо  полагать,  на  запасную
лестницу.  При  нажатии  на  нее  убеждаюсь,  что  и  она  заперта.  Рядом
выключатель, но я не решаюсь проверить его исправность.  Сквозь  небольшое
чердачное оконце, забранное толстой ржавой решеткой,  поступает  пока  что
достаточно света.
     Надо поторапливаться, а  то  уже  темнеет,  и  свет  в  оконце  скоро
погаснет. Притом всякое промедление уменьшает мои шансы услышать  то,  что
можно  услышать  при  должной  расторопности,  если  внизу   действительно
произойдет какая-то встреча и если таковая еще не произошла.
     Это помещение, вероятно, годами  не  использовалось  -  так  все  тут
опутано паутиной. По одну сторону громоздятся два старых шкафа,  сломанные
стулья и куча книг и газет, покрытых таким слоем пыли, что  даже  букинист
из пассажа Вивьен не обратил бы на них внимания. Что касается меня, то мое
внимание  сосредоточено  сейчас  на  дымоходах,  прилепившихся   к   стене
чердачного  помещения.  Восстановив  в  памяти   устройство   младеновских
апартаментов, я прихожу к заключению, что второй дымоход справа  связан  с
камином в холле.
     При помощи перочинного ножа и  при  известном  терпении  мне  удается
вынуть из кладки дымохода один кирпич, потом еще один. Все это  приходится
делать без лишнего шума. Подсоединив  к  одному  краю  микрофон,  я  через
образовавшееся  отверстие  опускаю  его  вниз,  но  настолько,   чтоб   он
предательски не высунулся над очагом камина. Другой край провода закрепляю
на спинке кресла-ветерана и подсоединяю к  нему  усилитель  с  наушниками.
Затем сам устраиваюсь на пыльном ветеране, надеваю на  голову  наушники  и
осторожно закуриваю сигарету. Мне и во сне не снилось, что  моя  очередная
миссия будет осуществляться с такими удобствами.
     Некоторое  время  я  ничего  не   улавливаю.   Потом   слышится   шум
открывающихся и закрывающихся дверей и другие не  имеющие  значения  шумы.
После едва слышного  звонка  снова  открывается  дверь  и  раздаются  шаги
нескольких пар ног.
     -  А  зачем  эти  двое  явились  сюда?  -  звучит  недовольный  голос
Младенова.
     - Для охраны, - громогласно объявляет Кралев.
     Из сказанного явствует, что "эти двое" - Ворон и Уж.
     Слышится  шум  передвигаемых  стульев.  Вероятно,   вновь   пришедшие
размещаются.
     - Вильямса еще нет... - говорит старик после небольшой паузы.
     - Вильямс не придет, - заявляет Кралев.
     - Как так не придет? Мы же должны были уточнить подробности операции?
     - Все уже уточнено. Проведение операции возлагается на меня.
     - Как это так вдруг?
     - Вот так, вдруг. Нельзя без конца толочь  воду  в  ступе.  Завтра  я
уезжаю.
     - Ну хорошо. А мне что, и слова  сказать  нельзя?  Зачем  было  тогда
устраивать эту встречу?
     - Чтоб поболтать о других вещах, - небрежно отвечает черномазый.
     - Слушай, Кралев, если ты полагаешь, что все пойдет так, как  прежде,
то должен сказать, что ты глубоко ошибаешься. Ты слышал сегодня  лично  от
Вильямса, что главой Центра буду я. Руководителем в  полном  смысле  этого
слова, ясно? От привычной практики - вести переговоры с Вильямсом, а  меня
ставить в известность потом - ты должен раз и навсегда отказаться.
     - Это мы еще посмотрим, - сухо заявляет Кралев.
     - То есть как "посмотрим"? Разве не слышал, что утром сказал Вильямс?
     - Так то было утром. А сейчас вечер. За это  время  выяснилась  масса
вещей.
     - Что выяснилось? - повышает  тон  Младенов.  -  Ты  опять  пытаешься
мутить воду? Если при Димове всякие трюки сходили тебе с рук, то  при  мне
на это не рассчитывай, запомни хорошенько! Этим  твоим  ухваткам  придется
положить конец. Понял?
