Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
ращаюсь к Тони:
- Только что на тебе задержала взгляд Мери Ламур.
- Не говори глупостей, - машет рукой Тони. - Такие, как мы с тобой,
ее не интересуют.
- Почему? Мы что, уроды?
- Нужна ей твоя красота! Не красота ее заботит, а совсем другое.
- А ведь, должен тебе заметить, баба она не плохая... Хотя и
тяжеловата.
Тони, против обыкновения, воздерживается от оценок.
- Ты не пробовал счастья с нею? - настаиваю я на затронутой теме.
- Я не сошел с ума. Мне, браток, жизнь еще не надоела.
С того момента, как разговор коснулся Мери, Тони заметно понизил
голос, хоть его уже основательно развезло, и то и дело косится на стол, за
которым сидят Ворон и Уж.
- Что ты хочешь этим сказать? - недоумеваю я.
- Хочу сказать, что если ты вздумаешь приволокнуться за Мери и об
этом пронюхает Димов, то тебя и французская полиция не спасет.
Мимо нас проходит пожилой гарсон с пустым подносом, и Тони рукой
преграждает ему дорогу.
- Ворон, вы еще выпьете по одной?
- Можно, при условии, что ты угостишь, - хмуро отвечает тот.
- Два мартини и два бокала вина! - приказывает Тони кельнеру. Затем
он облокачивается на стол и смотрит на меня помутневшими глазами.
- Ты меня, браток, не охмуряй: толкуешь о Мери, а сам за другой
бегаешь.
- Ничего подобного.
- Скажи еще кому-нибудь об этом. Во всяком случае, вкус у тебя
неплохой: дочка у старика что надо...
- Что от них толку - одна обуза.
- Насчет обузы ты прав. Хлопот с ними не оберешься. Как это у тебя
получается, что ты все с Кралевым схлестываешься, милый человек?
- При чем тут Кралев?
- То есть как при чем? При том же, что и ты. Он тоже волочится за
Лидой. Дважды уже приглашал ее на ужин...
- Потише, - говорю я. - Младенов...
Младенов и в самом деле входит в сопровождении Кралева и Димова. Все
трое устраиваются за угловым столом, где обычно сидят гости хозяина. Если
принять во внимание, что у входа колотит по автомату Милко, Центр в полном
составе.
- Центр в полном составе, - замечаю я.
- Восемь человек нас... Ничего, скоро останется семь, - бормочет
Тони, расчесывая волосы желтыми от табака пальцами. - Хотя семь плохое
число.
- Кто вылетит? Я, что ли?
- А кто же еще?.. И не по моей вине, разумеется.
- Не прикидывайся ягненком, ты тоже помог основательно. "Только
сегодня выложил шестьдесят франков по счету", - напоминаю реплику, которую
он бросил в тот вечер.
- Что мне велели, то я и сказал, - объясняет Тони. - Ты на моем месте
поступил бы точно так же.
Подходит кельнер с переполненным подносом и, оставив два мартини,
идет дальше.
- Ты с самого начала прицепился ко мне как репей, - припоминаю я с
безучастным видом. - Все твои излияния были не чем иным, как дурацкими
уловками.
- Говорил то, что было велено, - повторяет Тони. - И если ты попался
на удочку, не моя вина.
- Почему это я попался?
- Потому что попался!
Тони выливает остатки из рюмки себе в рот, закуривает сигарету и
усмехается своей мокрой усмешкой:
- Ты пишешь про ловкачей, и, может случиться, сам со временем станешь
ловкачом, однако еще не стал. Когда кто-нибудь прилипнет к тебе и начнет
болтать против начальства да угрожать, что вернется обратно, что тебе
остается? Ясно, одно из трех: либо согласиться с ним, либо молчать, либо
пойти и доложить. Верно, ты не согласился, потому что не предатель, но и
докладывать не пошел. А должен был это сделать, будь ты ловкач. И тогда бы
ты прошел проверку.
- Зато ты настоящий ловкач, - замечаю я, отпивая из рюмки. - Если бы
я доложил, знаешь, чем бы все это кончилось? Кралев постарался бы тебя
настрополить, чтоб ты все отрицал и доказывал, будто говорил я сам, а
теперь приписываю тебе. Так что во всех трех случаях меня ждало одно и то
же, потому что Кралев заранее решил мою судьбу.
