ключение  Маргарита
после того, как экскурсия по квартире окончилась.
     - Если человек не в состоянии справиться  с  устройством  собственной
квартиры, как же ему тогда справляться с устройством общества!  -  скромно
заметил хозяин.
     - Скажите об этом Эмилю.
     - В сущности, ваша специальность - торговля, если  не  ошибаюсь...  -
заметил я просто для того, чтобы уточнить, в каком именно секторе  Тодоров
печется об устройстве общества.
     Однако хозяин,  явно  задетый,  истолковал  мое  замечание  несколько
иначе.
     - Но ведь без торговли общество...
     -  Оставьте!  -  прервала  его  Маргарита.  -  Эмиль  презирает   все
профессии, кроме своей собственной.
     Быть может, в ту пору мне была свойственна некоторая самонадеянность,
но это не помешало  мне  почувствовать  после  реплики  Маргариты,  что  я
начинаю сдавать позиции. Правда, я и не собирался участвовать в  каком  бы
то ни было состязании. Вступать в борьбу за  женщину  почти  в  одинаковой
мере унизительно и для тебя, и для женщины, которая должна потом послужить
вещественным вознаграждением победителю. Это напоминало мне сиротский дом,
где надзирательница иногда  говорила:  "Кто  будет  вести  себя  примерно,
получит на обед рисовую кашу с молоком".
     - Я уважаю героические  профессии,  но  считаю,  что  не  только  они
являются обладателями патента на героизм, - заявил Тодоров.
     - Зря вы сердитесь, - успокаивал я его. - Я нисколько не претендую на
звание героя.
     -  Я  неточно  выразился.  Мне  хотелось  сказать,  что  круг  людей,
защищающих  интересы  родины,  гораздо  шире,  чем  вы   думаете,   и   не
ограничивается только той областью, где вы служите.
     -  Совершенно  верно,  -  кивнул  я.  -  Если  защита  родины   будет
ограничиваться  лишь  нашими  служебными  обязанностями,  то   родине   не
позавидуешь.
     Эта  моя  уступчивость  приподняла  настроение  хозяина,  и  он  стал
излагать свои мысли о значении торговли - внешней и внутренней -  конечно,
в самых общих  чертах.  Вообще  Тодоров  говорил  со  мной  добродушным  и
чуть-чуть  нравоучительным  тоном,  пытаясь  втолковать  мне,  без  особой
надежды на успех, некоторые азбучные истины.
     - И все-таки внешняя торговля  во  многих  отношениях  заманчивей,  -
осмелился я заметить.
     Однако, учуяв грозящую опасность, Маргарита поспешила воскликнуть:
     - Какое роскошное зеркало!..
     - Особенно когда видишь в нем  ваше  отражение,  -  галантно  добавил
хозяин.
     Затем подали кофе и конфеты.
     Шесть часов. Черно-белый  пароход  исторгает  надрывный,  решительный
рев, словно готовится пересечь океан, хотя рейс до Мальме длится не  более
часа. Грохот машин становится сильней, и корабль  медленно  отделяется  от
причала. Дороти стоит на палубе в очень красивом платье в  белую  и  синюю
полоску.  Разве  мыслимо  морское  путешествие  без  такого  платья?   Она
вскидывает на прощание руку, и мы с Грейс отвечаем ей с берега тем же.
     К счастью, пассажирский пароход быстро исчезает за товарными  судами,
так что уставшие от махания руки теперь могут отдохнуть.
     - Возьмем такси? - спрашиваю у секретарши, стоящей  возле  меня,  как
истукан.
     - Зачем? Мистер Сеймур живет совсем рядом.
     Пройдя метров сто по набережной, сворачиваем на широкую тихую  улицу.
На углу высится отель в современном стиле.  На  его  фасаде,  облицованном
гранитом, неоновая вывеска: "Кодан".
     - До чего унылый вид... - произносит Грейс.
     - Вы слишком нелестно отзываетесь о моем отеле.
     Я действительно перекочевал сюда,  притом  всего  час  назад.  Верно,
окрашенный масляной краской фасад отеля "Англетер"  значительно  эффектнее
этого. Но я не могу себе  позволить  идти  на  такие  разорительные  траты
только из-за степени белизны фасада и из-за стиля мебели.
     - Я не про отель говорю, а про это вот здание, - уточняет женщина.
     Возле  самого  отеля  высится  огромное  складское  помещение   почти
зловещего вида - бесчисленные окна,  закрытые  ржавыми  ставнями,  мрачные
островерхие башни.
