почтение  более  надежному  маневру,
детально продуманному в последние три дня.
     Мой вид скучающего зеваки, ленивая походка и полное мое пренебрежение
к соглядатаям не усыпили их бдительности, но все  же  в  какой-то  степени
притупили ее. Такова уж природа человека - долго противиться  инерции  ему
не  удается.  И  вот,  переминаясь  с  ноги  на  ногу  возле   витрин   на
Вестерброгаде, я с удовлетворением устанавливаю, что субъект,  находящийся
ко мне ближе всех, уверенный, что  мне  никуда  не  деться,  часть  своего
внимания также уделяет магазинам и прохожим женского пола.
     Среди множества еще  не  освещенных  в  это  время  неоновых  реклам,
установленных на фасадах, едва виднеется небольшая  вертикальная  вывеска:
"ОТЕЛЬ "НОРЛАНД".
     Поравнявшись с нею, я круто сворачиваю в  пассаж  и  быстро  шагаю  в
самый его конец, где виднеется парадная дверь отеля.  Того,  что  я  вдруг
выпал  из  поля  зрения,   полагаю,   будет   вполне   достаточно,   чтобы
преследователь попал в затруднительное положение. В пассаже  есть  два-три
магазина. Их ему придется обследовать, пока он доберется до  отеля,  но  и
здесь он потеряет несколько минут, пока установит, как я совершил побег.
     "Норланд" - одна из дешевых гостиниц, а значит,  в  ней  полным-полно
туристов,  и  одна  из  крупных  -  это  позволяет  пришельцу   оставаться
незамеченным. Когда  я  вхожу  в  холл,  окошко  дежурного  администратора
осаждает группа только что прибывших путешественников, швейцар с мальчиком
заняты багажом, а сидящие в креслах гости читают газеты и поглощают  пиво.
Я,  никем  не  замеченный,  шмыгаю  в  служебную  дверь  и  оказываюсь  во
внутреннем дворе. Хорошо известный мне узкий проход между двумя  бетонными
стенками выводит меня на тесную  улочку,  к  месту  временного  пребывания
моего  автоветерана.  Так   что   всего   через   несколько   минут,   уже
моторизованный,  я  вылетаю  из  ворот  гаража,  даю  полный  газ,   круто
сворачиваю влево и только чудом не сталкиваюсь с каким-то черным "фордом".
     Увы, это не "какой-то "форд", а совершенно определенный, точнее,  тот
самый, что со вчерашнего дня всюду ползает за мной, куда бы я ни шел.
     То ли эта неприятная встреча чистая случайность, то ли  преследование
приняло такие масштабы, что под  наблюдение  взяты  и  прилегающие  улицы,
решать это сейчас бесполезно.
     Разминувшись с "фордом", почти взлетев при этом на безлюдный тротуар,
я на полном газу устремляюсь вперед, пока преследователь  не  развернулся,
на перекрестке делаю поворот, на следующем - еще один и мчусь к  порту.  Я
не идеалист и вполне отдаю себе отчет, что на моем жалком "волво"  мне  не
уйти от  черной  машины,  конечно  же  снабженной  специальным  мотором  и
поддерживающей  радиосвязь  с  другими  машинами  преследования.  Но   моя
слабость в этом состязании заранее учтена, как учтена и  возможность  этой
досадной встречи с "фордом" - неважно, случайная она или  нет.  Поэтому  я
без колебаний мчусь к порту, и  единственная  моя  забота  -  максимальной
порцией газа поддержать воодушевление моего ветерана.
     То, что должно было случиться, случается уже возле самой  набережной.
В глубине улицы, по которой я еду, возникает черный  автомобиль,  чей  вид
мне достаточно знаком, чтобы узнать в нем наглый "форд".  Через  мгновение
выкатываю на набережную и, пользуясь полным безлюдьем, жму на всю железку.
Впереди, над широким каналом, вдоль которого  я  мчусь,  синеет  разводной
мост. Пароход, отправляющийся в Мальме точно в  шесть,  будет  у  моста  в
шесть десять. Мне остается ровно три минуты.
     "Волво" тужится, будто идет не на третьей, а на первой  скорости,  но
стрелка спидометра танцует на цифре "100", а это предел моей таратайки. До
моста остается несколько десятков метров, когда  в  зеркале  заднего  вида
снова выплывает зловещее рыло черного "форда". Ее размеры увеличиваются  с
фантастической скоростью, потому что у него на спидометре,  вероятно,  все
сто шестьдесят, но мне сейчас не до расчетов. Крутанув вправо, я уже  качу
по мосту, едва успев проскочить под  опускающимся  шлагбаумом.  Впереди  в
поле моего зрения одновременно  попадают  темная  громада  приближающегося
парохода и красные стрелы  второго  шлагбаума,  медленно  опускающиеся  на
середине моста.