     - Я затем и пришел, чтоб  положить  конец,  -  все  так  же  спокойно
говорит Кралев. - Тебе недолго ждать,  Младенов.  Сегодня  вечером  придет
твой конец!
     - Что за представление? - восклицает старик с  возмущением,  но  и  с
нотками инстинктивного страха.
     - Мы пришли не на представление,  -  сурово  отвечает  Кралев.  -  Мы
пришли, чтоб исполнить приговор. Вынесен он не нами, мы лишь исполним его.
     - Приговор за что? - спрашивает старик,  и  голос  его  срывается  от
страха.
     - За убийство Димова. Ты убил Димова, чтоб занять его место. А  перед
тем женился на его наследнице, надеясь загрести себе деньги.
     - Тут какая-то ошибка...
     Кралев пускает в ход свой юмор:
     - Ошибка-то есть, твоя собственная. А вот прощенья не будет.
     - Уверяю вас, произошла ошибка, - уже в панике настаивает  старик.  -
Димова убила Мери Ламур.
     - У Мери Ламур на такое дело ни ума не  хватит,  ни  духу.  Какой  ей
резон, Мери, выходить за тебя замуж?
     - Да не в этом суть!..
     - Убийство Димова - это одно твое  преступление,  -  не  слушая  его,
продолжает черномазый. - Другое дело более  тяжелое:  ты  вовлек  в  Центр
Бобева!..
     - Так ведь я же его вышвырнул сегодня утром. Я его вышвырнул...
     - Да, но после того, как его вовлек. И после того,  как  он  причинил
нам столько вреда и причинил бы больше, не вмешайся я в это дело.
     В этот момент Кралев, очевидно, встал или собрался встать, потому что
слышится голос старика, который говорит:
     - Сядь, Кралев. Сядь, разберемся!..
     И тут же звучит голос Кралева, но обращен он уже не к Младенову, а  к
кому-то другому:
     - Ну-ка! Чего ждешь? Пока он начнет орать?
     - Постойте!.. - кричит Младенов.
     Но в это мгновение раздаются  четыре  тупых  выстрела  из  пистолета,
снабженного глушителем. А затем хриплый голос Ворона:
     - Все перепачкаем. Надо было заняться этим где-нибудь в другом месте.
Как тут скроешь...
     - Чего нам скрывать, все свалим на этого негодяя Бобева, - отзывается
Уж.
     И они начинают громко обсуждать вопрос о том, как замести следы.
     Я снимаю наушники и встаю. В помещении уже почти совсем темно. Только
у самого окошка еще витает голубовато-серый сумрак. И  в  этом  сумраке  с
пистолетом в руках стоит Кралев.


     -  Ты  все  слышал?  -  спрашивает  Кралев  своим  громовым  голосом,
направляя пистолет мне в живот.
     Я молчу и машинально оцениваю в уме  создавшееся  положение,  пытаясь
найти хоть какой-нибудь выход.
     Но выхода нет.
     - Слышал? - громче повторяет Кралев. И,  видя,  что  я  не  собираюсь
отвечать, добавляет: - Если слышал, то процедура тебе уже знакома.
     Можно  было  бы  испробовать,  например,  внезапный  прыжок,  но  это
отчаянный шаг, потому что пуля пронижет меня еще до прыжка, а если даже не
пронижет, снаружи уже наверняка стоят в выжидательных позах Ворон и Уж,  и
то, чего не сумеет сделать Кралев, сделают общими усилиями втроем.  И  все
же внезапный рывок остается моим единственным шансом. Поэтому я пристально
слежу за черномазым, выжидая  удобный  момент.  Но  и  Кралев  внимательно
наблюдает за мной. Он, как видно, по-своему истолковал мой взгляд,  потому
что вдруг почти с любопытством спрашивает меня:
     - Страшно тебе?
     Может, меня только разыгрывают, мелькает  у  меня  в  голове.  Может,
черномазый пришел лишь затем, чтобы  припугнуть  меня  этим  пистолетом