     - До чего унылый вид... - повторяет Грейс.
     - Никак не подозревал, что вы  склонны  придавать  значение  внешнему
виду.
     Секретарша не  отвечает,  продолжая  идти  ровным,  почти  солдатским
шагом.
     - Вот, например, ваш внешний вид и то, как вы держитесь, нисколько не
согласуются с вашим именем, - откровенно говорю я, ибо, насколько  я  знаю
английский, слово "грейс" значит "грация".
     - Человек не сам себе выбирает имя. Имя вам  навязывают  родители,  а
поведение обусловливает профессия, - сухо замечает женщина.
     - Только ваше поведение более свойственно секретаршам, которым уже за
пятьдесят, стройным, как гладильная  доска,  и  жалующимся  на  несварение
желудка.
     Грейс молчит.
     - Я даже подозреваю, что и эти вот ваши  очки  вам  совершенно  ни  к
чему.
     - О, у них всего полдиоптрии, - небрежно бросает женщина, глядя перед
собой.
     - А по-моему, и того меньше.
     И, прежде чем она успела возразить, добавляю:
     - Удивительно, как он не заставил вас имя свое сменить.
     Секретарша несколько огорошенно смотрит поверх очков,  потом  неловко
бормочет:
     - Не понимаю, что вы хотите сказать.
     -  Конечно,  нельзя  не  признать,   вам   присущи   какие-то   черты
женственности, - говорю я. -  Но  чтобы  их  обнаружить,  надо  хорошенько
присмотреться.
     - Интересно, как это вы сумели присмотреться ко мне, когда  были  так
заняты Дороти?
     - При должной организации на все найдется время.
     - У вас, видать, организация четкая. Не успели проводить свою  бывшую
приятельницу, а уже занялись поисками будущей.
     - Еще нет. Займусь несколько позже. И вероятно,  не  в  подозреваемом
вами направлении.
     Эта дружеская пикировка продолжается до самой квартиры  Сеймура.  Она
находится в  бельэтаже  старинного  особняка,  скрывающегося  за  высокими
деревьями. Грейс дергает за ручку звонка,  падающую  из  латунной  львиной
пасти. Но так как изнутри никто не  отвечает,  женщина  еще  два-три  раза
дергает хищника за язык.
     - Странно. Говорил, что будет ждать нас тут,  и...  Ничего.  В  таком
случае мы сами его подождем.
     Секретарша достает из сумочки ключ и отпирает дверь.
     - Прошу.
     Комнаты, по  которым  мы  проходим,  кажутся  нежилыми.  Окна  плотно
зашторены массивными  бархатными  занавесями,  старинная  мебель  в  белых
чехлах, над мраморными  каминами  огромные  мутные  зеркала.  Похоже,  что
здешних обитателей давным-давно нет в живых.
     - Ваш шеф тоже живет в довольно-таки мертвящей обстановке, -  замечаю
я, следуя за Грейс, которая зажигает свет и открывает двери.
     - Владелец этой квартиры, один наш знакомый, постоянно в разъездах.
     Наконец мы попадаем в помещение, с  виду  более  жилое:  занавеси  на
окнах раздвинуты, мебель без чехлов, на небольшом столике стоят бутылки  и
бокалы,  на  диване  разбросаны  газеты.  Это  нечто  вроде  кабинета  или
библиотеки: вдоль двух стен до самого потолка  устроены  стеллажи,  сплошь
заставленные книгами в старинных кожаных переплетах.
     - Выпьете чего-нибудь? - спрашивает Грейс.
     - Почему бы нет?
     - Тогда поухаживайте за собой.
     Торопливо убрав  газеты,  Грейс,  однако,  не  садится  на  диван,  а
опускается в кресло и тут же замирает в  своей  обычной  позе  безучастной
сосредоточенности, как  бы  готовая  стенографировать.  От  нечего  делать
приближаюсь к столику и наливаю в высокий, вроде бы чистый  бокал  немного
виски. Закурив сигарету, беру бокал и также устраиваюсь в одном из кресел.
Мой взгляд, минуя строгое лицо секретарши, устремляется  в  окно,  где  на
фоне серого полуденного неба темнеют высокие деревья.
     - Как видно, разлука с любимой нагоняет на вас тоску, - устанавливает
Грейс.
     - Любимая? Мне не очень понятно это слово.
     - О! - наигранно изумляется женщина.