     Снова жму на газ, сбавленный на повороте, и устремляюсь  вперед,  так
как у меня единственный путь - вперед. Передо  мной  вырастает  человек  в
форменной фуражке, бешено размахивающий руками. Жерди шлагбаума уже  почти
на уровне  машины,  затем  следует  какой-то  удар,  у  меня  над  головой
раздается острый скрежет. Но "волво" все же успевает пересечь ту гибельную
черту, где мост начинает разводиться. Не сбавляя  скорости  и  не  обращая
внимания на пронзительный свист  позади  меня,  я  продолжаю  свой  полет,
выскакиваю на противоположную  набережную  и,  лишь  сворачивая  в  первый
переулок, успеваю мельком увидеть поднятые в воздух два крыла разведенного
моста и стоящий на том берегу черный "форд". Нас разделяют каких-то двести
метров. Но двести метров воды...
     Через четверть часа я уже у  "Тиволи",  но  не  со  стороны  главного
входа, а с задней стороны парка.  У  главного  входа  на  бульваре  всегда
большое оживление, а любая новая случайность означала бы для  меня  полный
провал. По другую же сторону улица совсем пуста, что вполне объяснимо, ибо
она проходит между каменными оградами двух парков - Скульптурной галереи и
"Тиволи". Машину ставлю в заранее выбранном месте. Это небольшая  площадка
между высоким подстриженным кустарником, служащая автомобильной  стоянкой,
совершенно пустая, так как в это время никакого концерта нет. Место  очень
удобное, машины со стороны улицы не видно, и я  могу,  взобравшись  на  ее
крышу, спокойно перелезть через ограду и прыгнуть в кустарник, относящийся
уже к естественному декоративному ансамблю "Тиволи".
     В этом углу парка совершенно безлюдно по  той  простой  причине,  что
никаких аттракционов здесь нет. Так  что  совсем  незаметно  я  выхожу  из
кустарника на покрытую галькой аллею и направляюсь к ближайшему павильону.
И вот я снова в мире развлечений, где, если верить  словам  Сеймура,  люди
преимущественно скучают. Мне лично на скуку отведено полчаса,  и  я  решаю
посвятить это время богу азартных игр, так как упомянутый  павильон  полон
рулеток-автоматов. В парке еще светло, чего не скажешь об этом  заведении,
особенно если иметь в виду угол, где я  устраиваюсь.  Гирлянды  красных  и
желтых лампочек скорее освещают вход, но не зал павильона, и я,  никем  не
смущаемый, в уютном полумраке просаживаю горсть монет, предназначенных для
борьбы с этим мифическим зверем - скукой.
     Семь часов, человек в немодной кепке и с синей сумкой стоит на  своем
обычном месте у входа в "Тиволи". Я подхожу к нему сзади и, поравнявшись с
ним, почти касаюсь его боком, что-то  у  него  спрашиваю,  показывая  план
Копенгагена. На мой ничего не значащий  вопрос  он  дает  такой-же  ответ,
делая вид, что указывает какое-то место на плане.
     - Я положил вам в карман конвертик и билет на самолет, - тихо  говорю
человеку в кепке. - Конвертик переправьте немедленно, а билет оформите  на
завтра, на вторую половину дня и оставьте в справочном. Все.
     - У меня тоже все, - отвечает человек, бессмысленно шаря  пальцем  по
плану.
     И мы расстаемся. Часом позже  я  здороваюсь  за  руку  с  Уильямом  и
усаживаюсь рядом с ним за столик перед кафе на Городской площади.
     -  Вы  обзавелись  машиной,  а  ходите  пешком?  -  замечает  Сеймур,
предлагая мне сигарету.
     - Я ее оставил в ста метрах отсюда.
     Потом добавляю:
     - Ваши люди исправно докладывают вам.
     - Да, не могу пожаловаться.
     И, поскольку кельнер уже повис над нами, американец спрашивает:
     - Что будете пить?
     - Банальное виски.
     - Почему "банальное"? Принесите нам два  "Джон  Крейби"  восьмилетней
выдержки, - говорит Уильям официанту.