Я нарочно дважды повторяю имя Кралева, чтоб заметить реакцию Тони. Но
никакой реакции нет. Тони уже изрядно выпил и утратил способность отрицать
свою связь с Кралевым. Если, спохватившись, он все же отрицает, то совсем
другое:
- Чудак ты человек, ну зачем ему заранее решать твою судьбу? Кому ты
стал поперек дороги?
- Никому, разумеется. Я мелкая сошка. Но поскольку они имеют зуб
против Младенова, а я считаюсь его человеком, все шишки сыплются на меня.
- Не принимай близко к сердцу, - успокаивает меня Тони. - Парень ты
башковитый. Без дела не останешься. Только вот двух маток сосать тебе не
придется.
- А вы что? Уж не одной ли маткой довольствуетесь? Все вы...
- Ш-ш-ш! - прерывает меня Тони, поднеся к губам пожелтевший палец. -
Слово - серебро, молчание - золото! Соси хоть десять маток, только
умеючи... Ничего, время есть, научишься...
- Ты, я вижу, опять накачался... - равнодушно замечает
подсаживающийся к столу Милко, устав, вероятно, колотить по лотерейному
барабану.
- С горя, браток... Страдаю, опять останемся без редактора.
Милко не реагирует. Он ищет глазами кельнера и, обнаружив его, делает
заказ, молча показывая пальцем на рюмку Тони. Милко, как видно, тоже в
курсе дела. Похоже, что все в курсе, кроме меня.
- Возьмете еще по одной? - спрашивает молчальник, когда гарсон
приносит ему рюмку мартини.
- Почему по одной? Нам по одной мало, - с готовностью отвечает Тони.
- Заказывай бутылку, хватит забавляться рюмками.
- Тебе только бутылки недостает, - бормочет Милко.
И приказывает кельнеру:
- Еще две того же самого.
Мне, однако, не суждено воспользоваться угощением. В глубине
поднимается из-за стола Младенов и, неуклюже пробираясь между столиками,
направляется к нам.
- Эмиль, ты отвезешь меня домой?
Поднимаюсь и иду за ним. Предстоящий разговор мне уже известен.
Поэтому меня даже несколько удивляет, когда бай Марин, едва тронулась
машина, принимается совсем за другую тему:
- Скажи, ты в своем уме? Зачем тебе понадобилось дразнить Лиду?
- Как это дразнить?
- Не так одета, в таких, мол, нарядах одни потаскухи появляются...
Что, по-твоему, Эмиль, у меня денег куры не клюют, да?
- Погоди, бай Марин, я ей говорил не про деньги, а про то, что надо
иметь приличный вид. Она может одеваться еще дешевле и выглядеть прилично.
- И я ей говорил то же самое. Купи, говорю, себе платьице в уцененных
товарах, как делают скромные женщины. Так нет, Мери Ламур послушалась и
накупила этих страшил. А теперь, извольте радоваться, давай денег на новые
туалеты. Можно подумать, что я лопатой их загребаю, эти деньги.
- Кое-кто и лопатой загребает, - вставляю я. - Взять хотя бы Димова.
- Знаю, сколько он получает, Димов. Тоже не бог весть как процветает,
особенно допустив к карману такую мотовку, как эта Мери.
Младенов замолкает и окидывает меня беглым взглядом.
- Не гони. Нам спешить некуда. Хочется поговорить с тобой и о
другом...
Значит, приближаемся к главной теме. Я и так еду совсем не быстро,
потому что в эти часы на бульварах такое скопище машин, что, если бы и
захотел, не сможешь прибавить скорость. Но дело в том, что от Центра до Рю
де Прованс слишком близко, чтоб заводить разговор о серьезных вещах.
- Уже два-три раза эта пара заводила речь о тебе. Я все стараюсь
оттянуть, но они не унимаются: требуют твоего увольнения. Трогать его,
говорят, мы больше не будем, может жить спокойно, только пускай убирается
с глаз. Мы не нуждаемся в надзирателях.
- Хорошо, бай Марин. Если надо, я уйду.
Младенов бросает на меня оторопелый взгляд, его очень удивило, что я
так вот, сразу, отступил. Я всматриваюсь вперед, стараясь протиснуться
между старым "ситроеном" и огромным блестящим "бьюиком".
- Я, конечно, тебя не оставлю. Сделаю все, что можно. Кое-где я
позондировал почву и должен тебе сказать, что дела не так уж плохи. Можешь
устроиться и в "Свободной Европе", и в других местах - была бы охота. Наши
эмигранты, к сожалению, в большинстве тупицы изрядные, а тут нужны
подготовленные ребята, вроде тебя.