     -  Встречаются,  знаете,  люди,  которые  не  могут  правильно  взять
какую-либо ноту. А вот я отношусь к числу  людей,  не  способных  испытать
любовь.
     - Значит, ваша любовь - игра? Это еще более отвратительно, - отвечает
секретарша ровным, бесстрастным голосом.
     - Я не играю. Со мной играют.
     - Не могу допустить, что вы до такой степени беззащитный.
     - Сказали бы "инертный"...
     Она вглядывается в меня, как бы заново осмысливая мои слова. Я встаю,
подхожу к ней и протягиваю руку к ее плечу.
     - Надеюсь, вы не сделаете ничего такого, что испортило бы наши добрые
отношения, - тихо произносит Грейс в напряженном ожидании.
     Моя рука, застывшая в неподвижности, продолжает свой путь и  берет  с
полки книгу.
     - Будьте спокойны, - отвечаю я, раскрывая книгу. - Я не позволю  себе
ничего такого, что углубило бы нашу взаимную неприязнь.
     - О, что касается моей, то она весьма умеренна, - заверяет женщина. -
И относится она не столько к вам,  сколько  к  вашему  полу.  Все  мужчины
отвратительны, но, увы, без них не обойтись. И  от  этого  они  еще  более
отвратительны.
     -  Лакло.  "Опасные  связи",  -  читаю  вслух,   затем   рассматриваю
эротическую гравюру.
     Секретарша встает и подходит ко мне.
     - "Опасные связи"... - повторяю. - Вам это что-нибудь говорит?
     - Говорит! - отвечает Грейс.
     И совсем неожиданно заключает меня в свои неловкие объятия...


     Королевская библиотека с ее сто и  сколько-то  там  миллионами  томов
находится во дворце Кристиансборг. Сам  дворец  представляет  собой  целый
лабиринт  дворов,  аркад  и  зданий,  в  которых  размещены   всевозможные
учреждения. Я бы мог дать довольно точное описание этих  зданий,  так  как
располагаю  подробнейшим  путеводителем  по  Копенгагену,  но   постараюсь
устоять перед искушением пуститься в исторические изыскания.
     Внутри этого  сложного  ансамбля  потемневших  от  времени  зданий  и
тенистых, мощенных камнем дворов сквер Королевской библиотеки  -  радующий
душу зеленый оазис.
     Отпустив такси, вступаю в оазис и направляюсь к  центральному  зданию
библиотеки, которое  скорее  напоминает  старинную  церковь,  чем  научное
учреждение. Вообще весь облик этого  здания  заставляет  сомневаться,  что
внутри его можно найти более поздние издания.
     Я уже почти возле самого входа  в  это  святилище,  как  вдруг  слышу
позади  визг  тормозов  и  свой   собственный   псевдоним   в   английской
транскрипции:
     - Майкл!
     Ну конечно же, это мой американец с кислой физиономией.
     - Прошу извинить меня за вчерашнее, - говорит он, вылезая из  машины,
и, сплюнув висевший на губе окурок, подает мне руку. -  Совсем  забыл  про
один неотложный визит, и получилось, что я опоздал.
     Он явно спешит переменить  тему  разговора,  ибо  сразу  переходит  к
особенностям библиотеки.
     -  Каталог  вот  здесь,  в  этом  зале...  Вы,  должно  быть,  хорошо
ориентируетесь в нем?
     - Да, - киваю в ответ. - Я уже был тут однажды.
     - Я работаю вон там, - указывает Сеймур  на  левое  крыло.  -  Второй
этаж, последний кабинет. Как закончите, загляните ко мне, если желаете...
     Любезно кивнув друг другу, мы расходимся.
     Каталог действительно находится "в этом зале". Но я  открываю  только
первые попавшиеся два-три ящика с надписью "Социология", просто так,  чтоб
ориентироваться в обстановке. Сколько бы тут ни хранилось миллионов томов,
сколько бы сведений ни содержал каждый том, я  абсолютно  уверен,  что  ни
один из них не даст мне той коротенькой справки, которая в  данный  момент
мне так необходима: адреса Тодорова.
     Поэтому, войдя через парадную дверь, минуты через  три  я  уже  ухожу
отсюда через заднюю. Очутившись во дворе,  вымощенном  булыжником,  я  под
высоким сводом прохожу в другой такой же двор, и вот я на улице.
     - Городская площадь, - говорю шоферу такси.