     - Восьмилетнего вам нальют из той же бутылки...  -  бросаю  я,  когда
кельнер удалился. - Только плата будет другая.
     - И ваше настроение! - добавляет Сеймур.
     - Мне бы не  мешало  несколько  поднять  настроение,  особенно  после
истязаний ваших преследователей.
     - Затасканные  приемы,  -  пожимает  плечами  Уильям.  -  Я  даже  не
предполагал, что подобные вещи могут как-то действовать на вас.
     - В сущности, они на меня не действуют.  Но  то,  что  они  подосланы
лично вами... человеком, который уверял, что полностью мне доверяет...
     - Доверие в нашем деле, как вы знаете,  имеет  известные  границы,  -
напоминает мне собеседник.
     И, так как я не реагирую на его слова, он продолжает:
     - Впрочем, я вам благодарен, что вы подняли  этот  вопрос.  Пользуясь
случаем,  могу  объявить  вам,  что  наблюдение  за  вами  снято.  Получив
последний "доклад", как вы изволили выразиться,  я  тут  же  расформировал
группу.
     - Восстанавливаете доверие?
     - Нет. Устанавливаю факты.
     - Устанавливаете факты?
     - Вот именно. К этой затее пришлось прибегнуть с единственной  целью:
установить, будете ли вы пытаться  выйти  из-под  наблюдения.  Вы  сделали
такую попытку. И одного этого факта для меня вполне достаточно.  Нет  даже
необходимости устанавливать, чем вы занимались в последние часы. Ясно,  не
правда ли?
     Кивнув в ответ  на  его  слова,  я  машинально  поднимаю  только  что
поставленный передо мною бокал. Сеймур определенно намекает на то,  что  я
исчез, чтобы  получить  от  кого-то  инструкции.  Разумеется,  не  в  моих
интересах убеждать его, что моей целью  было  не  получить  инструкции,  а
кое-что передать. Восьмилетний "Джон Крейби"... Возможно, и  восьмилетний,
но что из  этого?  Пьянством  мне  своего  противника  до  банкротства  не
довести, будь виски даже столетним. Сейчас гораздо важнее  то,  что  снята
блокада, если это действительно так.
     - Как вам нравится виски? -  спрашивает  Сеймур,  сунув  в  угол  рта
сигарету.
     - Что-то в нем есть общее с моим пребыванием в этом городе. На первый
взгляд - ничего особенного, а на деле - грозит коварными последствиями.
     - Вы, я вижу, делаетесь бОльшим  пессимистом,  чем  я,  -  усмехается
Сеймур. - Не так все мрачно, как вам кажется. Даже наоборот.
     И неожиданно меняет тему разговора:
     - Вы и квартиру новую сняли?
     - Да.
     - Насколько мне известно, вы в тот же день показали ее Грейс?
     - Да. Надеюсь, вас это не задело?
     - Нет, конечно. Если речь зашла о Грейс, то меня больше  всего  бесит
ее внешность.
     - Вот как? А мне, наоборот,  кажется,  что  сейчас  она  стала  более
привлекательной, чем была.
     - Верно. Но именно это меня и бесит, -  поясняет  Сеймур.  -  В  этом
мире, где внешность служит для большинства женщин средством саморекламы  -
они как бы сами себя предлагают, - я решительно отдаю предпочтение строгой
внешности, а не привлекательной.
     - Дело вкуса...
     - Нет, дело не в  этом,  -  возражает  Сеймур.  -  Женщина  -  низшее
существо, и, как только она перестает казаться недоступной,  сразу  теряет
свою притягательную силу.
     - Стоит ли обращать внимание на такой  пустяк,  как,  скажем,  модное
платье? - примирительно вставляю я.
     - Пустяк перестает быть пустяком, когда за ним  кроется  нечто  более
существенное. Важно не платье, а то, что за ним кроется.
     - Известно, что кроется за платьем.
     - Да, но я имею в виду определенный поворот в психике  этой  женщины.
Честно говоря, я не  думал,  что  Грейс  способна  так  легко  поддаваться
влиянию...
     - Дурному влиянию...
     - Влиянию, не сходному с моим, - уточняет Сеймур. Он переносит взгляд
на городскую ратушу, ярко освещенную скрытыми прожекторами и  напоминающую
на фоне ночи театральную декорацию. Я тоже  смотрю  туда  и,  может  быть,
именно в эти мгновения  в  полной  мере  сознаю,  где  я  нахожусь,  каким
нереальным и призрачным кажется все, что в эти  дни  меня  окружает.  Все,
кроме отдельных элементов, прямо связанных с моими действиями.