- Обо мне не беспокойся, - говорю я, чтоб несколько охладить его. -
Как-нибудь сам справлюсь.
Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я
пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по
сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается
влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей
синего бензинового дыма.
- Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то
несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не
только от меня.
Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота -
где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык
машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин,
одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно,
однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к
тротуару.
- Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.
- Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть
твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если
ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.
- Прежде ты, кажется, утверждал обратное.
- Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.
- Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не
стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим
уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня,
чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль
обыкновенного статиста.
- Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает
старик.
- Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это
меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.
- Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою
работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно,
если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.
- Скажи им, что я согласен.
- И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего
личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.
- Ты имеешь в виду американцев?
- Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.
- А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные
идеалы куда выгоднее, чем ты.
- Что ты болтаешь!
- Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к
старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я
говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде,
ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...
- Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком
случае, в такой же мере, как Димов.
- Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь
по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой
того, что получает Димов.
- А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает
Младенов.
- Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика.
Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой:
- Тебе и невдомек, что я это уже сделал?
Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому
что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс
с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать
отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в
голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не
покидающие меня ни на минуту.
Поначалу, только еще берясь за поставленные Леконтом задачи, я и в
самом деле видел себя неким господином Никто, неуловимым и неуязвимым,
тайно и ловко следящим за действиями других. А сейчас я двигаюсь с
чувством человека, попавшего под вражеский прожектор, пойманного и
плененного снопом холодного ослепительного света, такого ослепительного и
въедливого, что он проникает в самые сокровенные твои мысли.
Каждое мое движение фиксируется заранее, каждый ход парируется в
зародыше, каждый удар оборачивается против меня самого. Друг, на которого
я рассчитывал, первым от меня отказался. Ожидаемый радушный прием вообще
не состоялся. Вместо того чтоб окружить меня доверием, мне сразу же
подстраивают ловушку. Моя служба у Леконта заончилась, едва успев
начаться. Да и наиновейший мой план идет насмарку, прежде чем я взялся его
исполнять.
Устало пересчитав девяносто две ступени, я возвращаюсь в свою
"студию". Приняв холодный душ, закутываюсь в купальный халат и ложусь в
постель. Мне бы расслабиться, забыться, уснуть. Но это мне не удается,
потому что приходится кое о чем поразмыслить, а ум мой не привык засыпать,
когда есть над чем работать. Поэтому я намечаю ходы, прикидывая в голове,
что может последовать в ответ, и меня все время не оставляет неприятное
чувство, что даже и сейчас не перестают следить за мной, за моими мыслями.
С полной уверенностью я, конечно, не могу утверждать, что и за моими
мыслями установлена слежка. Существуют ли такого рода аппараты, я не знаю.
Но что меня подслушивают в моей собственной квартире, в этом я больше чем
уверен. В двух шагах от кровати, за тонким плинтусом, на паркете толщиной
с волосок тянется проволочка, замеченная мною еще при вселении. Уроки на
вилле в Фонтенбло пригодились. Именно памятуя те уроки, я не стал срывать
проводок, а лишь отметил его наличие. Значит, каждый мой разговор будет
подслушан. Пускай. Я буду крайне удивлен, если они что-нибудь услышат,
потому что если я и говорю порой, то только сам с собой.
Все это немного неприятно, по крайней мере до тех пор, пока не
свыкнешься с мыслью, что иначе и быть не может. У каждой живой твари свои
условия жизни. Карпу не дано разгуливать по саду - ему всю жизнь
приходится мокнуть в болоте. А вот мне не разрешается жить, как живут все
прочие люди, только и всего. В то время как другие, шагая по улице,
разглядывают витрины или женские ноги, мне приходится смотреть за тем, кто
идет впереди меня, кто позади, и соображать, случайно идет или не
случайно. Многие люди сперва говорят, а потом уже обдумывают сказанное,
мне приходится заранее взвешивать каждое свое слово. Любой и каждый может
вообразить себе, что у него есть личная жизнь, мне же доверена горькая
истина, что у меня нет личной жизни.
Самое смешное, что, хотя меня ни на минуту не оставляют одного, я все
время испытываю разъедающее чувство одиночества. Вероятно, нечто подобное
ощущает циркач на трапеции в тот момент, когда он готовится совершить
смертельный прыжок на головы двух тысяч человек.
Увлеченный такими размышлениями, я, вероятно, уснул, потому что
внезапный резкий звонок заставил меня вздрогнуть, и я едва не запустил в
будильник подушкой. Однако будильник тут не виноват. Звон идет от входной
двери. Встав и завернувшись в еще влажный халат, я иду посмотреть, кто там
пришел.