     Задача состоит в том, чтобы найти в огромном городе человека, который
наверняка сделал все необходимое, чтобы его не могли обнаружить. А условие
задачи - не морочить голову соответствующим адресным  службам  и,  конечно
же, не прибегать к рискованным расспросам.
     Отправными точками в подобном поиске могли бы служить  такие  данные,
как профессия человека, его связи, выполняемые им функции в данный момент.
Но со своей профессией он уже расстался, связи давно  порваны,  а  функции
его сводятся именно  к  тому,  чтобы  получше  скрываться.  Следовательно,
остается один-единственный  факт,  заслуживающий  внимания:  деньги.  Если
Тодоров даже передал сто тысяч Соколову, то он располагает еще  тремястами
тысячами. И он достаточно опытный и осторожный,  чтобы  не  хранить  такую
сумму в каком-либо импровизированном тайнике. У него многолетняя  привычка
иметь дело с банками, и он непременно откроет счет в банке. Но вот  в  чем
беда: банков и их филиалов в этом городе почти столько же, сколько кафе  и
закусочных.
     Отпустив на Городской площади такси, вхожу в сберегательную кассу.  В
этой сберегательной кассе хранится моя самая большая надежда,  потому  что
большинство людей по различным соображениям скорее обращаются сюда, чем  в
любой банк.
     - Я хочу внести пятьсот крон на  текущий  счет  господина  Тодора,  -
говорю я в соответствующее окошко.
     Чиновник направляется к картотеке, тщательно просматривает карточки в
одном из ящиков и идет обратно.
     - Нет у нас такого клиента.
     - О, как же так!.. - Я изображаю удивление.
     Человек лишь пожимает плечами.
     Следующий банк в длинном списке, который я  составил  вчера  вечером,
копаясь в телефонном справочнике, находится несколько дальше, на  этой  же
улице.
     - Тодор, говорите? - спрашивает чиновник, вороша картотеку.
     - Да, да, Тодор.
     - Нет такого.
     Эта сцена с  незначительными  нюансами  повторяется  в  шести  других
банках,  расположенных  ближе  к  центру.  Мое  упрямство  настаивает   на
продолжении поиска, но часы говорят: нет. Пора возвращаться,  мне  следует
наведаться к Сеймуру. Хотя он давно  верит  в  то,  что  я  имею  какое-то
отношение к социологии.


     Мы разместились на террасе ресторана и пробуем только что принесенный
мартини. С одной стороны у нас синева моря, с другой  -  зелень  парка,  а
посередине  вырисовывается  легендарная  "Маленькая  сирена",  сидящая  на
отшлифованном  волнами  камне,  с  задумчивым  взглядом,  устремленным   к
горизонту. После рекламной шумихи, поднятой  в  свое  время  вокруг  этого
изваяния, человек надеется увидеть что-то монументальное,  величественное.
Но бронзовая сирена мала, и по размерам да и по времени ее не  отнесешь  к
древним. Но толпа вокруг нее довольно большая. Честно  говоря,  проходящий
иностранец едва ли  заметил  бы  эту  статуэтку,  если  бы  возле  нее  не
толпилось столько народу. Десятка два туристов  разного  пола  и  возраста
стараются увековечить изваяние при помощи  своих  фотоаппаратов,  а  иные,
более взыскательные, пытаются вместе с ним обессмертить и себя, карабкаясь
по камням и бесцеремонно обнимая бронзовые бедра  девушки,  доведенные  до
блеска подобными манипуляциями.
     - Вы только взгляните  на  это  человечество,  кормящееся  мифами,  -
замечает Сеймур в адрес группы туристов. - Еще одна тема для  социолога  -
такого, как вы.
     - А почему не такого, как вы?
     - Я уже исчерпал эту тему. Даже небольшой труд посвятил ей,  вышедший
под заглавием "Миф и информация".
     - Простите меня за мое невежество...
     - О, вы вовсе не обязаны следить за всем, что выходит из печати, да и
книжка моя не такой уж шедевр, чтобы  обращать  на  нее  внимание.  В  ней
изложены две простейшие истины, и эти истины можно было бы  сформулировать
на двух страничках. Но поскольку в наше время все  должно  быть  доказано,
моя монография состоит не из двух, а из двухсот страниц.
     Сеймур  протягивает  руку  к  бокалу,  но,  заметив,  что  он   пуст,
предлагает взять еще по одному мартини.