     Остроконечная башня, громоздкая и мрачная, вонзается в черно-красное,
несколько-мутное от неоновых  отсветов  небо,  и  в  моей  голове  оживает
ненужное, выцветшее воспоминание о другом вечере, проведенном недалеко  от
этой башни, - гудящий  за  облаками  самолет,  унылые  рассуждения  Грейс.
Грейс, о которой мы говорим сейчас, хотя мысли наши заняты совсем другим.
     Впрочем, похоже, что по крайней мере в данный момент Сеймур не думает
о другом. Он отрывает взгляд от ратуши и неожиданно обращается  ко  мне  в
каком-то порыве, совершенно ему не свойственном:
     - Вы знаете, Майкл, меня все время не покидает  чувство,  что  вокруг
все рушится; протяну руку к чему-либо - и оно рассыпается в прах, словно в
каком-то  кошмаре:  идеалы,  в  которые  верил,  любовь,  которую  ощутил,
женщина, которую воспитал, встретившийся мне  друг  -  все  распадается  в
прах... Жизнь  напоминает  какой-то  шабаш  призраков,  которые  сразу  же
рассеиваются, стоит только приблизиться к ним...
     Хмурое лицо Сеймура исказила не то боль, не то горечь.
     - Все зависит от того, как вы приближаетесь... С каким чувством... От
вас исходят опасные токи, Уильям.
     - От меня? А с вами такое не  случается?  Вы  познали  веру,  любовь,
дружбу? Только давайте без лекций, скажите прямо: познали?
     - И  что  из  этого,  познал  я  или  не  познал?  Может  ли  служить
доказательством какой-то единичный случай - счастливый или несчастливый?
     - Не хитрите. Либо ответьте прямо, либо молчите.
     - Во всяком случае, я постиг одно,  Уильям:  что  есть  верный  путь.
Твердый путь, который не рушится у тебя под ногами, с которого ясно  видна
цель, на этом пути встречаешь только близких людей:  с  одним  поравнялся,
другие тебя обгоняют, но они тут, рядом,  не  рассеиваются,  когда  к  ним
приближаешься.
     - Слова, слова...  -  прерывает  меня  Сеймур.  -  Как  всегда,  одни
слова... Впрочем, в ваших словах я  нашел  ответ.  Вы  испытываете  ту  же
пустоту, мою пустоту, но вы  боитесь  увидеть  ее  и  в  страхе  пытаетесь
заполнить ее словами.
     - Пусть будет так, если это вас устраивает.
     - А вы убеждены, что это не так?
     - Нет. И поскольку вопрос ваш не прост, чтобы мы не  обманывали  друг
друга, я скажу прямо: бывают  моменты,  когда  я  тоже  испытываю  чувство
пустоты. Но у меня нет никакой необходимости скрывать это от самого  себя.
Вы прекрасно понимаете, что человек не в состоянии скрывать от себя  вещи,
причиняющие ему боль. Как их скрывать, когда тебе больно? Только для  меня
подобное  состояние  -  вещь  случайная,  болезненное  состояние  в  целом
здорового  человека,  живущего  здоровой,  наполненной  жизнью.  А  у  вас
наоборот.
     Сеймур  молча  смотрит  на  меня  задумчивым  взглядом.  Затем  снова
закуривает и тянется к виски.
     - Если это сказано искренне,  вы  действительно  счастливый  человек,
Майкл.
     - Хотите сказать, "глупый".
     - Я не собираюсь говорить именно так, но...
     - Но почти. Быть может, вы правы. У меня действительно нет ни навыка,
ни умения без конца перемалывать в мыслях всевозможные вопросы бытия.
     -  Верно,   отвратительная   привычка,   -   неожиданно   соглашается
американец.
     - Почему? Мне кажется, эта привычка доставляет вам удовольствие.
     - Только  в  том  смысле,  что  помогает  мне  убивать  скуку.  Иные,
нервничая, грызут ногти, а я думаю. Увы, думать куда опаснее,  чем  грызть
ногти. И если бы думание доставляло удовольствие, я бы постоянно утопал  в
блаженстве. Мышление всегда анализ, а анализ - рассекание, умерщвление, то
есть разрушение источника удовольствия. Если вы сядете и начнете думать  о
том,  какие  микроорганизмы  копошатся  в  этой  сигарете,  какое  гниение
происходит в ней, вам ни за что не захочется подносить ее ко рту. Разве не
так?