- Мсье Бобев?
За дверью стоит рыжеватый человек с веснушчатым лицом. Говорит он с
неприятным акцентом.
- Что вам угодно?
- Можно войти?
- Зависит...
- Я от полковника Дугласа.
Неохотно посторонившись, впускаю незнакомца. Он проходит ко мне в
"студию" уверенной походкой, как в собственный дом, снимает свой черный
плащ и, небрежно бросив его на стул, садится, не дожидаясь приглашения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев.
- Лично с вами я не знаком, - бормочу я в ответ, беря с камина
коробку "житан".
- Вы обманули полковника Дугласа.
- Если следовать порядку, то полковник Дуглас первым обманул меня, -
уточняю я, ища глазами спички.
Рыжеватый достает из кармана зажигалку и четким движением зажигает ее
у меня под носом. Я закуриваю, не предлагая сигареты гостю. Пусть не
воображает, что мы можем тут болтать до вечера.
- Я говорил полковнику Дугласу о своем желании уехать в Париж. Он мне
ответил, что я и на это могу рассчитывать. Но вместо того чтоб сдержать
обещание, меня заперли на вилле и стали готовить к возврату на родину.
Извините, но, как у всякого живого существа, у меня есть инстинкт
самосохранения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев, - повторяет незнакомец со своим
неприятным американским акцентом.
- Нет. Я лишь спас себе жизнь.
- Вы пытались сбежать от нас, - продолжает рыжий, не обращая внимания
на мои слова. - Вы, как видно, не понимаете, что от нас сбежать нельзя. У
нас могучая организация, мсье Бобев, и она в состоянии наложить на вас
руку, где бы вы ни находились.
- Ну хорошо. Только не пугайте меня. Вы наложили на меня руку. Что
дальше?
- Дальше? Это зависит от вас: если вы вернетесь к исполнению своих
обязанностей, то пока будем считать инцидент исчерпанным. В противном
случае будем вынуждены совершить нечто нежелательное, но необходимое.
- Только не пугайте меня. Для меня нет ничего страшнее, чем вернуться
назад. Так что, если вы имеете в виду именно это, говоря о моем
возвращении к своим обязанностям, то должен вам сказать, я ни за что не
соглашусь. Любой работник, даже самый скромный, имеет право ставить
определенные условия...
- Вы лишены такого права, мсье Бобев. Условия ставим мы.
- Ставьте их кому-нибудь другому. Я свободный человек.
Рыжий непродолжительно смеется, издавая при этом что-то вроде
рычания.
- Свободным вы можете стать разве что на том свете.
- Что ж, я и на это согласен. Мне ничего не остается, кроме как
пожелать и вам провалиться в тартарары!
- В порядке очередности, - спокойно отвечает рыжий. - Боюсь только,
что ваша очередь где-то совсем близко.
Не считая нужным отвечать, я внимательно слежу за движениями
незнакомца.
- Не бойтесь, - снова смеется он, поймав мой взгляд. - Я не выдаю
паспортов на тот свет. Но у нас есть люди и для этого дела.
Он неторопливо надевает плащ и направляется к выходу, однако у самой
двери останавливается и заявляет:
- Я не вполне убежден, что вы меня правильно поняли. Мы в самом деле
уберем вас, мсье Бобев. Уберем по чисто техническим соображениям: нет
иного способа заставить вас забыть то, что вы узнали от нас.
- Ясно. Я вас прекрасно понял.
- В таком случае запомните следующий телефон. - Человек медленно и
членораздельно произносит три буквы и четыре цифры. - Сегодня у нас
четверг, даю вам срок на размышление до воскресенья. Звоните вечером,
только вечером.
Он кивает мне отрывисто, словно голова его качнулась под влиянием
чего-то постороннего, и исчезает.
Я достаю авторучку и на всякий случай записываю номер телефона на
коробке сигарет, хотя я его и так уже помню.
Сегодня в самом деле четверг, и под вечер мне предстоит выполнить
задачу совершенно частного порядка - уладить отношения с Лидой. Наши с ней
отношения зашли в такой же тупик, как и все остальные мои дела. Все
развивается крайне скверно, хотя случай с Лидой меня особенно не волнует.
Встреча назначена на семь часов в весьма добропорядочном заведении, и
я приезжаю туда на полчаса раньше. Это дает мне возможность немного
проветри