     Он делает знак кельнеру и снова переводит взгляд на группу  туристов,
толпящихся вокруг бронзовой девушки, затем поворачивается в сторону доков,
где  на  сине-зеленой  воде  ярко  вырисовываются   красные   пятна   двух
ремонтирующихся пароходов, недавно покрытых суриком.
     Тот  факт,  что  американец   свободно   ориентируется   в   вопросах
социологии, до сих пор не производил на меня особого впечатления.  Я  тоже
стремлюсь казаться социологом, хотя и не являюсь им. Но  то,  что  у  него
есть книга, в какой-то мере меня удивляет. Признаться, если бы  Дороти  не
наболтала мне о нем всякой всячины и если бы ситуация была несколько иной,
во мне едва ли шевельнулось бы сомнение относительно положения в  обществе
и  научной  профессии  этого  человека.   Его   скромные   серые   костюмы
безупречного  покроя,   дорогие   ботинки   с   тщательно   "приглушенной"
поверхностью, потому что чрезмерный их блеск был бы свидетельством дурного
вкуса,  дорогие,  сделанные  по  заказу  белые  сорочки,  темно-синие  или
темно-красные галстуки из  толстого  шелка  и  даже  его  пренебрежение  к
светскому этикету, не говоря уже о малозаметных тонкостях его поведения, -
все  это  явно  присуще  Сеймуру,  является  частью  его  натуры,   а   не
позаимствовано на время, чтобы создать видимость, и  все  это  выходит  за
рамки нормативов, обычных для разведчика.
     И   потом   -   глаза.   Не   знаю,   как   мне   это   удается,   но
разведчика-профессионала я скорее распознаю по взгляду.
     Этот  взгляд,  при  всей  его   осторожности,   отличается   какой-то
фиксирующей остротой, испытывающей  и  ощупывающей  тебя  недоверчивостью,
настороженной пытливостью и затаенным ожиданием. Серые глаза Сеймура, если
они не совсем сощурены, выражают лишь усталость и досаду.  Слушая,  он  не
донимает тебя своим взглядом, а сидит с чуть склоненной головой.  Если  же
посматривает на тебя, когда говорит сам,  то  безо  всякой  настойчивости,
просто чтобы убедиться, что ты  следишь  за  его  мыслью.  Это  взгляд  не
разведчика либо разведчика-профессионала высокого класса, умеющего искусно
маскировать даже то, что нас чаще всего выдает, - глаза.
     Вероятно, почувствовав, что я думаю о нем, Сеймур ерзает на  стуле  и
небрежным движением поправляет  прядь  волос,  соскользнувшую  на  лоб,  и
по-прежнему, словно в  задумчивости,  не  сводит  глаз  с  доков.  Кельнер
приносит мартини и  забирает  пустые  бокалы.  Как  бы  очнувшись,  Сеймур
вставляет в правый угол рта сигарету и щелкает зажигалкой.
     - Завтра же разыщу в библиотеке вашу книгу, - догадываюсь я  сказать,
хотя и с некоторым опозданием.
     - Не стоит трудиться! - возражает собеседник. - Моя  книга  еще  одно
доказательство  того  тезиса,  что  информация,  которую  нынче   величают
"человеческими знаниями" - начиная со времен  первобытной  орды  и  кончая
нашей технической эрой, - это не что иное, как все  усложняющаяся  система
мифов. Наука, религия, политика,  мораль  -  все  это  мифы.  Человечество
свыклось со своей мифологией, как личинка шелкопряда - со своим коконом.
     Сеймур вынимает изо рта сигарету,  чтобы  отпить  глоток  мартини.  Я
пользуюсь этой короткой паузой, чтобы сказать:
     - Если я вас правильно понял, вы пускаете в ход новые средства, чтобы
защитить незащитимый тезис, который зовется агностицизмом...
     - Вовсе нет, - прерывает меня собеседник. -  Агностицизм  мне  служит
основным  постулатом,  но  не  его  я  касаюсь,  меня  занимает   механика
мифотворчества.
     - И в чем же ее суть, этой механики?
     - О, это сложный вопрос.  Иначе  зачем  бы  мне  понадобились  двести
страниц, где я обосновываю свои взгляды. Одни мифы рождаются и развиваются
стихийно, другие создаются и популяризируются преднамеренно.  Но  во  всех
случаях это воображаемое преодоление  реально  существующего  ничтожества.
Невежество порождает мифы знания, слабость - мифы могущества,  зверство  -
мифы морали, уродство - мифы о прекрасном. Взгляните, к  п