     -  Цель  вашего  мышления  не  познание  вещей,  а  их   уничтожение.
Назначение ваших  хирургических  операций  не  лечить,  а  умерщвлять.  Вы
сетуете, что в ваших руках одни только трупы, и не  даете  себе  отчета  в
том, что эти трупы - дело ваших рук. Может, у  меня  получается  несколько
грубо, но...
     - Почему? Напротив! - Сеймур великодушно машет рукой.
     Но так как я замолкаю, он спешит заметить:
     - Ваши попытки убедить меня абсолютно безуспешны, Майкл,  и  все  же,
должен признаться, ваши суждения  доставляют  мне  истинное  удовольствие,
быть может, именно  своей  грубостью  и  наивной  уверенностью.  Это  меня
освежает, побуждает снова пересмотреть некоторые истины, которые  я  давно
установил  и  которые  мне  давно  опротивели.  Конечно,  горькие   истины
останутся истинами, но в данный момент  ваш  оптимизм  действует  на  меня
тонизирующе.
     - Мерси.
     - Я это говорю не для того, чтобы вас поддеть. Просто-напросто  мы  с
вами устроены  совершенно  по-разному,  и  меня  лично  это  нисколько  не
задевает. Я сделаю еще одно признание. Эти два дня я сознательно с вами не
встречался, чтобы установить, будет ли мне вас недоставать.  И  установил,
что да!
     Сеймур делает знак кельнеру, тот кивает в ответ.
     - Я с самого начала подозревал, что вы встречаетесь со мной только из
дружеских побуждений, - говорю я.
     - Не только. Ни одна из наших встреч, в том  числе  и  настоящая,  не
явилась результатом одних только дружеских чувств, и,  как  вы,  вероятно,
сами заметили, меня трудно причислить к  сентиментальным  натурам.  Однако
это не мешает нам испытывать дружеские чувства. По крайней мере о  себе  я
могу это сказать.
     - У меня нет причин сомневаться в ваших словах.  Однако  то,  что  вы
недавно сказали относительно доверия в нашем деле, по-моему, в той же мере
касается и дружбы. И она должна оставаться в определенных границах.
     - Не отрицаю, - кивает Сеймур.
     После чего без всякой связи спрашивает:
     - А меня не хотите пригласить в свою новую квартиру? Или  она  только
для дам?
     - Было бы желание. Правда, она в одном стиле с моей машиной... Полное
убожество, не то что ваши палаты.
     - Тогда добро пожаловать в мои палаты. У меня десять  комнат,  восемь
из них мне ни к чему. Машин тоже можете иметь сколько пожелаете.  Впрочем,
оставим это.
     Последние  слова  вызваны  появлением  кельнера.  Сеймур  велит   ему
принести две бутылки "Джона Крейби" и упаковать их и за все рассчитывается
сам.
     - Надеюсь, двух бутылок нам хватит. Вы знаете, я не  люблю  пьянства,
но порой напиваюсь до чертиков, чтобы еще больше его возненавидеть. А  лед
в этой вашей мансарде найдется?
     - У вас совершенно неправильное представление о моей мансарде, раз вы
задаете подобные вопросы.
     - Ладно, обойдемся холодной водой. Раз  уж  человек  решил  напиться,
такие пустяки ему не помеха.
     - Может быть,  поедем  на  моей  таратайке,  я  знаю,  как  ехать,  -
предлагаю я, когда мы, снабженные бутылками, выходим на улицу.
     - А почему бы и нет? Только бы вы привезли  меня  обратно  из  вашего
захолустья. А главное - вы избавите меня от  необходимости  вести  машину:
мне это будет трудновато.
     До стоящего на бульваре "волво" мы  идем  молча.  Бросив  бутылки  на
заднее  сиденье,  Сеймур  садится  рядом  со  мной.  Как  только  миновали
Городскую площадь, американец предлагает мне остановиться.
     - Вы знаете, не худо бы пригласить и Грейс. Раз уж затевается пьянка,
женщина не помешает, даже если это Грейс.
     - Как вам угодно.
     - Вы постойте здесь. А я ей позвоню вон из того автомата.
     Сеймур идет к телефонной будке. Мне хорошо  видно,  как  он  набирает
номер и как после этого поворачивается ко мне спиной, словно опасаясь, что
я по движению губ пойму, о чем он будет  говорить.  Верно,  в  нашем  деле
доверие должно оставаться в определенных границах.
     Немного погодя мы едем дальше, быстро пересекаем  все  еще  людные  и
хор